¹³ Там же. С. 103.

¹⁴ О. Ман­дель­штам. Собр. соч. в 3-х тт. Т. 2. Нью-Йорк. 1971.

     C. 313; 318.

ВСТАТЬ,ЧТО­БЫ ДРАТЬ­СЯ,

ВСТАТЬ,ЧТО­БЫ СМЕТЬ!

Го­во­ритьте­перь о Га­ли­че да­же как-то не­лов­ко. Алек­сандр Га­лич сам те­перь по­ет,сме­ет­ся, кри­чит: по ра­дио, по те­ле­ви­де­нию, с грампла­сти­нок, ус­та­миак­те­ров — со сце­ны. Го­во­рить о Га­ли­че, кри­чать о Га­ли­че стои­ло в тего­ды, ко­гда вглухую его за­мал­чи­ва­ли или (вслед ед­ва не един­ст­вен­но­мупуб­лич­но­му вы­сту­п­ле­нию на ро­ди­не: Но­во­си­бирск, 1968) по­ли­ва­лигря­зью. Ко­гда тра­ви­ли и гна­ли с ро­ди­ны (1974). Ко­гда и ги­бель по­этаспе­ши­ли за­пач­кать сплет­ней о ко­вар­ном ЦРУ (1977).

Нокак раз то­гда о Га­ли­че го­во­ри­лось ма­ло. Слу­ша­ли в гос­тях за­пи­си, до­ма— «го­ло­са»; а ши­ро­ко и воль­но об­су­ж­дать бы­ло — не то что страш­но («неста­лин­ское вре­мя»), но при­выч­но-ус­луж­ли­вый на­вык сра­ба­ты­вал: как-тони к че­му... вы же по­ни­мае­те... Все — по­ни­ма­ли. Ми­ра не пе­ре­де­ла­ешь.И вот ис­пол­ни­лось 5 лет со дня смер­ти, при­бли­жа­лось де­ся­ти­ле­тие — ипо­нем­но­гу буд­то бы на­ча­ли о Га­ли­че за­бы­вать.

Чтобы­ло не­прав­дой. До­ка­за­тель­ст­во — рез­кий вы­плеск пуб­ли­ка­ций Га­ли­ча,об­щим ти­ра­жом под па­ру мил­лио­нов, в1988 г. А с ию­ня 1987 — вол­на ве­че­ров и спек­так­лей. При­ло­жи­лиру­ку пре­дан­ные дав­ние по­клон­ни­ки — но без рас­крыв­шей­ся об­ще­ст­вен­нойпо­треб­но­сти, го­да­ми пря­тав­шей­ся в ми­мо сколь­зя­щих взгля­дах, по­смерт­наяэта сла­ва бы­ла б не­осу­ще­ст­ви­мой.

«Ху­добы­ло мне, лю­ди, ху­до»,— пел Алек­сандр Га­лич. И про­сил по­мя­нуть

Хоть за то, что я ве­рил в чу­до,

И за пес­ни, что пел без скла­да...

Чу­дона­зва­но здесь не всуе. Са­мо яв­ле­ние Га­ли­ча в по­эзии тех лет, ро­ж­де­ниеего как по­эта: по­эта той судь­бы, что сбы­лась за­тем,— бы­ло чу­дом. На бла­го­по­луч­номпя­том де­сят­ке ус­пеш­ный ли­те­ра­тор (сам го­лос ко­то­ро­го зву­чит не ас­ке­тиз­момправ­до­ис­ка­тель­ст­ва, но пол­но­кров­ным жиз­не­лю­би­ем: «Вон у той гла­зазе­ле­ные, я зе­ле­ные люб­лю») ни с то­го, ни с се­го бе­рет­ся стро­чить«опас­ные» сти­хи. Бе­рет ги­та­ру и пус­ка­ет­ся в путь — сквозь не­по­ни­ма­ние,осу­ж­де­ние и уни­же­ние — к ги­бе­ли на чуж­би­не. Над­мен­ный бар­ст­вен­ныйго­лос ло­ма­ет­ся, за­пе­вая на всю стра­ну об об­ко­мах и рай­ко­мах, о во­хров­цахи зэ­ках, о ку­ла­ках и про­сти­тут­ках. Обо всем, о чем и ча­ст­ным-то об­ра­зомвы­ска­зать­ся бы­ло... по­вто­ряю, не страш­но, но — ни к че­му.

