Вскоре Колобок оказался в автомобиле и доложил Маре о случившемся.

— Что будем делать? — спросил Шлем. — Где искать маску?

— Его тело повезли в Борисполь, надеюсь, в морге не производят вскрытие круглосуточно. Шансы на успех у нас есть — я предусмотрительно подстраховалась, — ответила Мара и рассказала спутникам о своем плане.

Услышав, как дверь открывается с наружной стороны, Иннокентий вытащил браунинг, вышел в коридор и прицелился в дверной проем. Он чувствовал себя здесь как в мышеловке — полуподвальная комнатка с глухим окошком на уровне мостовой, бывшая дворницкая. Если за ним придут, оставалось одно — дорого продать свою жизнь, взять с собой как можно больше «товарищей» на тот свет. Это не значило, что он был фанатичным идейным врагом новой власти, пришедшей с красными дивизиями в Крым. Волею судьбы он оказался по эту сторону баррикад, хотя во время учебы ходил в сочувствующих революционерам и даже помогал им по мере сил.

Во время войны с Германией он в первые же дни сменил студенческую тужурку на офицерскую форму и успел дослужиться на передовой до штабс-капитана, при этом ни разу не получил в боях серьезного ранения, а только пару царапин. Участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве и был неоднократно отмечен наградами. Он с одобрением встретил новость об отречении императора от престола и о провозглашении республики. Среди солдат он пользовался уважением, и его даже избрали в полковой комитет, в котором из офицеров он оказался один. А затем началась вакханалия — фронт практически прекратил существование, вместо военных решений стали приниматься решения политические, и Иннокентий перестал что-либо понимать.

Он вышел из состава полкового комитета, посчитав, что на этом его война окончена. К этому времени у него завязался бурный роман с сестрой милосердия Марией Голодой. Они решили пробираться в Москву к родителям Иннокентия, а потом уже отправиться к маме Марии за благословением, но война распорядилась иначе.

По дороге Мария заболела лихорадкой, и они решили остаться на время болезни у ее двоюродной тетки Анастасии в имении Куцовка, заодно надеясь встретить там кузину Наденьку. Когда на наемной телеге добрались до села, то вместо старинного господского дома увидели лишь обгорелые развалины. Но им повезло: первая же встреченная женщина, жительница села, успокоила Марию, объяснив, что с ее родственниками все в порядке — они успели уехать до разгрома имения, и даже помогла отыскать их киевский адрес. Просила передать родственникам, чтобы те не гневались — тогда в них словно бес вселился, а после многие очень сожалели о содеянном.

— Сожалели — не сожалели, а имение полностью разорили, — хмыкнул Иннокентий. — Вещи господские поворовали — поэтому и сожгли дом, чтобы концы спрятать. В былые времена налетели бы сюда казаки, жандармы, дознаватели и определили степень жалости каждого.

— Время наступило смутное — мы мечемся, и все мечутся, не знают, к какому берегу пристать. Вот и происходят подобные нонсенсы. Слава Богу, что хоть они живы остались! — произнесла Мария и перекрестилась.

«Вот так нонсенсы!» — подумал Иннокентий. Они решили, учитывая болезненное состояние Марии, заехать в Киев и навестить ее родственников. Город встретил их накалом политических страстей, разнообразием партий и сформированным правительством — Центральной Радой. Иннокентий отметил про себя, что город был просто наводнен большим количеством офицеров, покинувших разложившуюся армию. Некоторые даже не сняли упраздненные погоны, так и ходили по улицам, провоцируя солдат с красными бантами на груди на эксцессы. Ясно было, что они, как и сам Иннокентий, не знали, что предпринять.

Анастасия Ивановна и Наденька встретили их радушно и разместили у себя — они снимали четырехкомнатную квартиру на Малоподвальной.

