Ил­лю­зиипа­ли. На­ча­лась ре­ак­ция. Те, кто про­дол­жал упор­но от­стаи­вать фаль­ши­выйком­про­мисс, по­ка­ти­лись — мед­лен­но, но вер­но — к ут­ра­те пра­ва на зва­ниерус­ско­го ли­те­ра­то­ра и по­эта. Бес­ком­про­мисс­ные во­все бро­си­ли офи­ци­оз.Ро­дил­ся чис­тый по­эти­че­ский нон­кон­фор­мизм. От­дель­ные судь­бы и кон­крет­наяхро­но­ло­гия не все­гда мо­гут уло­жить­ся в эту схе­му: но суть де­ла, ду­ма­ет­ся,имен­но та­ко­ва.

Бе­дав том, что но­вей­шая кон­фор­ми­ст­ская по­эзия (и во­об­ще ли­те­ра­ту­ра) вболь­шом чис­ле тех же об­раз­цов, ко­то­рые сде­ла­лись по­пу­ляр­ны­ми по хо­дуис­тек­ше­го де­ся­ти­ле­тия,— стра­да­ла и стра­да­ет по сей день ка­кой-то до­сад­нойущерб­но­стью. Ущерб­ность эта на всех уров­нях дос­та­точ­но од­но­род­на и од­но­на­прав­ле­нна.Ве­ет ото­всю­ду не то что­бы «на­смеш­кой горь­кою об­ма­ну­то­го сы­на надпро­мо­тав­шим­ся от­цом», но са­мо­ос­мея­ни­ем рух­нув­ше­го са­мо­об­ма­на.В мас­се вы­сту­п­ле­ний, ху­до­же­ст­вен­но не­пол­но­цен­ных, это вы­ра­же­нов урод­ли­вом крив­ля­нии, де­ше­вом эпа­та­же, в мел­ком, так ска­зать, ху­ли­ган­ст­ве.На бо­лее вы­со­ком уров­не та же тен­ден­ция вы­ра­же­на во все­про­ни­каю­щихин­то­на­ци­ях иро­нии.

Обэтом-то и пой­дет в ос­нов­ном речь. Иро­ния как ос­но­во­по­ла­гаю­щийцен­но­ст­ный и сти­ле­соз­даю­щий мо­мент нон­кон­фор­ми­ст­ской по­эзии (ши­ре—и ли­те­ра­ту­ры, и куль­ту­ры в це­лом); иро­ния в свя­зи с об­щи­ми тен­ден­ция­ми ис­то­рии куль­ту­ры; оцен­ка— в этом кон­тек­сте — тен­ден­ций и пер­спек­тив со­вре­мен­ной по­эзии каккуль­тур­но­го яв­ле­ния,— вот чем те­перь уме­ст­но за­нять­ся.

Чтоиро­ния про­ни­зы­ва­ет на­сквозь на­зван­ные пла­сты ли­те­ра­ту­ры — спо­ритьне при­хо­дит­ся. Пе­ред на­ми — мно­го­раз­ли­чие пси­хо­ло­ги­че­ских от­тен­ковее. Так у Брод­ско­го (на­чаль­но са­мо­го бес­ком­про­мисс­но­го, да и во­об­щеед­ва ли не са­мо­го ран­не­го из но­вей­ших нон­кон­фор­ми­стов) иро­ния со­пря­же­нас от­вет­ст­вен­ным соз­на­ни­ем соб­ст­вен­но­го дос­то­ин­ст­ва; в ро­ма­неВ.Еро­фее­ва «Мо­ск­ва-Пе­туш­ки» иро­ния до­хо­дит до от­чая­ния   от страха заэто дос­то­ин­ст­во; в ро­ма­не Э. Ли­мо­но­ва «Это я, Эдич­ка» чув­ст­вособ­ст­вен­но­го дос­то­ин­ст­ва сча­ст­ли­во ут­ра­чи­ва­ет­ся... Пе­ред на­ми— раз­но­об­ра­зие жан­ров, за­хва­чен­ных иро­ни­че­ской ин­то­на­ци­ей или со­дер­жа­щихапо­ло­гию иро­нии. На­зва­ны уже по­эзия и ху­до­же­ст­вен­ная про­за; но су­ще­ст­ву­етда­же иро­ни­че­ское ли­те­ра­ту­ро­ве­де­ние (шко­ла Си­няв­ско­го); пу­ще то­го:иро­ния вос­хва­ля­ет­ся в по­ли­ти­че­ской пуб­ли­ци­сти­ке! В са­мом де­ле: в6-м но­ме­ре жур­на­ла «Син­так­сис» мож­но про­честь та­кое: «Нет, без иро­ниини­как нель­зя. Иро­ния — это да­же луч­ше чем habeas corpus act» (с. 81)... На­сы­ще­ныиро­ни­ей и мно­го­чис­лен­ны­ми груп­по­вы­ми на­прав­ле­ниями, на­чи­на­ния­ми,пред­при­ятия: тут и «Апол­лон», и «Ков­чег», и да­же по­лу­рес­пек­та­бель­ный«Мет­ро­поль».

