Поэзия С.С. Боброва 471 пламенять стихотворца и служить доказательством дарований его: напротив, истинный поэт находит и в самых обыкновенных вещах пиитическую сторону»81. Намек на Боброва был прозрачен. Однако речь шла не столько о нем, сколько об общих, принципиальных для Карамзина вопросах - о том, что, о чем, а главное, ради чего следует писать. Для него поэзия Боброва неприемлема не в силу каких-то ее несовершенств или «погрешностей» (против «слога», например), а по принципиальным соображениям, поскольку чужда «умеренности» и не укладывается в рамки концепции «прекрасного» как единства «добра», «красоты» и «пользы»82. По замечанию Л.О. Зайонц, «если Карамзин видит в литературе средство преобразования действительности, то для Боброва поэзия - способ ее осмысления»83. Карамзин, однако, имел в виду лишь его ранние «юнги- анские» стихи (другие в 1797 г. едва ли были ему известны) и не стремился лично задеть давнего знакомца. В 1800-х годах, когда Бобров принял участие в спорах о языке, а имя его как автора «Рассвета полночи» и «Тавриды» получило общелитературную известность, противоречие между ним и молодыми карамзинистами обострилось. Самым непримиримым оппонентом выступил К.Н. Батюшков. Именно он в первую очередь «повинен» в создании 81 Аониды, или собрание разных новых стихотворений. Кн.2 . М., 1797. С. V-VIII. 82 О проблеме «возвышенного», о «прекрасном» и «образе творца» в представлении Карамзина см.: Кочеткова Н.Д. Литература русского сентиментализма. СПб., 1994. С. 105-154. С предисловием ко второй книжке «Аонид» ср. также рассуждение Карамзина об оде И.-Г. Гер дера «Бог»: «Тут не бурнопламенное воображение юноши кружится на высотах и сверкает во мраке, подобно ночному метеору, блестящему и в минуту исчезащему: но мысль мудрого мужа, разумом освещаемая, тихо (...) несется ко храму вечной Истины и светлою струею свой путь означает» (Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. М., 1987. С. 72 (Лит. памятники)). 83 Зайонц Л.О. «Пьянствующие архаисты». С. 232.

472 В Л. Коровин той литературной репутации Боброва, которая утвердилась в «арзамасском братстве» и впоследствии послужила главной причиной забвения его поэзии. Роль Батюшкова здесь не случайна. Он расходился с Бобровым буквально по всем пунктам и в теории, и в своей поэтической практике. Так, Батюшков стремился сделать русскую поэзию возможно более «сладкозвучной», с его точки зрения стихи должны были удовлетворять запросам «уха», а стихи Боброва «шероховаты». Батюшков важным достоинством считал «краткость», резко обрушивался на произведения, в которых видел признаки растянутости, осуждал «повторения», а размеры од Боброва (не говоря уже о поэмах) часто достигают 300-400 строк, и при этом он часто повторяет и цитирует сам себя. Батюшков отрицательно относился к белому стиху, а Бобров писал им больше, чем кто-либо другой из поэтов-современников (белый стих в сознании Батюшкова вообще ассоциировался с Бобровым: «Рифм я не знаю на моря и скоро, подобно Боброву, стану писать белыми стихами, умру, и стихи со мной»84). Наконец, Батюшков, хотя и не высказывался об этом в печати, испытывал антипатию к Юнгу, с которым поэзия Боброва ассоциировалась в силу инерции85. Батюшкову, в отличие от позднейших эпиграмматистов, сочинения Боброва были известны не понаслышке: стихи их не раз печатались рядом на страницах «Северного вестника», 84 Письмо к Н.И. Гнедичу, конец ноября 1809 г. {Батюшков К.Н. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 2. С. 113). 85 В письме к П. А. Вяземскому от 5 мая 1812 г. он следующим образом охарактеризовал «Ночь на гробах» СА. Ширинского-Шихма- това: «Черствое подражание Йонгу, которому бы по совести и подражать не должно» (Батюшков К.Н. Соч. Т. 2. С. 213). Видимо, в первую очередь Боброва, а уже потом Ширинского-Шихма- това подразумевал Батюшков, когда писал в «Прогулке по Москве» (1811): «...Мы не станем делать восклицания вместе с модными писателями, которые проводят целые ночи на гробах и бедное человечество пугают привидениями, духами, Страшным судом, а более всего своим слогом» (Там же. Т. 1. С. 289-290).