— Здесь такое творится, но, слава Богу, у нас значительно спокойнее, чем в Петрограде и Москве, по крайней мере не стреляют. Спорят до хрипоты, чуть за чубы друг друга не таскают, но относительно тихо — разве что иногда по ночам шалят да солдаты, возвращающиеся с фронта, временами безобразничают на окраинах или возле вокзала. А в Питере стреляют, дома и даже фамильные ценности реквизируют, за бывшими приближенными ко двору охоту устроили. А здесь оперетку играют — создали свое, «гайдамацкое», войско, нарядили вояк в средневековую одежду — жупаны и шлыки на папахах, кривые сабли, — рассказывала Анастасия Ивановна. — Мне это напоминает кастрюлю с кипящей водой — шипит, крышку поднимает, а как с огня снимешь — то и успокоится. Перетерпеть надо.

— Дай Бог! — Мария вздохнула.

— Как славно, что вы приехали! Мне так скучно было! — воскликнула неугомонная Наденька. — Расскажешь мне про войну, про фронт, Мари?

— Наденька, там нет ничего интересного — грязь и кровь. В лазаретах полно не только раненых, но и больных.

— Мы недельку побудем, пока Мария окрепнет, и поедем дальше, — сообщил Иннокентий.

Но неделька растянулась на долгие месяцы, и происходящее уже не напоминало дешевую оперетку, как казалось обывателям вначале. Подошедшие войска бывшего подполковника царской армии Муравьева, командующего теперь войсками большевиков, пятого февраля начали обстрел Киева артиллерией с Левого берега Днепра и Куреневки, вызвав панику и разрушения в городе, пожары. Через четыре дня войска Центральной Рады вместе с несколькими министрами правительства тайно покинули город. Установился новый режим, большевики действовали жестко и беспощадно. Началась охота на офицеров, в Царском саду расстреляли их несколько тысяч, а также бывших «гайдамаков», которых узнавали по сбритым чубам и «оселедцям», оставившим светлые пятна на головах.

Весь этот период Иннокентий не покидал квартиру, при каждом постороннем шуме хватался за браунинг, а домочадцы жили в страхе за его и свои жизни. Мария и Наденька стали работать в городской больнице, так как цены неуклонно ползли вверх. Анастасия Ивановна занялась репетиторством — давала уроки английского, французского и немецкого языков. Иннокентий чувствовал себя будто в тюрьме, находясь целыми днями в опостылевшей ему квартире, поскольку пообщаться удавалось только вечером, когда все возвращались домой. Несмотря на испытываемый страх, никто из жильцов четырехэтажного дома не донес на скрывающегося у соседей офицера.

Весной на смену большевикам на немецких штыках пришло правительство двадцатисемилетнего премьера Голубовича. Новая власть пыжилась показать свою самостоятельность, пока немецкий лейтенант с взводом солдат не разогнал правительство и не арестовал несколько министров в связи с делом киевского банкира еврея Доброго.

На Хлеборобском конгрессе был избран гетманом Украины Павел Скоропадский, к которому от Центральной Рады перешла вся власть. Он начал формировать свое войско, где костяком должны были стать офицеры, и Иннокентий, которому надоело бездействие, поступил на службу. За это время он получил известие из Москвы от родственников — оказалось, доходные дома родителей были реквизированы большевиками, а мать и отец вместе с младшей дочкой, не ожидая дальнейшего развития событий, уехали, надеясь переправиться через границу. Но больше о них ничего не было известно. Отныне путь им в Москву был закрыт.

Ему, боевому офицеру, не так давно участвовавшему в боях с немцами, было больно смотреть, как теперь немцы чувствуют здесь себя хозяевами и устанавливают свои порядки. Правда, он должен был признать, что все время, пока он здесь находился, в городе было относительно спокойно. Гибель немецкого главнокомандующего Айхгорна в результате террористического акта его только порадовала — значит, есть люди, которые не смирились с немецкой оккупацией.

Он словно бы раздвоился — служил Скоропадскому, которого поддерживали недавние враги, оккупанты, а в душе надеялся, что все изменится, и… ничего не мог предпринять. Взрывы на Зверинце, уничтожившие вместе со складами боеприпасов Лысогорский форт, он посчитал знаком грядущих перемен и стал активнее общаться с офицерами — бывшими сослуживцами, строя с ними дальнейшие планы.