Сто­ит ого­во­рить,что речь идет о куль­тур­ном боль­шин­ст­ве как за­пад­ни­ков, так и поч­вен­ни­ков,—то есть о тен­ден­ци­ях, а не об от­дель­ных ли­цах. Вер­ши­ны ду­ха (или по­тай­ныеуг­лы его) за­се­ле­ны во все вре­ме­на — речь, од­на­ко, о  н а ш е м  вре­ме­ни,об от­ли­чи­тель­но-пре­об­ла­даю­щих его чер­тах. А они, увы, боль­шей ча­стьюиз­мель­че­ны и ущерб­ны.

Мы ед­ва вы­ка­раб­ки­ва­ем­сяиз ду­хов­но­го про­ва­ла, где без со­жа­ле­ния рас­хо­до­вал­ся мил­лио­на­ми«че­ло­ве­че­ский фак­тор», где взле­та­ли на воз­дух хра­мы, а на­са­ж­де­ниевсе­об­щей гра­мот­но­сти со­про­во­ж­да­лось умыш­лен­ной пор­чей язы­ка и заб­ве­ни­емдра­го­цен­ней­ших про­из­не­сен­ных на этом язы­ке слов. Дух обо­юд­ных об­ви­не­нийна­счет не­дав­не­го про­шло­го осо­бен­но фаль­шив и опа­сен, по­сколь­ку такот­ре­за­ет­ся всем за­ин­те­ре­со­ван­ным сто­ро­нам вы­ход из ту­пи­ка. Теже, ко­му впо­ру от­ве­тить за все, сто­ят, как пра­ви­ло, в сто­ро­не от на­ше­госпо­ра, ес­ли толь­ко уме­ло не ди­ри­жи­ру­ют им.

Обе точ­ки зре­ния зло­ст­нопе­ре­тол­ко­вы­ва­ют­ся на убо­гом по­ле­ми­че­ском уров­не. Од­ни по­смеи­ва­ют­сяи по­жи­ма­ют пле­ча­ми, не по­доз­ре­вая за рус­ски­ми пра­ва на гор­дость иболь. Дру­гие — боль и рас­кая­ние под­ме­ня­ют на­цио­наль­ным чван­ст­вом, на­го­то­вевзва­лить все гре­хи на ино­род­цев. Од­ним ма­лей­шее дви­же­ние на­цио­наль­но­гоили да­же хри­сти­ан­ско­го соз­на­ния пред­став­ля­ет­ся мра­ко­бе­си­ем и ан­ти­се­ми­тиз­мом.Дру­гим не толь­ко во всем ино­род­ном, но и в рус­ском жи­вом не­шаб­лон­номдви­же­нии ме­ре­щит­ся сплошь жи­до­масон­ский за­го­вор.

По­че­му-то имен­но се­го­дняда­же га­зет­ные пе­ре­до­ви­цы пол­ны со­об­ра­же­ний о  д у х о в н о с т и.Она и впрямь по­треб­на, как воз­дух; од­на­ко же­лае­мое так оп­ро­мет­чи­вовы­да­ет­ся за дей­ст­ви­тель­ное, что раз­го­во­ры эти вы­зы­ва­ют сме­шан­ноечув­ст­во, в ко­то­ром оп­ре­де­лен­но при­сут­ст­ву­ет не­лов­кость. Вот одинлишь при­мер — край­ний, но тем бо­лее на­гляд­ный. Фи­ло­соф Г.Га­чев на­пи­сало про­заи­ке Ч.Айт­ма­то­ве, что в по­след­нем ро­ма­не по срав­не­нию с пред­по­след­нимтот воз­вы­сил­ся от вет­хо­за­вет­но­го к но­во­за­вет­но­му ос­мыс­ле­нию ми­ра(см. «Юность», 1987, №3, c. 82). Чу­дес­но, что по­доб­ные сло­ва ста­ли от­кры­тоупот­реб­лять­ся у нас в по­ло­жи­тель­ном смыс­ле; но как не по­чув­ст­во­валфи­ло­соф, что ста­вит пи­са­те­ля в не­лов­кое по­ло­же­ние? Мы жи­вем в эпо­хуобес­це­нен­но­го сло­ва. Так лег­ко бро­сать­ся сло­ва­ми на ве­тер — но сло­вана­ши по­ви­са­ют в воз­ду­хе — а рас­пла­чи­вать­ся все рав­но при­дет­ся, ичем доль­ше от­тяж­ка, тем до­ро­же. Это осо­бен­но от­но­сит­ся к пред­ме­там,за­де­ваю­щим на­цио­наль­ные чув­ст­ва.

