Между тем философияупорно держится за всеобщность и безличность познающего субъекта,за «научную» систематичность с ее неисправимой механистичностью.И не только рациональная философия в чистых ее проявлениях. Даже уБл.Августина, согласно горькому замечанию Шестова, «... “механизм”понимания еще не изжит, даже когда речь идет о благодати» /210/.— Междутем именно в русле религиозной философии на смену «пониманию» (постижениюв понятиях на основе строгой и всеобще-обязательной систематичности)должно придти более смелое, более свободное, более образное мышление— творческое. Лишь тогда возможно будет обуздать самозванные притязанияразума, который не дает нам Божьей истины, ибо отнимает у нас«...державное право участвовать в творческом fiat (да будет), втолковави расплющив наше мышление в плоскости окаменевшего est (есть)» /22/.
О т с т у п л е ни е. Равенство — тайна философии, рациональной философии. Безответственность,духовная лень — высшее блаженство падшего человека. Честно задуматься— для него страшнее всего на свете. Мучительно задуматься дано лишьизбранному. Зато всякому дано постичь законы правильной системы;чем больше времени, усидчивости, старания (и только!) будет затрачено— тем более сложные понятия будут усвоены — и так до вершин диалектики.И тогда наступит конец, тогда можно будет не думать, и груз ответственностисвалится с плеч. О чем думать, за что отвечать, когда высшая истинаравно обязательна для всех и содержит готовую формулу (хотя философыизо всех сил отбиваются от этого последнего следствия) на все случаижизни! — «В науке нет широкой столбовой дороги; лишь тот достигаетее сияющих вершин, кто без устали карабкается по ее узким каменистымтропам». (Маркс.— Эти слова белым по красному на плакатах украшают собойсоветские научные учреждения). Но «карабкаться»-то всякий может.Вопрос личной одаренности — становится лишь вопросом о количествевремени, усидчивости, старания, необходимого для усвоения. Внешняя«сложность» философии — лишь магический ритуал, завлекающий непосвященных.Философия на деле зовет любого к «сияющим вершинам», на которыхслабому дано будет отдохнуть от ответственности, сильному же — такжеосвобожденному от личной ответственности — в руки дан будет мечдиалектики для покорения мира.— «Диалектика есть такая же “сила”,как и сила философская, есть такое же смертоносное оружие, как меч илистрела. Нужно только владеть им, и весь мир будет у твоих ног» /56/.— Успокоение— слабым, меч — сильным, и взамен ни с тех, ни с других не спрашиваетсяникакой ответственности, главное же — то и другое дается вне всякойзависимости от личного дара! Вот равенство, которое в себе таитфилософия. Вот почему кумиры философии внешне столь часто выглядятуродами, либо традиционно изображаются таковыми (Сократ). Сутьэтой извращенной символики — «кто был ничем, тот станет всем». В этом —тайный пафос философии как таковой...— «Человек сам по себе разумен;в этом заключается возможность равноправия всех людей...» /Гегель.Энциклопедия философских наук, т. 3. Философия духа, § 393, прибавление.—М., 1977, с. 59/. — «Своеобразию человека не следует поэтому придаватьчрезмерно большого значения» /там же, прибавление, § 395.— Указ. изд.с. 74/.— «Поэтому самый факт таланта нельзя еще ценить выше разума...»/там же, с. 75/.— А творчество, как ни бейся, зависит от личного дара.т. е. от воли Бога, Чьи пути неисповедимы перед разумом. Творчествоне стремится ни к безответственной атараксии, ни к безответственнойагрессии. Творчество не знает и не хочет успокоения, ищет вечно и мучительно,при том же — к чести творчества и не в пример познанию — каждый раз находитте радость и блаженство, которые от познания скрыты... Равенствомже здесь и не пахло никогда.
Потому-то, играя начувствах завистливых обывателей, философы добились того, чтотворчество внушает подозрение, философия же — если не понимание,то, по крайней мере, уважение и страх...
5
«В о п р о с. Замечалили великие философы у себя самих противоречия? Или только их преемникиэти противоречия замечали, а им казалось, что противоречий нет? Яговорю о Платоне, Аристотеле, Плотине. Конечно, замечали, но нискольконе огорчались: знали, что не в этом дело» /254/.
Высказавшись такимобразом, Шестов перестраховывается и pro domo sua. Поэтому было быглупо ловить Шестова на противоречиях. Но беда приходит часто оттуда,откуда меньше всего ее ожидаешь. И страстная проповедь Шестова теряетубедительность не столько из-за противоречивости, сколько из-за...раздувания противоречий чужих. И это — Шестов, великий ниспровергательзакона противоречия!
Свежий ветер гуляетна страницах, которые Шестов посвящает вере — то есть отношениямчеловека с Богом. Потрясает и гносеологический переворот, совершенныйШестовым — то есть его вмешательство в отношения человека с собственнымразумом. Но, когда Шестов переходит к отношениям между людьми,—речь его словно выдыхается. В этике Шестов силен лишь как отрицатель,как оппонент Сократа и Спинозы, Аристотеля и Гегеля, в остальномего соображения здесь часто смотрятся надуманной декадентской рисовкой.
Похоже, что змей кн.Бытия попытался отомстить Шестову за то, что тот отвернулся от егогносеологических соблазнов...
Первое противоречие,обнаруженное Шестовым там, где оно, быть может, никогда и не существовало,—есть противоречие между личной истиной и соборностью.
Соборность была знаменем«русского религиозного ренессанса». Воплощением этой мечты сталСобор 1917 года, избравший Патриарха Тихона. Дух того Собора был надеждойлучших сил русского общества — надеждой, посильно противостоявшейначинавшемуся в те же дни кровавому кошмару. Для Шестова же соборностьассоциировалась исключительно со «всемством» (ироническое словечкоДостоевского).
Истины, доступныемногим, «...уже принадлежат не нам, а всем, тому «всемству», котороетак ненавидит Достоевский и которое Соловьев, друг и ученик Достоевского,/.../ под менее одиозным названием соборности, сделал краеугольнымкамнем своего мировоззрения» /266/.— И еще о «всеединстве», распространеннойидее в русской философии начала века: «Стало быть, идея всеединстваесть идея совершенно ложная; т. к. философияобычно без этой идеи обойтись не может, то /.../ — наше мышлениепоражено тяжкой болезнью, от которой мы должны стараться всеми силамиизбавиться. Мы все заботимся о гигиене нашей души, в уверенности,что наш разум здоровый. Но начинать надо с разума — и разум долженвозложить на себя целый ряд обетов. И первый обет — воздержания отслишком широких притязаний. О единстве или даже о единствах — кудани шло — ему еще разговаривать не возбраняется. Но от всеединства —придется отказаться» /267/.— Нет сомнения, что для Шестова такое «всеединство»и соборность — одно и то же: нечто, отмеченное проклятой печатью«всемства». На деле это — не вполне одно и то же. Всеединство способнок механическому устроению — соборность иерархична. Главное же: чембы ни руководствовался в своих рассуждениях Владимир Соловьев —соборность у христиан основывается не на потребностях разума, нона потребностях веры.