За­чемему это нуж­но? У не­го «все бы­ло». И так да­лее.

Мо­жет,и нуж­но-то бы­ло не ему... По­этов не спра­ши­ва­ют.

Чтозна­чил Га­лич для ме­ня, лич­но с ним не зна­ко­мо­го, и для час­ти на­ше­гопо­ко­ле­ния, ко­му сей­час 35-40 лет?

Юность,на­ча­ло взрос­ле­ния, при­об­ще­ние к по­эзии при­шлись для нас на пер­вую по­ло­ви­ну70-х. Ил­лю­зии «от­те­пе­ли» поч­ти не ус­пе­ли кос­нуть­ся нас. Но это же убе­рег­лоот мно­гих раз­оча­ро­ва­ний. Оча­ро­вы­вать­ся бы­ло не­чем. И, к при­ме­ру,во­прос о ро­ли Ста­ли­на в ис­то­рии ни­ко­гда не сто­ял для нас так бо­лез­нен­но,как по сей день сто­ит для стар­ших по­ко­ле­ний. Во­об­ще всту­п­ле­ние на­ше,так ска­зать, в жизнь со­про­во­ж­да­лось чув­ст­вом без­на­деж­ной яс­но­сти.

Идео­ло­ги­че­скоеос­ле­п­ле­ние нам не уг­ро­жа­ло, нам уг­ро­жал ци­низм. В стра­не ведь ра­бо­та­лане толь­ко вто­рая эко­но­ми­ка, но и вто­рая мо­раль. Во­ров­ст­вом и бла­томоб­ще­ст­во спа­са­лось от за­то­ва­ри­ва­ния и де­фи­ци­та. Рав­но­ду­ши­ем —от мо­раль­но­го ко­дек­са Пав­ли­ков Мо­ро­зо­вых. Все по­мал­ки­ва­ли да по­гля­ды­ва­лив сто­ро­ну. Ес­ли нам че­го не­дос­та­ва­ло, то не столь­ко ин­фор­ма­ции,сколь­ко ук­ре­п­ляю­ще­го об­ще­ния со стар­ши­ми опыт­ны­ми свер­ст­ни­ка­ми.

Ме­ж­дутем го­ло­са ге­ро­ев «от­те­пе­ли» зву­ча­ли все не­уве­рен­ней и глу­ше. Вре­мябы­ло вяз­ким, как в дур­ном сне. Ста­но­ви­лась мод­ной вы­вер­ну­тая на­из­нан­ку«внут­рен­няя сво­бо­да»: не как не­за­ви­си­мость, а как оп­рав­да­ние не­сво­бо­дывнеш­ней, как ка­пи­ту­ля­ции пе­ред об­стоя­тель­ст­ва­ми. То бы­ла за­ве­до­мосла­бая по­зи­ция. Гу­би­тель­ной ста­ла она не толь­ко для об­ще­ст­вен­но­сти,но и для по­эзии с ее жан­ро­во-вро­ж­ден­ным строп­ти­вым ду­хом. Ис­клю­че­нияпод­твер­жда­ли пра­ви­ло. Су­дя по стра­ни­цам пе­чат­ных из­да­ний, с 1966 —го­да смер­ти Ан­ны Ах­ма­то­вой — куль­тур­ная тра­ди­ция рус­ско­го сти­хамель­ча­ла и раз­ме­ни­ва­лась.

Га­личот­крыл­ся нам имен­но как по­эт. Че­ст­ное, злое об­ще­ст­вен­ное зву­ча­ниеего пе­сен обес­пе­чи­ва­ло их под­лин­ность, не ис­чер­пы­вая су­ти. Ду­хов­наякуль­ту­ра тех лет, бес­спор­но и не­об­ра­ти­мо уг­луб­ляв­шая­ся под прес­сомстес­не­ний, од­но­вре­мен­но ком­про­ме­ти­ро­ва­лась не­до­го­во­рен­но­стью,дву­смыс­лен­но­стью, по­лу­прав­дой. То­гдаш­ние муд­рые со­ве­ты не пи­сать«в лоб» скры­ва­ли му­чи­тель­ную не­спо­соб­ность на­зы­вать ве­щи свои­ми име­на­ми.По­эзия Га­ли­ча бы­ла сво­бод­на от это­го ра­ка лег­ких. Но ведь лег­кое ды­ха­ниев при­ро­де ли­ри­ки от ве­ка. И не са­ма ли по­эзия, не ее ос­во­бо­ж­даю­щаяпри­ро­да — ис­ход­ный по­бу­ди­тель­ный мо­тив то­го «чу­да», что про­изош­лос Алек­сан­дром Га­ли­чем?