Пуш­кин со свой­ст­вен­нойему од­но­му не­пред­взя­той про­ни­ца­тель­но­стью шу­тил на­счет лю­бо­муд­ров(этих взра­щен­ных на за­пад­ной поч­ве ос­но­ва­те­лей сла­вя­но­филь­ст­ва!)«Я го­во­рю: гос­по­да, охо­та вам из пус­то­го в по­рож­нее пе­ре­ли­вать —все это хо­ро­шо для нем­цев, пре­сы­щен­ных уже по­ло­жи­тель­ны­ми по­зна­ния­ми,но мы...— «Мо­с­ков­ский вест­ник» си­дит в яме и спра­ши­ва­ет: ве­рев­ка вещька­кая?» (ПСС в 10 т. Т. 10. 4-e изд.— Л., 1979, c. 175).— Ме­ж­ду тем об­щаякуль­ту­ра лю­бо­муд­ров от­ли­ча­лась от на­шей, как не­бо от зем­ли. По­ло­жи­тель­ны­мипо­зна­ния­ми с тех пор мы так и не пре­сы­ти­лись; яма ста­ла мно­го глуб­же,ве­рев­ка гру­бее.

В ус­ло­ви­ях пу­та­ни­цы,лжи и вза­им­ной глу­хо­ты лег­ко­мыс­лен­но бы­ло бы про­сто за­мал­чи­ватьболь­ные во­про­сы. Но вряд ли в этих ус­ло­ви­ях мы го­то­вы к пред­мет­но­мураз­го­во­ру в тер­ми­нах чис­то ре­ли­ги­оз­ных, или фи­ло­соф­ских, или по­ли­ти­че­ских.К то­му же тер­ми­ны эти у нас из­ряд­но стер­лись в уце­нен­ном упот­реб­ле­нии. Вос­при­ни­ма­ют­ся они не впря­мом зна­че­нии, но ис­клю­чи­тель­но в кон­тек­сте пар­тий­ных ло­зун­гов илич­ных обид.

А то­гда стои­ло бы об­ра­тить­сяне к идео­ло­ге­мам или от­вле­чен­ным по­ня­ти­ям, но к сло­вам бо­лее жи­вым,от­ра­жаю­щим опыт на­ро­да в це­лом. Клю­че­вые эти сло­ва ка­са­лись бы нер­вовна­род­ной жиз­ни, осо­бен­но­стей на­цио­наль­но­го тем­пе­ра­мен­та. Они про­ни­зы­ва­ютсо­бой ие­рар­хию на­цио­наль­ной куль­ту­ры: от ее ду­хов­ных вер­шин до по­все­днев­ныхоби­ход­ных при­вы­чек. Смысл та­ких слов сам по се­бе ни хо­рош, ни худ — носмысл этот дей­ст­вен­но стро­ит дан­ную куль­ту­ру, от­ра­жая как силь­ные,так и ущерб­ные сто­ро­ны. Раз­го­вор во­круг этих слов был бы од­но­вре­мен­носво­бод­нее и от­вет­ст­вен­нее, не­же­ли раз­го­вор от­вле­чен­но-на­уч­ный. Ираз­го­вор этот вел бы не к со­стя­за­тель­но­му су­деб­но­му про­цес­су с не­пре­мен­нымпри­го­во­ром в кон­це, но к вза­им­но­му уяс­не­нию то­чек зре­ния, ес­ли по­кане к твор­че­ско­му взаи­мо­по­ни­ма­нию.

Дляна­ча­ла, в ра­бо­чем по­ряд­ке, на ско­рую ру­ку — а не­из­беж­ная бег­лостьэтих за­пи­сок дик­ту­ет­ся зло­бо­днев­ной ост­ро­той пред­ме­та — сто­ит вы­братьдва сло­ва, два кор­не­вых нер­ва. Од­но сло­во анг­лий­ское: p r i v a c y.Дру­гое — рус­ское: с о б о р н о с т ь.

*   *   *

Сло­во «privacy» ни­ко­гдане осоз­на­ва­лось как идео­ло­ге­ма, а ме­ж­ду тем роль его в язы­ке и куль­ту­реве­ли­ка и ду­хов­но зна­чи­ма. Что имен­но в ду­хе анг­ло-аме­ри­кан­ской куль­ту­рыс ее ин­стинк­тив­ным не­при­яти­ем идео­ло­гич­но­сти, с ее не­пред­взя­то­стью.Мож­но, по­жа­луй, го­во­рить об анг­ло­сак­сон­ской куль­ту­ре в це­лом как окуль­ту­ре privaсy. А имен­но эта ветвь за­пад­но­го ми­ра не толь­ко гео­гра­фи­че­скиили идео­ло­ги­че­ски, но имен­но по внут­рен­ним свой­ст­вам, по при­ро­де сво­ейнаи­бо­лее по­сле­до­ва­тель­но про­ти­во­сто­ит ми­ру Рос­сии.

