466 В Л. Коровин ный отклик. В журналах Мартынова сотрудничали литераторы Вольного общества любителей словесности, наук и художеств (ВОЛСНХ), и в их кругу Бобров пользовался сочувствием, даже, по выражению исследователя, «почитался и пропагандировался»71. Многие из членов ВОЛСНХ были его сослуживцами по Комиссии составления законов (в разное время здесь служили А.Х. Востоков, В.В. Попугаев, Н.А. Радищев, А.П. Бенитцкий, Ф.И. Ленкевич и др.). Их объединяли определенные демократические убеждения и общность социального положения: большинство членов ВОЛСНХ, как и Бобров, были неблагородного происхождения, не имели состояния и должны были зарабатывать на жизнь интеллектуальным трудом. Первая критическая статья в «Журнале российской словесности», фактически являвшемся печатным органом общества, была посвящена «Херсониде» и выдержана в самых возвышенных интонациях: «Херсонида есть творение Гения. Словесность наша может ею гордиться так же, как сочинениями Ломоносова и Державина. Везде чистый и непринужденный слог, везде виден Гений и смелая кисть живописца - везде видно, что поэт писал с Природы и был вдохновлен ею. (...) Счастлива страна, которая имеет таких поэтов!»72. О поэме с теплотой отозвался и Востоков в своем «Опыте о российском стихосложении»73. В 1807 г. Бобров оказался одним из главных вкладчиков в альманахе А.П. Бе- нитцкого и А.Е. Измайлова «Талия», в 1809 г. сотрудничал в их же «Цветнике». 19 октября 1807 г. Бобров стал и формальным членом ВОЛСНХ, причем принят был заочно и 71 Мордовченко Н.И. Указ. соч. С. 116. 72 (Брусилов Н.П) «Херсонида... соч. г. Боброва» // Журнал российской словесности. 1805. Ч. 1. № 2. С. 113-120. 73 Востоков одобрял опыты Боброва с белым стихом, замечая, что он один «осмелился в дидактических поэмах по английским образцам свергнуть с себя узы александрийского стиха - и имел в том успех» {Востоков А.Х. Опыт о русском стихосложении. 2-е изд. СПб., 1817. С. 30).
Поэзия С.С. Боброва 467 единодушно74. «Своим», однако, в этом кругу он не был. Тем важнее были исходившие из него сочувственные отклики. Наконец, едва ли не самым важным для Боброва стало высочайшее одобрение его трудов. «Херсонида», посвященная Александру I, была поднесена императору, и автор 21 марта 1805 г. был пожалован перстнем стоимостью 700 рублей75. Поднесена поэма была, вероятно, при посредничестве М.Н. Муравьева, замечательного поэта и тонкого ценителя поэзии, чьи суждения пользовались общим уважением. Его внимание само по себе много значило для Боброва. Вскоре он адресовал Муравьеву стихотворение «Весенняя песнь» (№ 277) и посвятил полемическое сочинение «Происшествие в царстве теней» (1805). Однако, несмотря на многочисленные по тем временам печатные похвалы автору «Рассвета полночи», решающими для формирования его литературной репутации оказались иные обстоятельства. 5 По выходе «Рассвета полночи» Бобров выдвинулся в число первых поэтов своего времени и сразу же оказался втянут в споры о языке, являвшиеся главным пунктом литературной борьбы 1800-1810-х годов. Начало им было поло- 74 Сохранились записка Боброва к тогдашнему председателю общества Д.И. Языкову от 19.10.1807 и запись в протоколе заседания того же дня (см.: Алътшуллер 1964. С. 239). По смерти Боброва на одном из заседаний ВОЛСНХ было прочитано его стихотворение, о чем тоже есть запись: «Прочитано: С.С. Бобров. Вопль музы по кончине нашего Марона Михаила Матвеевича Хераскова. - Найдено в бумагах покойного автора и прочитано А.А. Писаревым» (Отдел рукописей Научной библиотеки СПбГУ. Д. 204. Л. 18-18об. № 13. Протокол заседания от 28.5.1810). Текст стихотворения неизвестен. Подробней об отношениях Боброва с ВОЛСНХ см.: Коровин 2004. С. 79-86, 120-122. 75 РГИА. Ф. 468. Оп. 1. Ч. 2. Ед. хр. 3922. Л. 212.
