Я ничего не ответил. Свернул самокрутку.

— Ты веришь в любовь? — спросил он.

— Приходится. Со мной раз было.

— Где она?

— Нету. Умерла.

— Умерла? Как?

— Кир.

— Эта тоже киряет. Меня это беспокоит. Она всегда пьяная. Не может остановиться.

— Никто из нас не может.

— Я хожу с ней к Анонимным Алкоголикам. А она пьяной туда ходит. У них в Анонимных Алкоголиках половина пьяных. Перегаром несет.

Я не ответил.

— Господи, а молодая ведь. И какое тело! Люблю я ее, мужик, в самом деле люблю!

— Ох черт, Марти, да это же один секс.

— Нет, я люблю ее, Хэнк, я это в самом деле чувствую.

— Наверное, и это возможно.

— А ведь ее держат в подвальной комнатенке, боже мой. У нее за квартиру заплатить не хватает.

— В подвале?

— Да, у них там комната есть рядом с бойлерами и прочей сранью.

— Трудно поверить.

— Точно, она там. И я люблю ее, мужик, и у меня нет денег ей помочь.

— Это грустно. Я в такой ситуации бывал. Больно.

— Если я смогу встать на ноги, если я смогу продержаться дней десять и вернуть здоровье — я смогу где-нибудь получить работу, смогу ей помочь.

— Что ж, — ответил я, — сейчас ты пьешь. Если ты ее любишь, завязывай. Прямо сейчас.

— Ей-богу, — сказал он, — завяжу! Вот этот стакан прямо в раковину и вылью!

— Что за мелодрамы? Давай его сюда.

На лифте я спустился на первый этаж с квинтой дешевого виски, которую спер в винной лавке Сэма неделю назад. Потом спустился по лестнице в подвал. Там горела крохотная лампочка. Я пошел дальше, пытаясь отыскать дверь. Наконец, нашел.

Времени, должно быть, час или два ночи. Я постучал. Дверь приотворилась на щелочку — там стояла по-настоящему прекрасная женщина в неглиже. Этого я не ожидал. Молодая, к тому же — рыжеватая блондинка. Я просунул ногу в дверь, затем впихнулся внутрь сам, закрыл дверь и огляделся. Вовсе не плохое местечко.

— Кто вы такой? — спросила она. — Убирайтесь отсюда.

— У вас здесь славная комнатка. Мне она больше нравится, чем моя.

— Убирайтесь вон! Вон! Вон!

Я выташил вискач из бумажного кулька. Она взглянула на бутылку.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Джини.

— Послушай, Джини, где ты хранишь свои бокалы?

Она показала на стенную полку, я подошел и снял два высоких стакана для воды.

Рядом была раковина. Я налил в каждый немного воды, подошел к ней, поставил, открыл виски и заболтал. Мы сидели на краешке ее постели и пили. Она была молода, привлекательна. Я глазам своим не верил. Я ждал невротического взрыва, какого-то психоза. Джини же выглядела нормальной, даже здоровой. Но виски ей нравился. Пила она его наравне со мной. Примчавшись сюда в порыве желанья, я больше этого порыва не ощущал. То есть, если в ней и был где-то поросенок, или нечто непристойное, или мерзкое (заячья губа, все, что угодно), мне бы больше хотелось сюда вселиться. Помню, прочел я как-то историю в Беговой Форме о породистом жеребце, которого никак не могли заставить покрыть кобылу. Ему приводили прекраснейших кобыл, что только могли достать, а жеребец от них только шарахался. Затем кто-то, который что-то понимал, высказал мысль. Прекрасную кобылу всю обмазали грязью, и жеребец немедленно на нее кинулся. Теория же заключалась в том, что в жеребце перед всякой красотой просыпался комплекс неполноценности, а стоило красоту испачкать, изгадить, он, по крайней мере, начинал чувствовать себя равным, а может и высшим. Ум жеребца и ум мужика могут сильно друг на друга походить.

Как бы то ни было, Джини нацедила следующую и спросила, как меня зовут и где я квартирую. Я ответил, что, мол, там, наверху, и мне просто захотелось с кем-нибудь выпить.

— Я тебя видела в «Залезае» как-то вечером, с неделю назад, — сказала она. — Ты такой смешной был, все с тебя смеялись, ты всем покупал выпить.

— Не помню.

— Зато я помню. Тебе нравится мое неглиже?