...Но все то, что слу­чит­ся со мной по­том,-

Все от­сю­да бе­рет раз­бег!

Здесь од­на­ж­ды оч­нул­ся я, сын зем­ной,

И в гла­зах мо­их свет воз­ник.

Здесь мой пер­вый гром го­во­рил со мной,

И я по­нял его язык.

Вью­га ли­стья на крыль­цо на­ме­ла,

Глу­пый во­рон при­ле­тел под ок­но

И вы­кар­ки­ва­ет мне но­ме­ра

Те­ле­фо­нов, что умолк­ли дав­но.

Ост­рыепри­сту­пы вос­по­ми­на­ний о дет­ст­ве, о ран­ней юно­сти — час­то знак не­до­воль­ст­васо­бой. Че­ло­век за­блу­дил­ся в сво­ем взрос­лом вре­ме­ни. Об­ра­ще­ние кдав­но про­шед­ше­му ос­та­нет­ся един­ст­вен­нойза­руб­кой на пу­ти, един­ст­вен­ным ука­за­те­лем.

И вне­зап­но об­ре­тая чер­ты,

Ше­пе­ля­вит озор­ной ше­по­ток:

— Пять-три­на­дцать-со­рок три, это ты?

Ров­но в во­семь при­хо­ди на ка­ток!

Пля­шут га­ло­чьи сле­ды на сне­гу,

Ве­тер став­нею сту­чит на бе­гу.

Ров­но в во­семь я прий­ти не мо­гу...

Да и в де­вять я прий­ти не мо­гу!

Всти­хо­тво­ре­нии «Но­ме­ра» все это вы­ра­же­но чис­то ли­ри­че­ски, то естьче­рез со­стоя­ние ду­ши, че­рез па­мять и грусть: без обоб­ще­ний, без при­вле­че­ниявнеш­них объ­яс­няю­щих об­стоя­тельств. Имен­но ли­ри­ка — та об­ласть, гдемож­но «в чис­том ви­де» на­блю­дать про­бу­ж­де­ние, вто­рое ро­ж­де­ние лич­но­сти.

Вдру­гих сти­хах об­стоя­тель­ст­ва и обоб­ще­ния вы­сту­па­ют от­чет­ли­во, нопо­рой и там не пе­ре­ста­ет зву­чать лич­ный, ли­ри­че­ский мо­тив.

Но од­на­ж­ды в ду­бо­вой ло­же

Я, по­став­лен­ный на пра­веж,

Вдруг уви­дел та­кие ро­жи —

По­страш­ней кар­на­валь­ных рож!

Не мед­ве­ди, не львы, не ли­сы,

Не ки­ки­мо­ра и со­ва,—

Бы­ли ли­ца — поч­ти как ли­ца,

И поч­ти как сло­ва — сло­ва.

За квад­рат­ным сто­лом, по кру­гу,

В оре­о­ле мо­ей ви­ны,

Все твер­ди­ли они друг дру­гу,

Что друг дру­гу они вер­ны!

То­ва­ри­щипо це­ху «дер­жат ма­зу». В на­ши дни та­кое иной раз сте­но­гра­фи­ру­ет­ся ипуб­ли­ку­ет­ся. Труд­но при чте­нии сте­но­грамм от­де­лать­ся от ощу­ще­ния,что все это уже бы­ло...

Чемже от­ве­тит по­эт? Не об­ли­че­ни­ем, не от­вле­чен­ным гра­ж­дан­ским па­фо­сом— но тем, что бу­к­валь­но за ду­шой. Он не­ожи­дан­но для са­мо­го се­бя про­стовы­па­да­ет из за­ве­ден­но­го при­блат­нен­ной кру­го­вой по­ру­кой дей­ст­ва.Спа­са­ет опять дет­ское вос­по­ми­на­ние, «маль­чик с ду­доч­кой тро­ст­ни­ко­вой».