Изнанка личностнойустановки очевидна: это чванство и эгоистичная черствость. Сами англосаксыхорошо это знают. Даже на уровне массовой культуры звучат постоянныепредостережения против индивидуалистов-преступников, жаждущих неограниченнойсвободы ради богатства и власти. Советская критика здесь то и делобьет мимо цели, поскольку изображение насилия в такого рода произведенияхимеет «от противного» воспитательный характер. Знаменитый ДжеймсБонд как раз и сражался против фанатичных жрецов privаcy, преступающихчеловечность и закон (удешевленный вариант нашего Раскольниковаили ницшеанских идей). Честные американцы болезненно воспринималиуединение гангстерских вилл в «веселые» годы сухого закона. Впрочем,умный автор американских детективов Раймонд Чандлер вложил в усталюбимого героя замечание насчет того, что относительная свободапреступности в США — социальная плата за свободу политическую.
У нас чувство собственногодостоинства — одна из надолго «заснувших» ценностей. И не нам — сегодняшним— машинально повторять сарказмы насчет чванливых англичан из толстовского«Люцерна» или «Фрегата “Паллада”» Гончарова.
Культура privacy рослапо восходящей, и ее ущербная сторона особенно ощущалась в прошлом —в раннекапиталистическую эпоху. Картина мира, представлявшаясяранним славянофилам, в окарикатуренном виде (гниющий Запад и святаяРусь) не раз подвергалась осмеянию. Но их критика тогдашнего Западабыла во многом точной и, кстати, была ими позаимствована с самогоЗапада, перенята от западных романтиков. В то время как русский западникБелинский закашливался, прославляя железные дороги и пророча индустриальноесчастье России 1940-го (!) года — в Европе скандалезный Бальзак и сдержанныйДиккенс ужасались язвам промышленных городов.
Французская революциясовершалась под просветительскими лозунгами XVIII столетия: свобода—равенство—братство.Идеология эта, как точно осознали европейские романтики и русскиеславянофилы, была поверхностной и роковым образом заблуждаласьнасчет человеческой природы. Рационалистический идеал захлебнулсяв терроре 93-го года, опошлился в мещанстве буржуазной Европы. Разочарованиев этом идеале как раз и породило тот «гниющий» Запад, которому романтикипротивопоставили свою готическую фантазию, а славянофилы — своюрусскую надежду.
Но время шло, и эволюциябуржуазной культуры совершилась непредвзято, в историческом смыслетихо, без трескучих идеологических лозунгов или вопреки им. Да, да —по сей день твердят наши почвенники с неисповедимости путей Господних,об органике — применительно к нашей, русской культуре. А ведь русскаякультура — тотчас после образцово-непредвзятого Пушкина — попала,в том числе и со стороны славянофилов, под тяжелый предвзято-идеологическийнапор; в новейшее время напор этот — но уже вовсе с другой стороны —проявился со страшной наглядностью. Между тем именно история Западаза тот же срок дает увидеть, как движется история не лозунгами и неидеологиями.
Как раз т о, ч т о разочаровывало современников в новом обществе,— на деле оказалось,может статься, наиболее плодотворным и обнадеживающим. Формальноеравенство перед законом закрепило естественное социально-имущественноенеравенство — и эта «диалектика» ужаснула всех: от романтиков домарксистов. Однако это и стало — неумышленно, вне лозунгов и противлозунгов — ценнейшим завоеванием европейской либерализации. Освобожденноенеравенство оказалось вернейшим обеспечением личной свободы.Принцип частной собственности духовно нейтрален — но в благоприятныхусловиях он стал материальной гарантией личных ценностей высшегопорядка. Разрушение сословно-корпоративной регламентации сообщилоправам человека, коренящимся в средневековье, по-настоящему личныйхарактер.
Нижний полюс новойиерархии поначалу представлял собой картину адскую. В грохоте и вонифабрик надрывался не имеющий отечества пролетариат. Наверху длябольшинства новоиспеченных богачей не существовало другой ценности,кроме денежной. Ни само производство не требовало тогда высокой культуры,ни предприниматели не прониклись еще той ответственностью, какаядается опытом приобщения к правящему слою и которая тоже есть частькультуры.
Однако дух privacyдышал все человечнее, от десятилетия к десятилетию все более раскрываясвою культурную плодотворность. Череда революций и контрреволюций— процесс, которого почти не знала Россия — сопровождалась стихийнымкультурным строительством. Англосаксонская цивилизация пережилаэтот процесс с наименьшими материальными и духовными потерями.Революции выдвигали требования времени — контрреволюции вынужденыбыли осуществлять их, не разрывая при этом насильственно вековыхтрадиций. «Волчий закон» раннебуржуазной свободы: каждый за себяи горе побежденному,— сменился государственной сверхфилантропиейи профсоюзной экспансией, когда еще бабушка надвое сказала, кто укого ворует пресловутую прибавочную стоимость: капиталист у рабочегоили наоборот. Современная конкуренция требует учитывать разнообразнуюодаренность личности, а не только ее денежные средства и деловой напор.Между тем отсутствие конкуренции, как свидетельствует история,порождает лишь «противоестественный отбор», никаким волкам неведомый,когда выживание всего серого, всего наименее жизнеспособного сопровождаетсяфизическим истреблением всего мало-мальски выдающегося над общимуровнем.
Правящий слой, давнослившись с осколками старой аристократии, обрастает традициями,превращается в слой культурный, способный создать условия и для интеллигенции,для развития творческих сил народа. Движение за права человека в60-e годы лишь углубило эту тенденцию в США и других странах, дав в некоторыхслучаях опасный экстремистский перехлест. В последнее десятилетиеэти увлечения сходят на нет, уступая место более традиционному толкованиюответственной свободы.
Урок западной, преждевсего англосаксонской культуры — это именно урок н е п р е д в з я т ос т и, органичности, творческой чуткости ко времени. Разумеется,культура эта и сегодня вряд ли претендует на совершенство. Взять хотябы нынешнюю безработицу интеллектуалов, толкающую творческие силынарода в деструктивную оппозицию, в драку с правительствами, когдаобе стороны безответственно рубят сук, на котором сидят. А с другойстороны, с чем сравнить? Полная занятость и щедрые заработки (в томчисле борзыми щенками: через спецраспределитель или «творческие командировки»)наших интеллектуалов никак не естественное следствие социально-культурныхтрадиций, но лишь подкуп. Не общество, не народ их чтит, а начальствоподкармливает.
И по-прежнему на Западевоздух privacy чреват трагическим одиночеством. И надрывается тотсамый нью-йоркский житель, просясь в камеруот отчаяния. А у нас из всамделишной камеры арестант Шатравко отчаяннопросится — в Америку: на том основании, что там до него н и к о м у не б у д е т д е л а.