Са­мо сло­во пло­хопод­да­ет­ся пе­ре­во­ду на рус­ский язык, что то­же по­ка­за­тель­но. Оно мо­жетзна­чить и «уе­ди­не­ние», и «ча­ст­ную жизнь» — сло­вом, то, что от­но­сит­сяк лич­но­му про­стран­ст­ву че­ло­ве­ка, ку­да по­сто­рон­ним вход вос­пре­щен.Кста­ти, на мес­те этой рус­ской над­пи­си по-анг­лий­ски на две­рях пи­шут про­сто«private» — и это ут­вер­жде­ние вме­сто от­ри­ца­ния так­же в ду­хе язы­ка.

Боль­шин­ст­во слов,от­но­ся­щих­ся к от­дель­ной лич­но­сти, име­ют во всех ев­ро­пей­ских язы­кахот­те­нок от­ри­ца­ния или дроб­ле­ния: на­при­мер, «ин­ди­вид»,— с че­го обыч­нои на­чи­на­ет­ся эти­че­ская кри­ти­ка ин­ди­ви­дуа­лиз­ма. Анг­лий­ское сло­вопо­ло­жи­тель­ное, ут­вер­ди­тель­ное. (Хо­тя в ла­тин­ском гла­го­ле privo и ванг­лий­ском од­но­ко­рен­ном су­ще­ст­ви­тель­ном privation со­дер­жит­ся зна­че­ние«ли­шать, от­ни­мать», од­на­ко эта смы­сло­вая от­ри­ца­тель­ность не вы­ра­же­на фор­маль­но-грам­ма­ти­че­ски. Сло­во «privacy» не столь­ко от­ри­ца­ет люд­скоесо­об­ще­ст­во, сколь­ко ут­вер­жда­ет лич­ность про­тив по­сто­рон­не­го вме­ша­тель­ст­ва.

Ог­ра­ж­ден­ность лич­но­стина ред­кость по­сле­до­ва­тель­но про­ве­де­на в анг­лий­ском язы­ке и анг­лоя­зыч­нойкуль­ту­ре. Это не слу­чай­но хо­тя бы по­то­му, что куль­ту­ра Анг­лии и Аме­ри­ки— в од­ном слу­чае ост­ров­ная, в дру­гом пер­во­про­ход­че­ская. Мо­ряк и пио­нер— цен­траль­ные фи­гу­ры на­цио­наль­ных ми­фов Анг­лии и Со­еди­нен­ных Шта­тов— в океа­не и в пре­рии долж­ны бы­ли по­ла­гать­ся пре­ж­де все­го на се­бя са­мих.Habeas corpus ды­шит иде­ей privaсy. То же ска­зы­ва­ет­ся и в ме­ло­чах оби­хо­да.По-анг­лий­ски ведь и о зав­тра­ке го­во­рит­ся: я съел  м о ю  яич­ни­цу с вет­чи­ной.

В рус­ской идео­ло­ги­че­скойтра­ди­ции от­ри­ца­тель­но­му по­ня­тию «ин­ди­ви­да» про­ти­во­пос­тав­ля­ет­сяпо­ло­жи­тель­ное — «лич­ность». Пред­став­ле­ние о лич­но­сти в этой тра­ди­циииме­ет в ко­неч­ном сче­те жерт­вен­ную на­прав­лен­ность. Бла­го­род­ст­во та­койна­прав­лен­но­сти, од­на­ко, не­дос­та­точ­но обес­пе­чи­ва­ет безо­пас­ностьлич­но­сти от тех, кто слиш­ком бес­це­ре­мон­но тре­бу­ет жертв. Про­во­ци­ру­ет­сябез­на­ка­зан­ность зла.

Privacy так­же мо­жетобер­нуть­ся ли­бо силь­ной, ли­бо ущерб­ной сво­ей сто­ро­ной. Си­ла — в обес­пе­чен­нойлич­ной жиз­ни, в сво­бо­де и не­при­кос­но­вен­но­сти лич­но­сти. Чув­ст­вособ­ст­вен­но­го дос­то­ин­ст­ва про­ни­зы­ва­ет анг­лоя­зыч­ную куль­ту­ру.