Какбуд­то за­стыл на рек­лам­ном щи­те ос­во­бо­ж­даю­щей­ся рус­ской ли­те­ра­ту­рыодин-един­ст­вен­ный вы­ра­зи­тель­ный жест: вы­су­ну­тый язык.

Иро­ниярас­смат­ри­ва­ет­ся не про­сто как рас­про­стра­нен­ный се­го­дня стиль мыш­ле­ния,тон, при­ем, троп: нет, но — как ед­ва ли не уни­вер­саль­ная ос­но­ва куль­ту­ры,как гар­мо­ния куль­тур­ных цен­но­стей.

Мож­норас­смат­ри­вать ис­ток тен­ден­ции как эмо­цио­наль­ный им­пульс, имен­но —как ре­ак­цию на па­ра­нои­даль­ную серь­ез­ность офи­цио­за. Иро­ния при­зва­на«сни­мать» ог­ра­ни­чен­ную од­но­сто­рон­ность па­те­ти­ки. Но раз­ве все­об­щая,бес­ко­неч­ная са­мо­цен­ная иро­ния не есть так же од­но­сто­рон­ность, за­слу­жи­ваю­щаяпре­ж­де все­го — как это ни па­ра­док­саль­но! — иро­ни­че­ско­го же ог­лу­п­ле­ния?Су­ще­ст­ву­ет же удач­ная па­ро­дия на Ли­мо­но­ва (см. «Эхо» 122-3). А вы­ше­при­ве­ден­ныйпас­саж на­счет habeas corpus — раз­ве не в па­ро­дию про­сит­ся?

