— Кто у нас есть еще?

— У тебя — Карл.

— Его у меня нет, и никого нет. Только мой малыш и мой брат.

Я думаю о времени, когда пытался убить ее в колыбели. Она об этом не знает.

— Мы на самом деле друзья, Юдифь?

— Теперь, да. Наконец.

— Все эти годы мы не очень-то любили друг друга.

— Люди меняются, Дэйв. Они растут. Я была глупой, тупоголовой, так увлеченной собой, что всех остальных могла только ненавидеть. Но не сейчас. Если не веришь, загляни в мою голову.

— Ты же не хочешь этого.

— Вперед, — говорит она. — Погляди хорошенько и увидишь, изменилась ли я.

— Нет. Я бы не хотел.

Я наливаю себе еще рома. Рука слегка дрожит.

— Тебе не нужно посмотреть соус? Может, он уже перекипел?

— Пусть кипит. Я еще не допила. Дэйв, у тебя все еще проблемы? С твой силой.

— Да. Все еще. Хуже, чем когда-либо.

— Как ты думаешь, что происходит?

Я пожимаю плечами.

— Я теряю ее, вот и все. Как волосы. Когда ты молод, их много, затем все меньше и меньше и, наконец, ни одного. Черт возьми. Все равно пользы от этого не было.

— Ты так не думаешь.

— Ну, а что хорошего, Джуд?

— Это давало тебе нечто особенное, делало тебя уникальным. Когда все шло плохо, ты всегда мог отвлечься знанием, что ты читаешь чужие мысли, видишь невидимое, можешь пробраться в самую суть человека. Божий дар.

— Бесполезный дар. Я мог бы заняться, правда, шоу-бизнесом.

— Это сделало бы тебя богаче. Более сложным и интересным. Без этого ты был бы слишком обычным.

— А с этим я не стал даже слишком обычным. Никто, ноль. Без этого я мог бы стать счастливым никем.

— Ты себя слишком жалеешь, Дэйв.

— У меня есть на это право. Еще Перно, Джуд?

— Спасибо, нет. Я должна посмотреть за обедом. Налей вина, пожалуйста.

Она выходит в кухню. Я разливаю вино, затем ставлю на стол салатницу.

Малыш за моей спиной начинает напевать издевательские чепуховые стишки своим странно взрослым баритоном. Даже в моем нынешнем состоянии скучающей обманчивости я затылком чувствую давление его холодной ненависти. Юдифь возвращается, таща заставленный поднос: спагетти, чесночный хлеб, сыр. Ее теплая улыбка явно искренняя. Мы снова садимся и чокаемся бокалами с вином. Наконец она произносит:

— Могу я почитать твои мысли, Дэйв?

— Прошу.

— Ты говоришь, что рад тому, что твоя сила уходит. Ты дурачишь меня или себя? Потому что кого-то ты дурачишь. Ты ненавидишь даже мысль о ее утрате, так?

— Немного.

— Нет много, Дэйв.

— Хорошо, много. Я хочу сразу две вещи. Я хочу, чтобы она совсем исчезла. Господи, я бы желал никогда не иметь ее. Но с другой стороны, если я ее потеряю, кто я? Где моя индивидуальность? Я — Селиг Читатель Мыслей, верно? Удивительный Человек. Поэтому, если я перестану им быть… понимаешь, Джуд?

— Понимаю. Твое лицо полно боли. Мне тебя так жаль, Дэйв.

— За что?

— За то, что ты теряешь ее.

— Ты презирала меня за то, что я использовал силу, разве не так?

— Это совсем другое дело. Это было так давно. Я знаю через что ты должен был пройти. Ты догадываешься, почему она уходит?

— Нет. Думаю, что это влияние возраста.

— Можно что-нибудь сделать, чтобы остановить ее?

— Сомневаюсь, Джуд. Я даже не знаю, почему у меня эта сила, не говоря уже о том, как ее теперь удержать. Я не знаю, как она работает. Она просто есть в моей голове, генетическая случайность, то, с чем я родился, — как веснушки. Если твои веснушки начнут бледнеть, можно ли найти способ заставить их остаться, если ты хочешь их иметь?

— Ты никогда не хотел обследоваться?

— Нет.

— Почему?

— Я не люблю людей, копающихся в моей голове больше, чем ты, — ответил я мягко. — Я не хочу быть историческим фактом. Если бы мир когда-нибудь узнал обо мне, я стал бы парией. Меня бы возможно линчевали. Ты знаешь, скольким людям я открыл правду о себе? За всю жизнь скольким?

— Десятку.

— Троим, — сказал я. — А вообще-то не хотел и им говорить.

— Троим.

— Ты. Предполагаю, что ты всегда подозревала, но до шестнадцати лет не была уверена, помнишь? Затем Том Никвист, с которым я больше не вижусь. И девушка Китти, с которой я тоже больше не вижусь.

— А как насчет той высокой брюнетки?

