370 Дополнения хорошо вымышлены, сколько-нибудь не отживляли сего сочинения тенями своими. Творение сие писано белыми стихами. - Но я не воспя- щал себе, если равнозвучие выходило само собою на конце. Славнейшие английские писатели, Мильтон, Аддисон, Томсон, Экензайд, также и немецкие, Клопшток и другие, презрели сей готической убор стихов. Правда, слух наш, привыкший к звону рифм, не охотно внимает те стихи, на конце коих не бряцают однозвучные слова. Мне бы казалось, что рифма никогда еще не должна составлять существенной музыки в стихах. Если читать подлинник господина Попия, то можно чувствовать доброгласие и стройность не в рифмах, но в искусном и правильном подборе гласных или согласных букв, употребленных кстати в самом течении речи, что и служит согласием музыкальных тонов. Бесспорно, что наш язык столько ж иногда щедр в доставлении рифм, как италианской, после которого и признается он вторым между приятнейшими языками в Европе; но кто из стихотворцов, хотя несколько любомудрствующих, не ощущает тяжести их, ради которой он принужден лучшую мысль и сильнейшую картину понизить или ослабить и, вместо оживления, так сказать, умертвить ее? ибо рифма, часто служа будто некиим отводом прекраснейших чувствий, убивает душу сочинения. Благодарение судьбе просвещения, что некоторые из наших отважных умов согласились на то, чтобы оставить сей образ готической прикрасы! - но то сожаления достойно, что они в сем случае из одной крайности поскользнулись в другую. Начав употреблять дактило-хореи, ясно показали, что они едва еще по-видимому вникли в точные законы римской древней меры; как же? У них в стихе весьма часто бегут короткие буквы перед двумя или тремя согласными, которые бы всегда требовали предыдущую стопу долгую. Признаюсь, что храня правило легкости в течении слова, я не осмелился последовать таковому недостаточному примеру в знании римской меры; кольми паче и не дерзал по образу некоторых смельчаков пуститься на дактило-хореические стихи с
Дополнения 371 рифмами. Мне казалось, что тогда будет одно только скорое бряцание без силы и знания точных римских правил; почему я и рассудил, сколь было бы тягостно и вредно вплетаться в сии неразвязные оковы, из коих наконец надлежало бы с отчаянием вырваться! Римляне знали великую тонкость в стихотворческой музыке; напротив того, ныне мы, так мелко судя о сем искусстве, находим в своих руках токмо недостроенную римскую лиру, или арфу. Читая в праотце велеречия и парнасского стройногласия, Омире, а особливо там, где он в подлиннике изображает морскую бурю, раздирание парусов и сокрушение корабля, также читая и в знаменитейшем князе златословия и сладкопения, Виргинии, полустишие: - Vorat aequore vortex; или в Горации сии плясовые стопы: ter pede terra, я тотчас чувствую чистое и свободное течение гласной буквы или короткой стопы, пред гласной же или одной согласной, либо долгой стопы, и вопреки тому; а наипаче тайную гармонию в благоразумном подборе буквенных звуков, чему конечно научает едино знание механизма языка. Словом: - чрез самое произношение ощущаю действительно, каким образом шумит буря, крутится водоворот и корабль поглощается. Отец российского стопотворения, просвещенный Ломоносов, в том показал самый лучший и поучительнейший опыт чрез стопы: - Только мутился песок, лишь белая пена кипела; но сия образцовая легкость, согласие и чистота меры осталась, кажется, без всякого примечания и едва ли принята точно в примере чистых дактилей? Мне скажут, для чего я после такого рассуждения не избрал лучше прозу? - не спорю, что это было бы лучше. Но всегда ли парение парнасское в прозе терпимо, без коего я не мог обойтися здесь? менее ли также и в прозе нужна гармония, как и в стихах? Кому не известна Геснерова проза в прекрасных идиллиях или Фенелонова во французском Телемаке? Кто не почувствует превосходство ее в сравнении даже лучших стихов? - Да не помыслит кто, что я дерзаю сим образом отвращать сотрудников от Парнасских их нарядов!