— Да.

— А что тогда штаны не снимаешь и поудобнее не устраиваешься?

Я так и сделал, и уселся с ней на постели. Двигался я очень медленно. Помню, как говорил, что у нее славные груди, потом сосал одну из них. Потом вдруг мы приступили. Я был сверху. Но что-то не срабатывало. Я скатился.

— Прости, — сказал я.

— Все в порядке, — ответила она. — Ты мне по-прежнему нравишься.

Мы сидели, смутно о чем-то беседовали и допивали виски.

Затем она встала и выключила свет. Мне стало очень грустно, я забрался в постель и привалился к ее спине. Джини была теплой, полной, и я слышал, как она дышит, и чувствовал ее волосы у себя на лице. Мой член начал подниматься, и я потыкал им в нее. Я почувствовал, как она протягивает руку и направляет его.

— Ну, — произнесла она, — ну, вот так…

Вот так было хорошо, долго и хорошо, а потом мы закончили, а потом уснули.

Когда я проснулся, она еще спала, и я встал, чтобы одеться. Я надел на себя все, когда она повернулась и посмотрела на меня:

— Еще разок, потом уйдешь.

— Ладно.

Я снова разделся и забрался к ней. Она повернулась ко мне спиной, и мы сделали еще раз так же, как и прежде. После того, как я кончил, она не повернулась.

— Ты еще ко мне придешь? — спросила она.

— Конечно.

— Ты живешь наверху?

— Да. В 309-й. Я могу к тебе, или ты ко мне можешь.

— Лучше ты ко мне, — ответила она.

— Хорошо, — сказал я. Я оделся, открыл дверь, закрыл дверь, поднялся по лестнице, зашел в лифт и нажал на кнопку 3.

Примерно неделю спустя, вечером, мы выпивали вина с Марти. Разговаривали о разном, неважном, а потом он сказал:

— Господи, как мне ужасно.

— Что, опять?

— Ага. Моя девушка, Джини. Я тебе о ней рассказывал.

— Да. Та, что живет в подвале. Ты в нее влюблен.

— Ага. Ее вышибли из подвала. Она даже за подвал платить не могла.

— Куда она пошла?

— Не знаю. Пропала. Я слышал, что ее вышибли. Никто не знает, что она делала, куда пошла. Я сходил на собрание Анонимных Алкоголиков. Ее там не было. Мне плохо, Хэнк, мне в самом деле очень плохо. Я любил ее. Я скоро рехнусь, наверное.

Я не ответил.

— Что же мне делать, мужик? Просто на части все рвется…

— Давай выпьем за ее удачу, Марти, чтоб ей повезло.

Хорошую и долгую мы за нее пропустили.

— Она нормальная была, Хэнк, ты должен мне поверить, она такая четкая.

— Я тебе верю, Марти.

Через неделю Марти выкинули на улицу за неуплату, а я устроился работать на мясокомбинат, а через дорогу там стояло два мексиканских бара. Нравились мне эти мексиканские бары. После работы от меня несло кровью, но всем это было до балды.

Только когда я садился в автобус ехать к себе в каморку, носы начинали морщиться, на меня гадко смотрели, и я начинал себя чувствовать мерзким снова.

Становилось легче.

Ронни должен был встретиться с теми двумя в немецком баре в Силверлэйке. Было 7.15 вечера. Он сидел за столиком один, пил темное пиво. Барменша — блондинка, приятная задница, а груди такие, что сейчас из блузки вывалятся.

Ронни любил блондинок. Это как разница между коньками и роликами. Блондинки катаются на коньках, а остальные — на роликах. Блондинки даже пахнут по-другому.

Но женщины — это всегда хлопоты, а для него хлопоты часто перевешивали радость.

Иными словами, цена была слишком велика.

Однако, мужику женщина время от времени необходима — хотя бы для того, чтобы доказать, что он ее может заполучить. Секс уже на втором месте. Этот мир — не для влюбленных и никогда не будет.

7.20. Он махнул ей, чтобы принесла еще пива. Она подошла с улыбкой, неся пиво перед грудью. Вот такой она не могла не нравиться.

— Вам нравится здесь работать? — спросил он.

— О, да, со многими мужчинами знакомлюсь.

— С хорошими мужчинами?

— И с хорошими, и с другими.

— А как вы их отличаете?

— По виду.

— А я какой?