Такобстоит дело в наш век... хотя и походит он больше на свинцовый, нежелина бронзовый. Нынешняя волна ерничества порождена отчаянием слабости.Но стоит ли отчаиваться?
14—20 декабря 1980 года
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Г.ПОМЕРАНЦ
НАСЛЕДИЕМОЕГО НАСЛЕДНИКА
Cтраннаяэто задача: комментировать опыты человека, который мог быть моимнаследником. По возрасту Александр Сопровский как раз годился бы мнев сыновья. Но он погиб, а я живу, и чувство симпатии, вызванное егоуцелевшими страничками, заставляет откликнуться. В чем-то я «до Сопровского»,в чем-то «после» (он не увидел нынешнее царство хаоса), и мешает разница поколений. Но перед вопросами Иовавсе времена равны.
Когдая впервые прочел «О книге Иова», я был поражен. Поразила духовнаязрелость. Она никак не вязалась с живым Сашей Сопровским. И даже в стихахего не дышал этот могучий дух. Я стал чаще прикасаться к подобным глубинамуже на склоне жизни. И вдруг — в такие ранние годы! Какой-то внезапныйпрорыв, впадение в глубину, почти как во сне; в глубину, которую освоить— на которой жить — удается не скоро и не всем; до конца — одному на целыйвек.
Сейчас,перечитывая текст уже на страницах «Нового мира»,— я отметил слова,особенно поразившие меня когда-то, особенно близкие:
«Передпамятью погибших детей, перед оскорбленным религиозным чувством— ни о каком принятии не может быть и речи. Как, однако, не может бытьречи о том, чтобы усомниться в бытии Бога. Для Иова бытие Бога никакне сопряжено с приятием зла...»
«Иовмыслит катастрофическим личным опытом («экзистенциально»)». «Душевнаясила Иова сквозь череду теснящих его катастроф выстраивает егожизнь в одно».
«Иовутак не было дано примириться с утратой. Ему было дано другое. Был открытисточник — откуда черпать силы. «Принимать» или «не принимать» — этовсего только две стороны мертвострадательного отношения к жизни,которому чужда вся иудео-христианская традиция. Искать новой жизни— другое, творческое измерение. В конечном счете — религиозно-творческое.Творческий источник открылся Иову в красоте и мощи мироздания.
Ине новое счастье, не новые дети — и не «постепенно», не со временем —возродили к жизни Иова. Прямо в речи Господа из бури уже открыласьИову новая жизнь — и новое счастье, новые дети ее лишь воплотили и упрочилисобой».
«Зато, как отстаивал Иов правду свою, ему не досталось мира, переделанногопо его правде. Однако нечто большее досталось ему. Причем не в последнююочередь как раз за то, как он отстаивал свою правду. Иову досталась причастностьтворческой красоте и мощи Божьего мира. В этом исток новой жизни открылсяему».
Оказавшисьв одной книге, вместе с другими статьями, это эссе, эта поэма в прозене потеряла своей силы; но она стала менее неожиданной. Рядом всталдругой опыт: «Вера, борьба и соблазн Льва Шестова». Я прочел несколькостатей о Шестове, но ни одна его так и не прояснила. Все пропускалиглавное, на чем все держится: взгляд на глубины бытия под образом поэзии.Если этого не чувствуешь — не чувствуешь ничего. Тот же нерв в эссеСопровского о Шестове и в эссе «О книге Иова». Шестов и Сопровскийединодушны в деконструкции философской, логически выстроеннойонтологии во имя онтологии поэтической. Слова «деконструкция» онине знали, как не знали веховцы слова «экзистенциализм». Но Россияочень напряженно жила в начале ХХ века, и в ней скоротечно вызревалиявления, медленно разворачивавшиеся на Западе. И экзистенциализм,и, оказывается, деконструктивизм.
Возможно,русский деконструктивизм отличается от западного. Было бы интересносопоставить их. Но Сопровский поразительно близок именно к Шестовуи отходит от него по-своему, тоже по-русски. Как неофит православия,он не может вынести нападок на соборность (хотя, мне кажется, Шестовнападал не на соборность «в духе и в истине», а на своего рода партийность,на обязательную верность постановлениям соборов). Деконструкцияфилософских и богословских систем сочетается у Сопровского сосдвигом к фундаментализму: «чем более лично, из собственного духовногоопыта исходя, мыслит человек (Киркегор, Достоевский, сам Шестов) —тем буквальнее воспринимает он писание». «Буквальнее» имеет здесьважный для Сопровского второй смысл: тем ближе к образности библейскогоязыка; но оборотной стороной все же остается власть буквы. Сохранениепоэтической образности, отказ от перехода метафор на язык понятийвовсе не требует реализации метафор (понимания метафор как фактов).Пушкинский «Пророк» сохраняет всю силу пророка Исайи, но не требуетбуквального понимания слов: «и он мне грудь рассек мечом и сердце трепетноевынул...»
Шестовпоследовательнее, восставая против всех систем — и философских, ибогословских. Сопровский делает исключение для христианства: «христианствоже для христиан — не «синтез», но — единственное и неповторимое». Неповторим,для Достоевского, Христос, и это более глубокая постановка вопроса.Христос вне истины (вне логически обоснованной системы) выше истинывне Христа (так в письме Фонвизиной, 1854). Христос вне системы — чистыйоблик веры. А всякое «анство», «изм» — система, созданная умом и несущаяна себе печать его несовершенства.
Хочетсяспросить: если христианство — единственный облик совершенной веры,то как быть с Иовом? Он Христа не знал. Иов верит, ничего не зная, не понимаяБога. И его вера может объединить праведника со всеми верующими. Авера друзей Иова — стройная система идей, которые они пытаются внушить,подобно солидарности племени: объединяя своих — она проводит границымежду адептами разных систем.
Болеетого. Вера без знания сближает Иова с Сократом. Сократ тоже знал одно(важнейшее): что он ничего не знает. Отношение Сократа к софистамподобно отношению Иова к его друзьям (хотя и лишено библейскогожизненного накала). Можно подчеркнуть это сходство и сказать: Сократ— Иов философии, Иов — Сократ веры.
Сопровскийплатит дань той самой логике, против которой восстает, когда доводитдо предела полемику Шестова с Сократом: «Кумиры философии внешнестоль часто выглядят уродами, либо традиционно изображаются таковыми(Сократ). Суть этой извращенной символики — «Кто был никем, тот станетвсем». В этом — тайный пафос философии как таковой». Я думаю, не философии,а революционной идеологии; миросозерцание Шариковых не выводитсяиз основного потока философской мысли. Скорее это гибрид полунаукис полурелигией (Нечаев сочинял катехизис революционера, Сталинписал об ордене меченосцев, Мао подражал династии Цин в составлениикрасной книжечки). Массовая идеология основана на самых примитивныхлогических операциях, подпирающих макет мифа. Она нахально самоуверенна;а философия подвергает сомнению свои основы и прислушивается ких спору. Философия знает, что только поверхностной истине противостоитповерхностная ложь, а глубокой — другая, также глубокая. На этом принципе,проверенном современной наукой, никакой идеологии не выстроишь. Ядумаю, что Сопровский, доживи он до публикации своих опытов, вычеркнулбы некоторые полемические гиперболы. В его попытках сблизить современныхзападников и славянофилов несколько лет тому назад я почувствовалшироту и свободу от крайностей.