372 Дополнения Я единственно рассуждаю, что, избрав род четверостопных белых стихов и несколько в том подражая Тассу, писавшему Освобожденный свой Иерусалим четверостопными же, но с рифмами, стихами, имел то намерение, дабы себя облегчить от наемных уз и лучше дать ощутить меру сего, так сказать, почти прозаического стопостремления. На сем-то основании построенное мною сие небольшое здание посвящаю Вашему Высокопревосходительству. Я ведаю, что вкус и разборчивость просвещенной души Вашей ничего такого не ищет в сей (простите мне сие выражение) готической штукатурке, в чем другие льстятся найти славу пиитического ремесла. Следственно, я уже и спокоен, когда сие безмолвие рифм не огорчит Вашего слуха и не заставит сожалеть о них. Равным образом Вам не противны будут здесь некоторые вновь составленные слова. Вы сами уверены, что, многим вещам если не дать нового и особого имени, то невозможно их и различить с другими в свете вещами; - а притом обыкновенные слабые и ветхие имена, кажется, не придали бы слову той силы и крепости, каковую свежие и с патриотическим старанием изобретенные имена. По равномерной причине я часто выводил отметки как ради известной точности и объяснения вещи, так и для избежания труда в продолжительных проверках, каковых бы требовали некоторые не весьма знакомые, там встречающиеся, собственные и существительные именования. Гораций без сей полезной и необходимой отваги, с какою он созидал новые определительные названия вещам, всегда бы находил бедность в своем языке. Сие, по моему мнению, одолжение языку гораздо простительнее, нежели ввод чужестранных слов без нужды, как то: рельеф, барельеф, мораль, натура и весьма многие тому подобные. Вам известно, с каким негодованием просвещеннейшие из англичан смотрят на то, если иностранные слова празднуют у них в чужом покрое; они тотчас их перерождают в собственные, хотя и весь их язык, правду сказать, почти заемной. Но мы, напротив того, в сем случае не жалеем еще
Дополнения 373 быть учениками и сами не хотим сбросить с глаз своих повязки, чтоб быть учителями. Пренебрегши драгоценный вкус нашей древности, по крайней мере, в старобытных песнях или народных повестях и поговорках, не перестаем пресмыкаться в притворе знания своего и, никогда не растворяя собственных красок, пишем чужою кистию, и даже с кичливою некоею радостию употребляем чужие слова и вкус не только в чужой же одежде, но и свои родные одеваем на иноплемен- ничью стать. О! если бы поспешнее отверзлось собственное святилище познаний и вкуса! Наконец должен я сказать, что примечаемая в сем творении, а особливо на конце оного, некая унылость пера, не будет угодна для многих весельчаков. Но если это ни что иное, как естественное действие обыкновенного оборота дня, которое тогда играет в чувствительной душе, то кто действительно чувствовал над собою силу утра, полдней, особливо же вечерних минут и ночных мраков, тот оправдает сей плод чувств и пера моего. Дабы не утомлять более сим родом предуведомления, то я в заключение сего поспешаю открыть Вашему Высокопревосходительству, какое движение одушевляло и назидало сей образ труда моего. Может быть, он и не достиг бы посильной своей зрелости, которою при всем том и теперь еще можно хвалиться, если бы один из знаменитых животворите- лей оного не возрождал во мне толь нужного вдохновения во все течение сего труда. Я не меньше обязан в том побудительным желаниям и советам Его Превосходительства Петра Федоровича Геринга; почему и казалось мне, что тот, который содействовал силою советов сочинению, благоволил бы с равносильным влиянием сопроводить также и последствие оного. И так я льщусь, что благороднейшее сердце Ваше приимет с обыкновенною снисходительностию сие излияние моего пера. Вы сей час услышите о сем и мольбу приморской музы моея; а я таковым приятием совершенно буду уверен, что не тщетна была та возможная корысть, которую во время первого обозрения скифской страны сея Вашим
374 Дополнения Высокопревосходительством взоры мои некогда приобрели, память соблюла, а воображение дополнило, и что сие конечно будет торжественнейшим знамением новых Ваших милостей, и усугубит продолжение того благодарного чувствования, с каковым быть непреложным правилом поставлю, доколе есмь, Милостивый Государь! ВАШЕГО ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА! Преданнейший слуга Сочинитель. ВСТУПЛЕНИЕ ем. «К единственному другу природы» Здесь вопиющей музы глас Взывает на приморской арфе. - Здесь те поет она предметы, Что злато-пурпурна денница, Что полдень, облеченный в зной, Что поздны вечера часы При пламенном влияньи Льва В благоцветущем Херсонисе Вдохнули в скромну грудь ея. Услышь сей робкий глас! - услышь! Услышь, - блаженный друг природы! Благотворящая природа, Котора на хребтах высоких, На мшистых берегах Салгира, Альмы, и Кара-су, и Качи, И средь источников гремучих