468 В Л. Коровин жено книгой А.С. Шишкова «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» (СПб., 1803), вышедшей незадолго до «Рассвета полночи» и расколовшей литературную общественность на два враждующих стана - «архаистов», ратовавших за «славенский» язык, православную веру и «нравы отечественные», и карамзинистов, основывавшихся на идее прогрессивного развития языка и общества. Это противопоставление, по словам исследователей, «...представало в этот период как неизбежная альтернатива, по отношению к которой невозможно было оставаться нейтральным. Любая литературная позиция так или иначе вписывалась (в сознании эпохи) в эти рамки»76. Бобров был причислен к «архаистам», и не совсем безосновательно, поскольку в «распре о языке» (выражение В.А. Жуковского) успел принять непосредственное участие. В «Предварительных мыслях» к «Херсониде» он, выражая солидарность с Шишковым, сожалел о забвении «коренного, матернего славенского языка», а в ноябре 1805 г. выступил со специальным полемическим сочинением, написанным в жанре диалога в царстве мертвых, - «Происшествие в царстве теней, или судьбина российского языка»77 Поводом к его созданию послужила кончина издателя журнала «Московский Меркурий» П.И. Макарова, чья крайняя позиция в споре о языке, вызывающая галломания и самоуверенная критика книги Шишкова вызывали раздражение в кругу «архаистов». В «Происшествии...» он выведен под маской Галл ору сса. В его 76 Лотман ЮМ., Успенский Б.А. Споры о языке в начале XIX века как факт русской культуры («Происшествие в царстве теней, или судьбина российского языка» - неизвестное сочинение Семена Боброва) // Успенский Б.А. Избранные труды. М., 1994. Т. 2. С. 346. 77 Это сочинение было впервые издано и всесторонне прокомментировано Ю.М. Лотманом и Б.А. Успенским в 1975 г. (переизд. см.: ПЦТ). Список другой, видимо, более ранней его редакции под заглавием «Суд в царстве теней» находится в РГАЛИ (Ф. 195. Оп. 1.Ед. хр. 5622).
Поэзия С.С. Боброва 469 споре с Баяном (олицетворение мужественной, прямолинейной и, пожалуй, незамысловатой старины) судьею выступает Ломоносов. Он осуждает новомодную манеру речи Галлорус- са и сочинения почитаемых им авторов. Однако критических замечаний судьи удостоились не только авторы, в разной степени причастные к созданию «нового слога», но и Державин, и даже сам Бобров. О слоге же В.А. Озерова и Н.М. Карамзина судья отозвался с одобрением, отметив лишь безнравственное содержание стихов из повести «Остров Борнгольм» («Законы осуждают...»). По существу Бобров в «Происшествии...» не присоединился ни к одной из двух противоборствующих партий: показательно само наличие фигуры посредника в споре между Баяном и Галлоруссом. На роль такого посредника Бобров и претендовал, выказывая умеренную поддержку Шишкову и высмеивая крайности «нового слога», осуждаемые самими карамзинистами (деятельность склонного к эпатажу Галло- русса-Макарова среди них не пользовалась безусловным одобрением). Однако даже умеренной поддержки одной партии было достаточно, чтобы другой «Происшествие...» было расценено как очередная вылазка врагов, тем более опасная, что Бобров только что выпустил четырехтомное собрание сочинений и в периодической печати ему расточались похвалы (правда, хвалили поэта в основном за «необыкновенность» его творений, которая с позиций ка- рамзинистского культа «естественности» выглядела сомнительной и становилась удобным объектом критики). Реакция не заставила себя долго ждать. «Одной из особенностей литературной борьбы начала XIX века, - пишет Л.О. Зайонц, - было стремление полемистов превратить противника в своеобразную сатирическую маску. Образам Галлорусса и Варягоросса приписывалось определенное социально-культурное амплуа. В сатирической литературе архаистов оно персонифицировалось в маску "щеголя". Что касается карамзинистской сатиры, то в ней аналогичной по функции "сниженной" маской стал образ поэта-пьяницы,
470 В Л. Коровин творящего в запойном бреду, маска Бибруса»78. Не менее важными компонентами этой маски были низкое происхождение и «семинарская» ученость. Никому эта «маска» так хорошо не подходила, как Боброву. Он происходил из «священнических детей», не раз высказывал свои демократические убеждения, был весьма учен, мрачен и, вероятно, действительно не чужд соответствующему пороку. Его образ сильно способствовал сложению «маски» Бибруса, и не случайно именно он получил это прозвище. По предположению М.Г. Альтшуллера, Бобров сам «подсказал» его своим литературным врагам в переведенной с английского статье «О воспитании младенцев»79. «Карамзинистов, творивших новый литературный миф, меньше всего интересовала житейская сторона вопроса. "Маска" Бибруса, сформировавшись в середине 1800-х годов, прочно закрепляется за Бобровым и благополучно переживает его. Она продолжает существовать независимо от его биографии и даже вопреки ей»80. Речь шла о принципиальных разногласиях карамзинистов и Боброва во взглядах на сущность поэтического творчества, в главном обозначенных еще самим Карамзиным в предисловии ко второй книжке «Аонид»: «Поэзия состоит не в надутом описании ужасных сцен Натуры, но в живости мыслей и чувств. (...) Молодому питомцу Муз лучше изображать в стихах первые впечатления любви, дружбы, нежных красот Природы, нежели разрушение мира, всеобщий пожар Натуры и прочее в сем роде. Не надобно думать, что одни великие предметы могут вос- 78 Зайонц Л.О. «Маска» Бибруса // Ученые записки Тартуского ун-та. Вып. 683. Тарту, 1986. С. 32. 79 «...Кормилица императора Нерона, будучи весьма пристрастна к пьянству, вселила гнусный навык сей и в знатного питомца своего, который напоследок столько известен стал по сему пороку, что народ очень часто, замечая в нем оной, вместо Тиберия Нерона называл его Биберием Мером (Biberius Мего)» {Лицей. 1806. Ч. 3. Кн. 3. С. 86-87). См.: Алътшуллер 1964. С. 243. 80 Зайонц Л.О. «Пьянствующие архаисты» // Новое литературное обозрение. № 21 (1996). С. 231.