Нода­же не в однос­то­рон­но­сти этой — ущерб­ная суть ны­неш­не­го «па­ни­ро­низ­ма».Суть в том, что — как по­ка­зы­ва­ет ис­то­рия куль­ту­ры (ли­те­ра­ту­ры пре­ж­девсе­го) — дух иро­нии пло­до­твор­но и про­дук­тив­но ды­шит там, где вы­зы­ва­ютего с по­зи­ции си­лы, где уве­рен­ная в се­бе твор­че­ская лич­ность опи­ра­ет­сяна мощ­ный внут­рен­ний по­тен­ци­ал. Вот лишь два при­ме­ра. На­сквозь иро­нич­нойбы­ла рус­ская куль­ту­ра кон­ца XVIII — на­ча­ла XIX сто­ле­тия. Соз­да­ва­лиэту куль­ту­ру лю­ди силь­ные, при­том упи­ваю­щие­ся — мо­жет быть, че­рес­чурлег­ко­мыс­лен­но — взле­том мо­ло­дой по­сле­пет­ров­ской Рос­сии над аре­нойев­ро­пей­ской ис­то­рии. Лю­ди эти пол-Ев­ро­пы за­вое­ва­ли и пол-Рос­сии ус­та­ви­липа­мят­ни­ка­ми се­бе («Ру­мян­це­ва по­бе­дам»). Дер­жа­вин (спас­ший­ся вер­хомот са­мо­го Пу­га­че­ва с под­руч­ны­ми), Пуш­кин (вос­хи­щав­ший­ся за это Дер­жа­ви­ным)и дру­гие лю­ди то­го же скла­да,— все они ды­ша­ли и на­сла­ж­да­лись мо­щью исла­вой Рос­сии, для са­мих же се­бя за долг по­чи­та­ли из пус­тя­ков под­ста­витьпод ду­ло пис­то­ле­та грудь на по­един­ке. Этим лю­дям иро­ния не толь­кодо­бав­ля­ла бле­ска — она еще со­об­ща­ла им че­ло­веч­ность: без иро­нии, со­гре­ваю­щейэпо­ху, они ка­за­лись бы ка­ки­ми-то бес­чув­ст­вен­ны­ми мон­ст­ра­ми, ли­шен­ны­миобая­ния сла­бо­сти че­ло­ве­че­ской.— Еще при­мер: зна­ме­ни­тая ро­ман­ти­че­скаяиро­ния. С ее по­мо­щью не­мец­кий пи­са­тель-ро­ман­тик и его ро­ман­ти­че­скийге­рой от­тал­ки­ва­лись от кос­но­го и ог­ра­ни­чен­но­го фи­ли­сте­ра, а за­темвоз­но­си­лись и над со­бою в бес­ко­неч­но­сти чис­то­го мыш­ле­ния и в ар­ти­сти­че­скоймно­го­гран­но­сти тре­ни­ро­ван­но­го во­об­ра­же­ния. Здесь так­же на­ли­цобы­ла си­ла, си­ла ду­ха в по­ни­ма­нии не­мец­ко­го ро­ман­тиз­ма.

Отиро­нии же, ко­то­рой пе­ре­на­сы­ще­на се­го­дняш­няя на­ша ли­те­ра­ту­ра, завер­сту ве­ет рас­те­рян­но­стью, не­уве­рен­но­стью в се­бе, сла­бо­стью. У ис­то­ковэтой иро­ни­че­ской по­эти­ки — не иг­ри­вое соз­на­ние си­лы, но горь­кое раз­оча­ро­ва­ние,крах бы­лых на­дежд. От­че­го это так — во мно­гом объ­яс­ня­ет­ся при­ве­ден­ны­мив на­ча­ле со­об­ра­же­ния­ми ис­то­ри­че­ско­го по­ряд­ка. Иро­ния, ли­шен­наясиль­ной по­зи­ции, в боль­шин­ст­ве слу­ча­ев вы­гля­дит бес­по­мощ­но. В це­ломопи­сы­вае­мое те­че­ние мож­но оп­ре­де­лить как куль­тур­ное по­ра­жен­че­ст­во.

Сла­бость,на­хо­дя­щая в се­бе не­при­ем­ле­мое, не­аде­к­ват­ное вы­ра­же­ние и не пы­таю­щая­сяоты­скать для се­бя проч­ную ду­хов­но-цен­но­ст­ную опо­ру,— к то­му как раз иве­дет, что у лю­дей да­же спо­соб­ных (как Ли­мо­нов) иро­ния вы­ро­ж­да­ет­сяв го­лое ер­ни­че­ст­во, са­мо­ос­мея­ние до­хо­дит до ут­ра­ты чув­ст­ва соб­ст­вен­но­годо­сто­ин­ст­ва, на­прочь вы­вет­ри­ва­ет­ся вы­со­кая от­вет­ст­вен­ность по­этаи да­же эле­мен­тар­ная ли­те­ра­тор­ская от­вет­ст­вен­ность.