— Тони? Прямо я ей не говорил. Я старался скрыть это от нее. Она узнала об этом косвенным путем. Многие могли так узнать. Но сказал я только троим. Я не хочу стать известным уродом. Посему, пусть линяет. Пусть умирает. Скатертью дорога!

— И все же, ты хочешь ее сохранить.

— И сохранить, и потерять, все вместе.

— Это противоречие.

— Я сам себе противоречу? Очень хорошо, пусть так. Я — широк, я вмещаю множества. Что мне сказать. Джуд? Что я могу тебе рассказать?

— Тебе больно?

— А кому не больно?

Она сказала:

— Потерять ее — это все равно, что стать импотентом, да, Дэйв? Достичь разума и обнаружить, что не можешь с ним связаться? Однажды ты сказал, что испытываешь от этого экстаз. Этот поток информации, этот радостный опыт. А теперь ты не так много получаешь или вообще не получаешь. Твой разум не получает. Ты понимаешь это как сексуальную метафору?

— Иногда.

Я налил ей еще вина. Несколько минут длилась тишина, мы поглощали спагетти, обмениваясь робкими улыбками. Я почти чувствовал теплоту к ней.

Прощение за все годы, когда она принимала меня за циркового мистификатора.

«Ты, чертов ублюдок Дэйв, держись подальше от моей головы, не то я убью тебя! Мерзкий соглядатай. Катись прочь, парень, катись к черту!» Она не хотела, чтобы я познакомился с ее женихом. Думаю, боялась, что я расскажу ему о других ее мужчинах. «Я мечтаю однажды увидеть тебя мертвым в канаве, Дэйв, и все мои тайны умрут с тобой». Это было так давно, Джуд. Может быть мы теперь немного любим друг друга. Хотя бы немного, но ты любишь меня больше, чем я тебя.

— Я больше не кончаю, — внезапно заговорила она. — Ты же знаешь, я обычно кончала, практически каждый раз. Оригинальная Малышка, Горячие Трусики — это я. Но лет пять назад что-то случилось, примерно когда я выходила замуж, я впервые обломалась. Потом все хуже и хуже. Я стала кончать только на пятый раз, потом на десятый. Ощущая свою способность, я лежала и ждала, когда это случится, но каждый раз ничего не происходило.

Наконец, я совсем перестала кончать. И до сих пор не могу. Ни разу за последние три года. С тех пор как я развелась, у меня было, наверное, целых сто мужчин и никто не довел меня до этого, хотя некоторые были прямо племенные быки. Карл стал работать со мной еще и поэтому. Поэтому, Дэйв, я знаю, что это такое. Через что ты должен пройти. Утратить лучший способ контакта с другими. Частично утратить контакт с собой. Стать незнакомцем в собственной голове. — Она улыбается. — Ты знал это обо мне? О моих постельных проблемах?

Я немного заколебался. Ледяной блеск с глазах отдаляет ее.

Агрессивность. Она чувствует сильную обиду. Даже когда она пытается любить, она не может перестать ненавидеть. Как хрупки наши отношения! Мы связаны узами типа брачных, Юдифь и я, давний прогоревший брак, держащийся на стальном вертеле. Впрочем, какого черта.

— Да, — отвечаю я. — Я знал об этом.

— Я так и думала. Ты никогда не прекращал проверять меня. — Теперь ее улыбка полна ненависти. Она рада, что я теряю силу. Она освобождается. — Я всегда для тебя открыта, Дэйв.

— Не волнуйся, больше не будешь. — «Ах ты, сука садистская. Ах ты, красивая охотница за яйцами! И ты — все, что у меня есть». — Положи-ка мне еще спагетти, Джуд.

Сестра. Сестра. Сестра.

Йайа Лумумба

Гуманитарный 24, доктор Кац 10 ноября 1976 года Тема Электры у Эсхила, Софокла и Эврипида Использование мотива Электры Эсхиллом, Софоклом и Эврипидом является изучением различных драматических методов. В «Хоесфоре» Эсхила и «Электре» Софокла и Эврипида сюжет в основном один и тот же: Орест, изгнанный сын убитого Агамемнона, возвращается в родные Микены, где находит свою сестру Электру. Она убеждает его отомстить убийце Агамемнона, убив Клитемнестру и Эгистаса, который убил Агамемнона на пути из Трои. Развитие же сюжета у каждого драматурга сильно отличается. Эсхил, в отличие от своих более поздних соперников, рассматривает в первую очередь этические и религиозные аспекты преступления Ореста. Характеристики и мотивации в его пьесе просты до смешного, что — как мы видим — высмеивает более известный Эврипид в узнаваемой сцене своей «Электры». В пьесе Эсхила Орест появляется в сопровождении своего друга Пилада и на могиле Агамемнона оставляет прядь своих волос. Они удаляются, а к могиле приходит удрученная печалью Электра. Заметив локон, она узнает его как «тот, что носили дети моего отца», и решает, что Орест прислал его на могилу в знак скорби. Вот это неправдоподобное узнавание и пародировано Эврипидом.