«Мальчик кудрявый смеется лукаво…» Брату Николаю Мальчик кудрявый смеется лукаво. Смуглому мальчику весело. Что наконец-то на грудь ему слава Беленький крестик повесила. Бой отгремел. На груди донесенье Штабу дивизии. Гордыми лирами Строки звенят: бронепоезд в сражении Синими взят кирасирами. Липы да клевер. Упала с кургана Капля горячего олова. Мальчик вздохнул, покачнулся и странно Тронул ладонями голову. Словно искал эту пулю шальную. Вздрогнул весь. Стремя зазвякало. В клевер упал. И на грудь неживую Липа росою заплакала… Схоронили ль тебя – разве знаю? Разве знаю, где память твоя? Где годов твоих краткую стаю Задушила чужая земля? Все могилы родимые стерты. Никого, никого не найти… Белый витязь мой, братик мой мертвый, Ты в моей похоронен груди. Спи спокойно! В тоске без предела, В полыхающей болью любви, Я несу твое детское тело, Как евангелие из крови. 1925 «Одна догорела в Каире…» Сестрам моим, Нине и Надежде Одна догорела в Каире. Другая на русских полях. Как много пылающих плах В бездомном воздвигнуто мире! Ни спеть, ни сказать о кострах, О муке на огненном пире. Слова на запекшейся лире В немой рассыпаются прах. Но знаю, но верю, что острый Терновый венец в темноте Ведет к осиянной черте Распятых на русском кресте, Что ангелы встретят вас, сестры, Во родине и во Христе. 1924 «Ты кровь их соберешь по капле, мама…» Братьям моим. Михаилу и Павлу Ты кровь их соберешь по капле, мама, И, зарыдав у Богоматери в ногах, Расскажешь, как зияла эта яма, Сынами вырытая в проклятых песках, Как пулемет на камне ждал угрюмо, И тот в бушлате, звонко крикнул: «Что, начнем?» Как голый мальчик, чтоб уже не думать, Над ямой стал и горло проколол гвоздем. Как вырвал пьяный конвоир лопату Из рук сестры в косынке и сказал: «Ложись», Как сын твой старший гладил руки брату, Как стыла под ногами глинистая слизь. И плыл рассвет ноябрьский над туманом, И тополь чуть желтел в невидимом луче, И старый прапорщик, во френче рваном, С чернильной звездочкой на сломанном плече, Вдруг начал петь – и эти бредовые Мольбы бросал свинцовой брызжущей струе: Всех убиенных помяни, Россия, Егда приидеши во царствие Твое… 1925 «Кипят года. В тоске смертельной…»
Кипят года. В тоске смертельной, Захлебываясь на бегу, Кипят года. Твой крестик тельный В шкатулке крымской берегу. Всю ночь не спал ты. Дрожь рассвета Вошла в подвал, как злая гарь Костров неведомых, и где-то Зажгли неведомый фонарь, Когда, случайный брат по смерти, Сказал ты тихо у окна: «За мной пришли. Вот здесь, в конверте, Мой крест и адрес, где жена. Отдайте ей. Боюсь, что с грязью Смешают Господа они…» — И дал мне крест с славянской вязью, На нем — «Спаси и сохрани». Но не спасла, не сохранила Тебя рука судьбы хмельной. Сомкнула общая могила Свои ресницы над тобой… Кипят года в тоске смертельной, Захлебываясь на бегу. Спи белым сном! Твой крестик тельный До белой тризны сберегу. 1923 «Ты не думай, все запишется…» Ты не думай, все запишется. Не простится. Ты не жди. Все неслышное услышится. Пряча тайное, колышется Сердце-ладонка в груди. Умирают дни, и кажется: Прожитой не встанет прах. Но Христу вся жизнь расскажется, Сердце-ладонка развяжется На святых Его весах. Жизни наши будут взвешены. Кто-то с чаши золотой Будет брошен в пламень бешеный. Ты ль, хмельная? Я ль, повешенный Над Россией и тобой? 1925 «Помните? Хаты да пашни…» Помните? Хаты да пашни. Луг, да цветы, да река. В небе, как белые башни, Долго стоят облака. Утро. Пушистое сено Медом полно. У воды Мельница кашляет пеной, Пылью жемчужной руды. Помните? Вынырнул вечер, Неповторимый такой. Птиц многошумное вече, Споря, ушло на покой. Тени ползут как улитки В старом саду. В темноте Липы шуршат. У калитки Странник поет о Христе. Помните? Ночью колеса Ласково как-то бегут. Месяц прищурился косо На полувысохший пруд. Мышь пролетела ночная. Выплыл из темени мост, С неба посыпалась стая Кем-то встревоженных звезд. 1924 |
