«В смятой гимназической фуражке…» В смятой гимназической фуражке Я пришел к тебе в наш белый дом; Красный твой платок в душистой кашке Колыхался шелковым грибом. Отчего, не помню, в этот вечер Косы твои скоро расплелись. Таял солнечный пунцовый глетчер, Льдины его медленно лились. Кто-то в белом на усадьбу Бросил эху наши имена… Ты сказала вдруг, что и до свадьбы Ты уже совсем моя жена. «Я пометила тайком от мамы Каждый венчик вензелем твоим!» Припадая детскими губами К загоревшим ноженькам твоим, Долго бился я в душистой кашке От любви, от первого огня… В старой гимназической фуражке У холма похорони меня! 1925-1926 «Мне больно жить. Играют в мяч…»
Мне больно жить. Играют в мяч Два голых мальчика на пляже. Усталый вечер скоро ляжет На пыльные балконы дач. Густым захлебываясь эхом, Поет сирена за окном… Я брежу о плече твоем, О родинке под серым мехом… Скатился в чай закатный блик, Цветет в стакане. Из беседки Мне машут девушки-соседки Мохнатым веером гвоздик: «Поэт закатом недоволен? Иль болен, может быть поэт? Не знаю, что сказать в ответ, Что я тобой смертельно болен!» 1925-1926 Буря В парче из туч свинцовый гроб Над морем дрогнувшим пронёсся. В парчу рассыпал звёздный сноп Свои румяные колосья. Прибою кланялась сосна, Девичий стан сгибая низко. Шла в пенном кружеве волна, Как пляшущая одалиска. Прошелестел издалека, Ударил вихрь по скалам тёмным — Неудержимая рука Взмахнула веером огромным, И чёрную епитрахиль На гору бросив грозовую, Вдруг вспыхнул молнии фитиль, Взрывая россыпь дождевую… Так серые твои глаза Темнели в гневе и мерцали Сияньем терпким, как слеза На лезвии чернёной стали. 1925-1926 «Был взгляд ее тоской и скукой…» Был взгляд ее тоской и скукой Погашен. Я сказал, смеясь: «Поверь, взойдет над этой скукой Былая молодость». Зажглась Улыбка жалкая во взгляде. Сжав руки, я сказал: «Поверь, Найдем мы в дьявольской ограде Заросшую слезами дверь В ту жизнь, где мы так мало жили, В сады чуть памятные, где Садовники незримые, растили Для каждого по розовой звезде». Она лицо ладонями закрыла, Склонив его на влажное стекло. Подумала и уронила: «Не верю», — медленно и зло. И от озлобленной печали, От ледяной ее струи, Вдруг покачнулись и увяли И звезды, и сады мои. Гельсингфорс, 1926 «Блажен познавший жизнь такую …» Блажен познавший жизнь такую И не убивший жизнь в себе… Я так устал тебя былую Искать в теперешней тебе. Прощай. Господь поможет сладить Мне с безутешной думой той, Что я был изгнан правды ради И краем отчим, и тобой. На дни распятые не сетуй: И ты ведь бредила — распни! А я пойду искать по свету Лелеющих иные дни, Взыскующих иного хлеба За ласки девичьи свои… Как это все-таки нелепо — Быть Чацким в горе от любви! 1927 «Когда судьба из наших жизней…» …Когда судьба из наших жизней Пасьянс раскладывала зло, Меня в проигранной отчизне Глубоким солнцем замело. Из карт стасованных сурово Для утомительной игры Я рядом с девушкой трефовой Упал на крымские ковры. В те ночи северного горя Не знала южная земля, Неповторимый запах моря, Апрельских звезд и миндаля. … Старинное очарованье Поет, как памятный хорал, Когда ты входишь в дымный зал, Роняя медленно сиянье. Так ходят девушки святые На старых фресках. В темный пруд Так звезды падают. Плывут Так ночью лебеди немые. И сердце, бьющееся тише, Пугливей лоз прибрежных, ждет, Что над тобой опять сверкнет Прозрачный венчик в старой нише. 1927 Александрийский стих «Когда мне говорят — Александрия…»
М.Кузмин Когда мне говорят — Россия, Я вижу далёкие южные степи, Где был я недавно воином былым, И где ныне в безвестных могилах Отгорели мигающим светом Наши жертвы вечерние — четверо братьев… Когда говорят мне — Россия, Я вижу глухой, незнакомый мне город. В комнате бедной с погасшей лампой Сидит, наклоняясь над дымной печуркой, И плачет бесслёзно так страшно, так быстро Осиротевшая мама… Когда говорят мне — Россия, Я вижу окно деревянного флигеля, Покрытого первым сверкающим снегом, И в нем — Твой замученный, скованный взгляд Твой, Который я вижу и тогда, Когда не говорят мне — Россия… «Как близок этот день вчерашний…» Как близок этот день вчерашний: Часовня, ветер, васильки И ход коня вдоль пестрой пашни, Вдоль долгой шахматной доски. Течет густая струйка зерен С лениво едущей арбы. Косится вол на черный корень, Сожженной молнией вербы И машет пыльными рогами. Во ржи кричат перепела. Как старый аист, млин над нами Устало поднял два крыла. Вдали залаял пес кудлатый. Клокочут куры на шестах. Квадратным глазом смотрят хаты Из-под соломенных папах. Вся в смуглом солнце, как ржаная, Как жаркая моя земля, Смеется дивчина босая У стонущего журавля… С какою верой необъятной Жилось и думалось тогда, Что это солнце — незакатно, Что эти хаты — навсегда. 1927 |
