Бог равнодушен, ибочеловек бессилен! Вот отрицательная теодицея, доказательство невмешательстваБожьего в земные дела, оправдание равнодушного Бога. Господь, поЕлифазу, «ходит по кругу».— Для сравнения: «по кругу блуждают нечестивые»(Бл. Августин. О Граде Божием. XII.14. — какой урок диалектикам!..). И— самое жуткое — Он слеп.
Вдохновение мудрецов,однако, еще не исчерпано. Мысль их порывается спуститься обратно,с небес на землю («качественно обогатившись» на новом витке?..). Есликлевета на ближнего обернулась хулой на Господа (не зря вторая заповедьподобна первой!),— то хула на Творца прямо обосновывает унижениеТворения.
И как человеку бытьправым перед Богом, и как быть чистым рожденному женщиною? Вот дажелуна, и та несветла, и звезды нечисты пред очами Его. Тем не менее человек,который есть червь, и сын человеческий,который есть моль (25.4-6).
«Дух разумения» подсказываетВилдаду нужные отношения. В самом деле, если Господь любовно сотворилмир — то Он и любуется звездами, луной, а тем более человеком, которыйбыл наделен от Бога властью среди твари. Но если миром правит слепоеравнодушное существо, отодвинутое за пределы вселенной — то да,равнодушие его может лишь возрастать по мере отдаления... и человек«тем не менее» ценен по сравнению со звездами и луной. Еще раньше Елифазутверждал о Боге, будто Он «... и в Ангелах Своих усматривает недостатки»(4.18).
В мудрецах большевсего, может быть, и озадачивает эта болезненная неприязнь к миру ичеловеку. Неприязнь эта, коренясь, как показано, в их религиознойограниченности, по природе своей — не столько логическое развитиефилософской системы, сколько, стоит лишний раз подчеркнуть, агрессивнаяэкспансия какой-то личной, образной, поэтической установки. Чтоэто, однако, за поэзия? Она горяча и суха, как раскаленный песок. Она— мертворожденная, творческой потенции в ней нет, она враждебна живомутворчеству, если сталкивается с ним. Перед мудрецами закрыты красотыи мощь мира, его краски и звуки. Взамен развита повышенная чуткость кнедобрым импульсам собственной души. «Дух разумения» творит из этогосухого жара собственную вселенную, стеной неотзывчивости и глухотыотгораживая премудрость от Божьего мира.
Мир их обделен мощьюи красотой — зато в нем нет ничего слишком неожиданного, страшного,не вмещающегося в рамки скорого успокоительного понимания. Неттого, в чем люди не любят себе признаваться. Нет отчаяния, которогоне измерить, положив на аршин готовых истин, но которое можно лишьпережить на свой страх и риск, испив до дна. Словом, нет в их мире того,о чем гремят в ушах мудрецов вопли Иова.
Вот и разгадка ихмудрости: трусость — и проистекающее из нее бессилие. Отсюда и ненавистьк мирозданию. Ведь и по-латыни, к примеру, импотенция — не простобессилие, но и ярость, бессилие яростное; два этих состояния родственнымежду собой.
Мудрецы не способныощутить жизнеутверждающую игру творческих сил в этом мире. Трагедиюже этого мира, его угрозы, его неустроенность, несправедливость —они увидеть боятся, хотя в тайне души ничего, кроме несправедливости,в этом мире не знают. И вот они привносят в этот мир свою отвлеченнуюсправедливость.
Такой настрой мысли,однако, неизбежно чреват утопией. Действительно осуществлениесправедливости мысленно переносится в будущее. И тут-то зло, от которогов настоящем ханжески отворачивались, отомстит за себя: оно угнездитсяв бессознательном — и выскочит на поверхность в этой самой мечте о будущем.
И когда к будущейсправедливости обращаются Вилдад и Сафар — удивительное дело:вдруг куда-то проваливается ровно половина их справедливости,— наградаправедным! Остается одна только, втайне милая их сердцу,— кара длянечестивых. Пир жестокости: беспросветное механическое воздаяние,смакование казни.
А глаза беззаконныхистают, и убежище пропадет у них, и надежда их исчезает (II.20). —Да, свет у беззаконного потухнет, и не останется искры от огня его(18.5).— ...он попадет в сеть своими ногами и по тенетам ходить будет.Петля зацепит за ногу его, и грабитель уловит его. Скрытно разложеныпо земле силки для него и западни на дороге (18.8-10).— Змеиный яд он сосет;умертвит его язык ехидны. Не видать ему ручьев, рек, текущих молоком имедом (20.16). — Все мрачное сокрыто внутри его; будет пожирать егоогонь, никем не раздуваемый (20.26).
О Господнем участиив этом правосудии даже для виду уже не упоминается. Нет тут места еготоржеству — в отличие, скажем, от псалмов, где найдутся чисто внешнесхожие отрывки. Разве искоренится зло в этом разгуле мести? Когоутешит эта жажда расправы? Подавно уж — не Иова, к утешению котороговсе это вроде бы говорится... Нет места Иову в мире мудрецов.
Трусость. Отсутствиетворческого дара, дара любви. Яростное бессилие. Все это — не предметнаучной философии, все это — свойства личности, ее состояния, запросыдуши. Все это, однако, глубже философии. Как раз отсюда пробиваетсятот толчок, побудительный импульс, непосредственный лирический порыв,который и оказывает решающее влияние на склад ума. Здесь исток и философскихтенденций. Все это, стало быть, не менее существенно, нежели чистофилософские параллели. Таким образом можно и в современной мыслимногое понять.
В книге Иова разворачиваетсятаинство не об идее, но о человеческой душе.
От сотворения мирашла схватка между двумя противоположными запросами души, диктовавшимидва способа жить. Время Иова предстает нам молодостью мира. Но ещепрежде Иова, на самой заре истории, в языческом Уре та же глухая стенаразделяла дерзкого царя Гильгамеша с тем же самым «духом разумения»,которого автор поэмы «О все видавшем» представил как целый сонм языческихбожеств.
Гильгамеш весь свойвек томился по невозможному. Даже изгнав из мира зло — убив Хумбабу,детище хаоса — не был он удовлетворен. Смертный удел томил его. Какимиже словами утешали его боги Энлиль, Шамаш — и Сидури, хозяйка богов?
Ты же хочешь, Гильгамеш,чего не бывало, с тех пор как мой ветер гонит воды.
Гильгамеш, куда тыстремишься? Жизни, что ищешь ты, не найдешь ты!
Боги, когда создаваличеловека,— смерть они определили человеку, жизнь в своих руках удержали.
Та же стена. Не по себестановится от этих недоуменных вопрошаний. Тут даже не в том дело,кто прав, кто виноват. Допустим даже, что месопотамские боги правы —как по-своему правы в своем бесцветном и беззвучном мире едомские мудрецы.Только чего стоит их правота? Чему радоваться, если правы они?..
Не Иову жалеть друзей.На их стороне сила. Самонадеянные, сами не хлебнувшие горя, сравнимогос горем Иова,— они бьют лежачего... Все же — их жаль. Эхом какой-то тревожнойтоски, затаенного больного сомнения, предчувствием недостижимогоотдаются слова Елифаза:
Что знаешь ты, чегоне знали бы мы? что разумеешь ты, чего не было бы и у нас? (15.9).
2
И отвечал Иов и сказал:о, если бы верно взвешены были вопли мои, и вместе с ними положилина весы страдание мое! Оно, верно, перетянуло бы песок морей! Оттогослова мои неистовы. Ибо стрелы Вседержителя во мне; яд их пьет духмой; ужасы Божии ополчились против меня (6.1-4).