Отвернулся Господь от меня, не дал тех стихов, за которыми лишь небо, и за то, что ложилась судьба решкой, отвернулся Господь от меня грешной… Но поскольку земной наделил речью, всё равно перед ним я в долгу вечном… Империя втянулась в берега — Окончены великие походы, И воины спроважены на воды, А лошади — в альпийские луга. Пал Император — деспот и тиран, В провинциях орудуют шакалы… А стольких вин из самых разных стран Империя вовеки не алкала! И отупев от кликов и речей, И нахлебавшись вдоволь братской розни, Горластый раб, что нынче стал ничей, Уже мечтает о хозяйской розге. Дует ветер по имени «ТЫ»… Дует так, что теряют кусты, будто птицы, свое оперенье. Улетают сердечки сирени Острым клином в чужие края… Их не в силах догнать цеппелины… В доме плачет протяжно и длинно глупый ветер по имени «Я»… Левее левого окна, левее тополя летит легчайшая луна — ледком подтопленным. Летит, как будто всё под ней ничтожней волоса, как будто в сутках нету дней, а в мире — голоса, и лепет тополя в ночи Её Высочеству не слышен, только и причин — лететь, раз хочется над степью, чашами воды, над леса стрелками — наивным зеркалом звезды, осколком зеркала… Не тюрьма — так сума, Не сума — так тюрьма… Говорят, это лучше, чем съехать с ума… Говорят, это лучше, но грань так зыбка: от «сумы» до «с ума» — лишь нюанс языка… Сто тысяч лет с неведомых планет летят на землю сборщики налогов — не ангелы, рассеивая свет, но мытари, отыскивая след, Божественного промысла — в убогом… …И день, и ночь, и сотни тысяч дней они летят, а жатва всё скудней… Ни ласки, ни слова, ни звука земного — корёжься, как должно, одна — среди ночи, одна — среди тлена, одна — во Вселенной… Наложница — не-осторожная птица! На ложном пути ли? На чистой странице? И наверно — только в конце многоточье… На верном, как пёс дворовой одиночье… Не–женщина — пола какого часть речи? Неявно — праслово, неточно — предтеча… Меж жизнью и смертью теченье глагола — нагольная правда на теле не голом… Сочится кровь из треснувшей губы, такое время, что не до улыбок. И лозунги по-прежнему грубы для золотых и просто мелких рыбок. Лелеять этих, нежных, что за прок? Чуть дунешь — оперение погасло… В говядине — питательный белок. В подсолнухах — растительное масло. …Зачем кормить пугливых ярких дур, приобретённых оптом за пол-литра, останками земных литератур и радостью шемякинской палитры? Уж как-нибудь — не каясь, но греша, — Протянет ножки век под «тыры-пыры»… …В созвездье Рыб уносится душа быстрее, чем в озоновые дыры… Пускай не вышла в «дамки» или дамы я, кручусь, верчусь, а в общем — на нуле, но верю: ты горишь ещё, звезда моя, и потому болтаюсь на Земле. Творю грехи, слагаю покаяния, «бросаю тень» на Женщину и Мать, и руку для земного подаяния всё так же не умею подавать… Звезда моя! Вот выдалась оказия, и пар валит от кончика пера!.. Пока ты терпишь эти безобразия, я знаю — уходить мне не пора!.. Вот и всё: прикушена губа, корочка отсохла и забыта… …Съедена высокая судьба неизменной низменностью быта… Это не боль и не мука — горе не стоит гроша… Милый! Я плачу от лука, что же меня утешать? В той шелухе шелковистой горечи бабьей жильё. Может, тут дело не чисто, только ведь дело — моё! Спросишь: «Обида ли? Скука?» Скажешь: «Сама не права!» Если я плачу от лука, не помогают слова… На этот снег — закатный, розовый — не вам бы, братцы, косоротиться!.. Пляшите! Меншиков в — Берёзове, и он оттуда не воротится… Опало золото сусальное, остался ряженый — не суженый… Князьям российским стать опальными так просто, как зевнуть за ужином. Скоропостижное забвение, скоропалительные проводы… Он не вернется до Успения, он не успеет… Да и повода не сыщется. В домишке рубленом, как в детстве всё — чугун да братина, Светлейший грош — как сдача с рублика, щи, дух квасной, пирог с зайчатиной… |
