Они полюбили друг друга во время долгого путешествия, но ни один не был готов в этом признаться к тому времени, как Кортни наконец увиделась с отцом. Тогда же она познакомилась и с Флетчером, который жил близ Уако. Да она и не могла с ним не познакомиться: Чендос оставил ее на ранчо Бар-Эм, поручив попечениям экономки — единственного друга, которым обзавелся за три года пребывания в родных местах. Он не хотел встречаться с отцом, но не думал, что Мэгги, экономка, узнает в нем теперешнем человека, которого знала раньше.

Не получилось. Чендосу и Флетчеру суждено было встретиться снова. Это стало неизбежным после того, как Кортни не захотела покинуть Бар-Эм, когда Чендос приехал, чтобы сделать ей предложение. Тогда-то он и принял решение поселиться по соседству с Флетчером — не ради того, чтобы сблизиться с ним, но для того, чтобы доказать, что он умеет вести хозяйство не хуже отца — и без его помощи. У Чендоса были деньги в банке в Уако, которые Флетчер давно уже положил на его имя, но он никогда к этим деньгам не прикасался и не собирался делать этого впредь. Все, чего Чендос добился, он добился собственными силами.

Он предложил Кортни дать ранчо название. Она выбрала Кей-Си — по первым буквам имен Кейн и Кортни note_1— в надежде, как она призналась, сблизить Флетчера и Чендоса. Из этого тоже ничего не вышло, хотя Чендос согласился с названием ранчо. Он просто отказывался откликаться на имя, которое дал ему при рождении отец, хотя Флетчер настаивал на том, чтобы называть сына не иначе как только Кейном. Кортни сделала еще одну попытку после рождения Кейси, дав ей имя, составленное из тех же инициалов. И снова Чендос не возражал. Он всего лишь игнорировал тождество.

Между Флетчером и Чендосом, отцом и сыном, никогда не было мира. И даже когда Флетчер умер, Чендос не похоронил разногласий. Конечно, когда-нибудь наступит день и оба владения объединятся в руках его детей, но несмотря на это, а может, именно поэтому Чендос скорее предпочел бы, чтобы ранчо Бар-Эм пришло в упадок, чем получило управление, в котором так нуждалось.

Но Кейси никогда не высказывала вслух эти крамольные мысли. Верить она могла чему угодно, но объявить об этом значило смертельно обидеть отца, а она отца никогда не оскорбляла. Сегодня она потеряла самообладание, и это усилило ее недовольство собой.

Кейси не почувствовала шагов позади себя, но услышала вопрос:

— Вам хочется поплакать, мисс?

Она не оборачиваясь могла бы сказать, кто подошел к ней, а возможно, и находился все время так близко, что мог подслушать ее бурный спор с отцом. После смерти Флетчера она настолько сдружилась с Соутусом, что он был вправе задавать ей любые вопросы и ожидать ответа на них.

— Что толку в слезах? — проговорила она сдавленным голосом.

— На мой взгляд, толку никакого, становится только хуже. Что вы собираетесь делать?

— Собираюсь доказать папе, что не нуждаюсь ни в каком муже, что в состоянии работать вместе с мужчинами, не привязывая никого к своему фартуку.

— Вот уж точно, особенно если учесть, что вы и фартуков-то не носите. — Соутус хихикнул. — Ну а как вы хотите добиться своего?

— Стану делать работу, неподходящую для женщин, — ответила Кейси.

— Разве мало работы, подходящей для женщины, чтобы искать неподходящую?

— Я имею в виду на самом деле неподходящую, опасную или такую тяжелую, что обыкновенно женщина и не подумает за нее взяться. Вот, например, Оукли пасла быков, верно? И была скаутом.

— Как я слышал, эта Оукли больше похожа на мужчину, чем все мужчины, вместе взятые, и одета соответственно. Ну а вы-то о чем думаете? Не станете же вы заниматься подобными глупостями?

— Насчет глупости каждый судит по-своему. Бывают случаи, когда необходимо делать то, что вряд ли стоит считать глупым. Но дело даже не в этом. Дело в том, что мне нужно что-то предпринять. Нечего и надеяться, что папа переменит свое мнение. У него упрямства хоть отбавляй, и мы знаем, от кого он это упрямство унаследовал.

