БлагообразныйXIX век... но, как показала в дальнейшем история, благообразие этооказалось нестойким и мало чем гарантированным.
Вотименно к нему-то, к девятнадцатому — но никак не к нынешнему, не кнашему нынешнему — столетию и аппелирует (сознательно или бессознательно)Михаил Бахтин. Оттуда (неоткуда больше!) явилась и предстала его воображениюфигура просто писателя,— и ученый залюбовался этой фигуройв ее свободном одиночестве. Сочинитель, кровно ни с кем не связанный,никаким авторитетом не поддерживаемый,— зато ни от кого и не зависящий.Поставщик товара среди поставщиков товаров — но и властелин образов,являющихся ему в миги озарений... Безоружный — но вооруженный иронией,возвышающий его над жалким миром и над самим собою.
Что,однако, дал нам нынешний, потрясенный мировыми войнами и тотальнымисоциальными экспериментами, век? Он дал нам картину, глядящуюся парадоксально.
ВотЗапад: общество как-никак более традиционное, нежели наше. Казалосьбы, там и фигура «просто писателя» могла и должна была сохранитьсяв более чистом, нежели у нас, виде? — ничуть не бывало. Как нестойкимоказалось благообразие XIX столетия,— так нестойка нынешняя сравнительнаятрадиционность западного общества, в особенности же — его культура.Писатель Запада (обобщенно-типический, разумеется) по доброй волене желает оставаться «просто писателем». Герой Бахтина в безнадежномменьшинстве; он, как правило, исповедует малопочтенные (с точкизрения интеллигентского большинства) консервативные взгляды. Пример— Борхес. «Левое» же большинство, как будто бесовской горячкой одержимое,так и рвется — вопреки Бахтину!— в очередь за поддержкой авторитета(внеположного культуре и уж непременно «прогрессивного»: какой-нибудьреволюционной партии, либо абстрактных «народных масс», либо молодежии т. д.). А не находят авторитетного друга — так находят (ненавидеть— куда проще, чем любить!) авторитетного врага. И вот Маркес (это —просто писатель? а ведь писатель недурной...) заявляет гордо, чтобросает перо до тех пор, пока не свергнут Пиночета. И вот Кортасар —тоже не последний писатель! — убеждает Маркеса вернуться к литературе:зачем бы вы думали? чтобы остаться верным писательскому призванию?— нет, но потому, что это больше способствовало бы свержению Пиночета!Но дело даже не в этих голых декларациях; тенденция много глубже иорганичней. Ведь и на жанровом, например, уровне западная литература— во многих ведущих направлениях ее — стремится к документалистике...Не сидится западному «просто писателю» за письменным столом. А подчас,теряя рассудок, начинают завидовать «заботе», проявленной по отношениюк писателям в СССР (не соображая, что это — зависть независимого человекак человеку подкупленному...).
Иноедело — у нас. У нас литература (как и вся культура) делится на две,так сказать, зоны: авторитетная официальная — и подавляемая независимая.Обе выделить из своих рядов «просто писателя» не в состоянии: однане желает, а вторая не может.
Официальныйписатель никоим образом не умещается в заданные Бахтиным рамки «писателябез стиля и ситуации». За ним — культ, а он — по преимуществу служительэтого культа, хотя и бездуховного. В сопоставлении со схемой Бахтинаему пристало среднее положение между «жрецом» и «придворным поэтомнового времени»; подчас выпадает на его долю и роль судьи. «Служение»здесь вовсе не метафорично: писатель пишет на заданную тему, в заданномтоне, с заданными выводами, он заседает на ритуальных собраниях,ему предписано ритуальное восхваление вождей и единомышленников,а также ритуальная травля противников. Культовым ситуации соответствуюти «пировые»: праздники разного рода (хотя их число — вполне в духекальвинистской традиции! — сильно урезано): юбилеи, чествования,банкеты. Праздники также требуют личного и творческого писательскогоучастия. Нехитрое дело — посмеяться над этими ритуалами; плодотворней,однако, было бы рассмотреть их во время присущей систематичности итщательности, дабы понять: каким образом родилась и выжила зловещаянепобедимость. Официальному писателю присуще единство стиля иситуации: он сознает это единство; он далеко не всегда глуп; порой онпо-своему прозорлив. Вот один из адептов культа — Феликс Кузнецов — замечаетточно, что главное в литературе — «...проблема писательской позиции,а также проблема целостного взгляда литературы на жизнь, включающегов себя как сферу гражданскую, так и сферу частную» («ЛГ» 3.XII.1980, c.4). Облик Ф. Кузнецова ясен достаточно, чтобы не сомневаться, какуютакую позицию подразумевает этот деятель. Однако, снова же: нетрудносо смешком отмахнуться от этого, но полезнее — поразмыслить над тоюжелезной последовательностью, с какой этот и другие «писатели» проводятсвою линию. Бездуховность и продажность этой культуры, ввергающие еев ничтожество, не могут не отталкивать; но невозможно, увы, отрицатьсам факт победоносного существования этой ущербной культуры... Советскийписатель умышленно не желает быть «просто писателем». В этом он подобензападному коллеге, хотя «стилеобразующие» ситуации у них различны.
Сдругой стороны, писатель, пытающийся в наших условиях работать самостоятельно,также не становится «просто писателем». Хотя он-то как раз — можетбыть, он один во всем мире (не считая малого числа крайних реакционеровна Западе) — к этому и стремится... Потому я и назвал общую картинусовременной литературы парадоксальной: западный писатель может,но не желает занять позицию «просто писателя»,— наш же независимыйписатель не может, хотя всей душей желает. Один только партийный советскийписатель равен себе, своему стилю и своей ситуации.
Унас попросту нет условий — социально-материальных и юридических— для существования «просто писателя». Нет условий его общественногопризнания как писателя, нет шансов на профессиональный заработок,но самое страшное — нет уверенности в том, что однажды не оступишьсяв бездну, откуда и этот унизительный нищий быт предстанет как желаннаясвобода. Можно было бы — с чисто культурной точки зрения — счесть этиобстоятельства внешними, но степень этих невзгод такова, что они отнюдьне только пронизывают собою во всех направлениях повседневный быт,но — в этом заключена принципиальная особенность — посягают на самудушу. И не только твою, но и твоих близких, друзей, единомышленников.Поэтому «отвлечься» от этих обстоятельств — означало бы отвлечься отсобственной совести.
Этоне может не сказаться и на внутренних особенностях творчества. Оно снеизбежностью окрашивается в цвета бушующих вокруг невзгод. Можнои нужно силою духа отталкиваться от этих условий, возвышаться надними,— но ведь сила духа — она проявляется в этих условиях, поконтрасту с ними, вопреки им.
Ив нашей поэзии выработалось уже родившаяся на этой почве традиция.Вопреки Бахтину, действующий в этой традиции автор имеет (хотя большейчастью поневоле) как раз и ситуацию, и стиль. Это —ситуация подавления, это — стиль полуподпольного братства, пафос обреченного,но непобедимого дружества — и нищей, а оттого бесценной любви.