Все сжечь – стихи, любовь, надежды,

Все позабыть, все потерять,

На рубище сменить одежды,

Последним из последних стать,

И беспощадно и сурово

Отвергнуть счастие своё,

Без Бога, без любви, без слова

Влачить земное бытиё.

И, может быть, тогда, в холодном,

Томительном и жалком сне,

Над прокажённым и голодным,

В непостижимой вышине,

Перед ослепшими глазами

Вдруг загорятся тьмы светил,

И за сутулыми плечами

Почувствуется тяжесть крыл.

И в воздаянье за потери,

Которым не было числа,

Обресть, как ангелы и звери,

Познание добра и зла.

Нам снятся сны, но мы не верим им,

Не понимаем знаменье Господне,

Вчерашний сон развеется, как дым,

Его не в силах вспомнить мы сегодня.

Вот так и жизнь земную – в смертный час

Мы, коченея на холодном ложе,

Смежая веки изумленных глаз, –

Ни вспомнить, ни понять не сможем.

Не кляни ни людей, ни Бога,

Не плачь о счастье земном,

Каждый вечер тайно и строго

О себе молись и о нём.

Все отнимет смерть и погубит,

Но любви не сможет отнять.

Так – умершего сына любит,

Больше живого, мать.

Пройдут за годами годы,

Неслышны, подобно сну,

Он встретит тебя у входа,

Он помнит тебя одну.

Я не хочу поднять тяжёлых век,

Там те же звёзды, в том же мраке стынут.

Как одинок бывает человек,

Когда он Богом на земле покинут.

Какие тёмные бывают дни,

Какие мёртвые бывают ночи…

Закрой лицо руками и усни,

Во сне мгновенья кажутся короче.

Ты, может быть, увидишь райский сон,

Ты даже Ангела увидеть сможешь;

Крылами рук твоих коснется он,

И Божьим Ангелом ты станешь тоже,

И, может быть, тогда забудешь ты

Хотя б на час, хотя бы на мгновенье

Свои земные, тёмные черты,

Своё земное, смертное томленье.

Мне снился сон – дрожала твердь

От грохота и молний белых,

И в ужасе металась Смерть

В ещё неведомых пределах.

И в чёрной крови и в огне

Скакал, от ран изнемогая,

Святой Георгий на коне,

По тучам тяжко громыхая.

Архангел, крылья волоча,

Рубился, уступая силе,

И Божьи Агнелы, крича,

Как ласточки в грозу, носились.

И столб подземного огня

Вздымался, небо пожирая,

И поднял тёмный вихрь меня,

И бросил у преддверья рая.

И на предельной высоте,

У опустевшего престола,

В сиянии и красоте

Мерцающего ореола,

Увидел я его, и мгла

Вставала за его плечами,

И по щеке его текла

Слеза, и дикими очами

Смотрел он с высоты высот

На рай, потерянный навеки,

И медленно смыкались веки,

И горько улыбался рот.

Моя высокая, моя звезда,

Едва заметная, горит в ночи, –

Дробясь, как синие осколки льда,

На землю падают её лучи.

И от мерцающих лучей её

На сердце призрачный ложится свет.

Во тьме и в вечности и ты и я,

И жизни не было, и смерти нет.

Ни смерти, ни жизни, ни правды, ни лжи, ни людей.

Лишь сны в поднебесье, как стаи летят лебедей.

Летят в бесконечность, эфиром небесным пыля,

Из пыли небесной, кружась, возникает земля.

И быстрые тени от крыльев ложатся во мгле,

И тенью от тени живет человек на земле.

Лишь тенью от тени, эфирною пылью дыша,

Рождается, бьётся и гибнет во мраке душа.

Всё будет так, как я всегда хотел –

В ногах покров парчовый будет бел,

И будет лента венчика бела

Вкруг ледяного, тёмного чела.

Земной, привычный облик свой храня,

Три долгих, три неповторимых дня

Лежать я буду на столе один.

Торжественный, заупокойный чин

Священник будет истово свершать,

И будут молча вкруг меня стоять

Мои друзья, враги, моя семья,

Все, с кем я жил и с кем встречался я,

И будет, от прозрачной белизны

Ещё красивее лицо жены.

Всё будет так, как я хотел всегда.

И только ты не сможешь никогда,

В отчаянье последнем и тоске,

Припасть к моей, почти живой, руке,

К моим уже невидящим глазам.

И даже в широко открытый храм

Со всеми не посмеешь ты войти.

Меня подстерегая на пути,

Зажав рукой молчащий в муке рот,

Увидишь ты, как медленно плывёт

Высокий гроб, в тумане, без следа…

И сердце мёртвое моё тогда

От жалости смертельной вздрогнет вдруг,

И ты услышишь еле слышный стук,

Такой знакомый, сердца моего.

Но люди не услышат ничего.