Соутус фыркнул. Он был добрым другом Флетчера, но все-таки признал:

— Мне это тоже начинает не нравиться.

— Да просто хуже некуда! — мрачно добавила Кейси. — Я не просила о снисхождении. Но никак не ожидала, что придется доказывать очевидные вещи, ведь папа знает, на что я способна. Теперь надо хорошенько поразмыслить.

— Слава Богу! Лучше избегать поспешных действий, мисс.

Далеко впереди виднелся огонь — скорее всего кто-то разжег костер. Демьен Ратледж надеялся, что это именно костер и стоянка; где костер, там и люди, а людей он не видел вот уже двое суток. Он согласен на встречу даже с дикарями, с любым, кто укажет ему, как добраться до ближайшего города.

Демьен окончательно перестал ориентироваться. Его уверяли, что Запад вполне цивилизован. Значит, там есть люди. Соседи. А не только унылые бескрайние просторы.

Только теперь он стал понимать, что эти края не похожи на те, которые он рисовал в своем воображении. Правда, все шло отлично, пока он ехал по железной дороге из Нью-Йорка и пока не добрался до Канзаса. Здесь же он столкнулся с некоторыми весьма неприятными затруднениями.

Все началось именно с железной дороги. «Кэти», как в этих краях ласково называли железнодорожную ветку, идущую через Миссури, Канзас и Техас, вышла из строя по случаю небольшого инцидента с ограблением поезда. Было взорвано примерно пятьдесят ярдов пути, и пострадал локомотив. Демьену сообщили, что дилижансы тем не менее курсируют как обычно. При желании он может добраться до следующего города и сесть там на поезд. Правда, почему-то забыли упомянуть, что на этом перегоне дилижансами не пользовались уже лет пять: после введения в строй железнодорожной ветки этот способ передвижения явно устарел.

Большинство людей, ехавших в том же направлении, что и Демьен, предпочли подождать, пока отремонтируют пути и локомотив. Демьен был слишком нетерпелив, чтобы ждать. И это была самая большая его ошибка. Он должен был хотя бы сообразить, что не случайно оказался единственным пассажиром дилижанса и дело вовсе не в плачевном состоянии этой ветхой колымаги.

Были и другие линии, по которым ходили почтовые дилижансы, — ведь не все еще города соединяла железная дорога. И в последнее время на линиях происходило немало ограблений. Демьен ничего не знал об этом до тех пор, пока они не остановились напоить лошадей и кучер не сделался более разговорчивым.

Поэтому Демьену не пришлось гадать, в чем дело, когда он услышал выстрелы. Кучер не остановил карету. Он попытался ускакать от грабителей — тактика неразумная, если учесть возраст неуклюжего экипажа. Мало того, кучер зачем-то свернул с дороги — Демьен так никогда и не узнал, ради чего он это сделал. Они мчались миля за милей, выстрелы не прекращались. Потом карета с грохотом остановилась, и так внезапно, что Демьена швырнуло к стене, он ударился головой о металлическую дверную ручку, и это было последнее, что он почувствовал, В сознание его привел, вероятно, шум дождя, барабанившего по крыше кареты. Спустилась ночь. К тому времени как Демьен сумел выбраться из дилижанса, сильно накренившегося набок, он понял, что остался в полном одиночестве.

Лошади исчезли — украдены или просто убежали, Демьен не знал. Кучер исчез — может, застрелен и валяется где-то при дороге, а может, его увели грабители или он остался жив и отправился за подмогой. Этого Демьен тоже не мог знать. Он был перепачкан кровью, которая сочилась из раны на голове. Дождь отчасти смыл кровь, пока Демьен собирал свои вещи, разбросанные возле кареты, и укладывал их в дорожный саквояж.

Остаток этой злосчастной ночи он провел в карете, где по крайней мере было сухо. И в довершение несчастья проснулся Демьен только в полдень, так что солнце не могло подсказать ему нужное направление, а сам он не в состоянии был его определить. Даже следы колес были смыты дождем за ночь.