Оче­вид­но,что до бес­ко­неч­но­сти про­дол­жат­ься так не мо­жет. «Воз­ро­ж­де­ние рус­скойпо­эзии», «брон­зо­вый век» — на де­ле бо­лез­нен­но-пе­ре­ход­ный пе­ри­од,или, точ­нее, бо­лез­нен­но-пе­ре­ход­ное те­че­ние в ис­то­рии рус­ской ли­те­ра­ту­ры.Оно долж­но вы­не­сти по­эзию на­шу в бо­лее чис­тое рус­ло, к бо­лее пло­до­нос­нымбе­ре­гам. Но по­ка что по­вет­рие чрез­вы­чай­но ус­той­чи­во, цеп­ко, да­жекос­но — при всей его тя­ге к нис­про­вер­га­тель­ст­ву все­го и вся. Ну­жен об­шир­ный,ос­но­ва­тель­ный и пре­ж­де все­го доб­ро­со­ве­ст­ный диа­лог, да­бы ра­зо­брать­сяво всех на­вер­чен­ных за по­след­ние де­ся­ти­ле­тия про­ти­во­ре­чи­ях, не­до­ра­зу­ме­ни­яхи не­со­об­ра­зи­ях. И не сле­ду­ет ду­мать, буд­то на­зван­ная тен­ден­ция ка­са­ет­сяслу­чай­но свя­зан­ных ме­ж­ду со­бой или по­верх­но­ст­ных яв­ле­ний. Яв­ле­нияэти, по­ми­мо об­щей ис­то­ри­че­ской и пси­хо­ло­ги­че­ской ос­но­вы, ко­ре­ня­щей­сяв не­дав­нем про­шлом и опи­сан­ной вы­ше, ос­но­вы­ва­ют­ся так­же (соз­на­тель­ноили бес­соз­на­тель­но) на од­ной весь­ма глу­бо­кой ис­то­ри­ко-куль­тур­нойошиб­ке.

Не­дав­ноопуб­ли­ко­ва­ны чрез­вы­чай­но по­ка­за­тель­ные в этом смыс­ле за­пи­си Ми­хаи­лаБах­ти­на. Ав­то­ри­тет Бах­ти­на, пол­ве­ка с лиш­ним ис­клю­чи­тель­но пло­до­твор­нора­бо­тав­ше­го на сты­ке не­сколь­ких гу­ма­ни­тар­ных на­ук и сде­лав­ше­горяд ори­ги­наль­ных и бле­стя­щих от­кры­тий, как бы спо­соб­ст­ву­ет соз­да­ниюви­ди­мо­сти, буд­то сам «объ­ек­тив­ный ход нау­ки» обос­но­вы­ва­ет «сти­хий­ныеис­ка­ния» ху­дож­ни­ков ин­те­ре­сую­ще­го нас на­прав­ле­ния. Бах­ти­на ужене за­по­доз­ришь в слу­чай­но­сти или по­верх­но­ст­но­сти су­ж­де­ний; но вдан­ном слу­чае соз­да­ет­ся впе­чат­ле­ние, что, чем ос­но­ва­тель­ней и глуб­жевы­ска­зы­ва­ет­ся Бах­тин — тем ос­но­ва­тель­ней и глуб­же его за­блу­ж­де­ние.Сле­ду­ет по­это­му под­роб­но рас­смот­реть его вы­ска­зы­ва­ния. Ду­ма­ет­ся,не­ма­лое чис­ло ны­неш­них со­чи­ни­те­лей охот­но вы­ска­за­лись бы в ду­хеэтих за­пи­сей Бах­ти­на, рас­по­ла­гай они кру­го­зо­ром уче­но­го. Лю­бо­пыт­но,кста­ти, хо­тя Бах­тин не имел от­но­ше­ния к «брон­зо­во­му ве­ку» и т. п.,ему в свое вре­мя при­шел­ся по ду­ше один из по­ка­за­тель­нейших об­раз­цовсо­вре­мен­но­го «па­ни­ро­низ­ма»: ро­ман «Мо­ск­ва — Пе­туш­ки». Зна­чит, пе­редна­ми не от­вле­чен­ная иг­ра ума, но не­что, что но­сит­ся в воз­ду­хе.