Поэзия С.С. Боброва 413 «Лицея», «Талии» и «Цветника». Вероятно, он был знаком и с «Происшествием в царстве теней», что могло послужить непосредственным импульсом к созданию сатиры «Видение на брегах Леты» (1809). Не случайно имя Боброва упоминается уже в первых его строках: Вчера, Бобровым утомленный, Я спал и видел чудный сон!86 Фантастическая картина массовой гибели литераторов, открывающая сатиру, пародийна по отношению к прероман- тической поэзии «катастроф», в первую очередь - к стихам Боброва, а речь, с которою он выступает перед «адским су- диею», составлена из слов и целых строчек, извлеченных из его стихов (по большей части из «Столетней песни», № 1 и «Шествия скипетроносного Гения Росии...», № 292). «Кто ты?» - «Я - виноносный гений. Поэмы три да сотню од, Где всюду ночь, где всюду тени, Где роща ржуща ружий ржот, Писал с заказу Глазунова Всегда на срок... Что вижу я? Здесь реет между вод ладья, А там, в разрывах черна крова, Урания - душа сих сфер И все титаны ледовиты, Прозрачной мантией покрыты, Слезят!» - Иссякнул изувер От взора грозныя Эгиды. Один отец «Тилемахиды» Слова сии умел понять87. Предметом насмешек становятся плодовитость и ученость автора, обличающие его педантизм и сближающие с 86 Там же. Т. 1. С. 370. 87 Там же. Т. 1. С. 375.

474 ВЛ. Коровин Тредиаковским, не говоря уже о пристрастии к «ночам», «теням» и «темным» по смыслу выражениям. Примерно в одно время с сатирой Батюшков сочинил и эпиграмму на Боброва, где впервые прозвучало прозвище «Бибрис». Она появилась в «Цветнике» за 1809 г. (Ч. 3. № 9. С. 372): Как трудно Бибрусу со славою ужиться! Он пьет, чтобы писать, и пишет, чтоб напиться! Через год, уже после смерти Боброва, Батюшков перепечатает эту эпиграмму в «Вестнике Европы» среди других своих мелких стихотворений (1810. Т. 51. № 10. С. 127) и сочинит еще одну, оставшуюся в свое время неопубликованной: Я вижу тень Боброва! Она передо мной, Нагая, без покрова, С заразой и чумой Сугубым вздором дышет И на скрижалях пишет Бессмертные стихи, Которые в мехи Бог ветров собирает И в воздух выпускает На гибель для певцов; Им дышет граф Хвостов, Шихматов оным дышет И друг твой, если пишет Без мыслей кучу слов88. Здесь пародируются стихи покойного Боброва с устрашающими явлениями «теней». Его образу придан инфернальный характер. Показательно, что «бессмертные стихи» Боброва - «сугубый вздор», вздор в высшей степени, а сочинения Хвостова, Ширинского-Шихматова и неудачи самого Батюшкова - лишь его частные проявления. Для Батюшкова Бобров, может быть, самое одиозное явление в современ- 88 Там же. Т. 2. С. 132.

Поэзия С.С. Боброва 475 ной поэзии, к тому же не лишенное некоторой выразительности, и потому он столь настойчиво к нему возвращается. «Антибобровские» выступления юного князя П.А. Вяземского, в отличие от батюшковских, были продиктованы интересами защищаемой им литературной «партии», а не принципиальными соображениями. В оставшихся неопубликованными в свое время «Запросах господину Василию Жуковскому от современников и потомков» (1810) Вяземский выговаривал ему за перепечатанный в «Собрании русских стихотворений» единственный опус Боброва: «По какому непонятному капризу не хотели вы нам показать лучшего нашего перевода из Горация, то есть оды к Венере Востоко- ва, а напечатали уродливейший, то есть Боброва "О ты, Бландузский ключ кипящий"?»89. Замечательно, что здесь Бобров противопоставлен Востокову, может быть, самому близкому из современных ему поэтов, в целом карамзинистами не слишком одобряемому. По отношению к Востокову Вяземский демонстрирует относительную широту и самостоятельность своих воззрений, а по отношению к Боброву, уже заклейменному Батюшковым, выступает как представитель определенной литературной группировки. Противников не смягчила даже смерть Боброва. В «Вестнике Европы», редактором которого тогда был Жуковский, вышел некролог, а сразу вслед за ним были напечатаны три эпиграммы Вяземского: «Объявление» («Разыгрывать на днях новейшу драму станут...»), «Быль в преисподней» и «К портрету Бибриса»90. Две из них прямо посвящены Боброву: Быль в преисподней «Кто там стучится в дверь? - Воскликнул Сатана. - Мне недосуг теперь!» - «Се я, певец ночей, шахматно-пегий гений, Бибрис! Меня занес к вам в полночь ветр осенний, 89 Вяземский П.Л. Поли. собр. соч. СПб., 1878. Т. 1. С. 1. 90 Вестник Европы. 1810. Т. 51. № 11. С. 247-248.