Ясное дело, что у неграмотного рабкласса России не всегда хватало шурупчиков, чтобы разобраться с колесиками и винтиками, в результате он делал все, что прикажет ему главный Циолковский революции и генеральный Королев партаппарата. Не будем спорить, дорогой читатель, ошибался когда‑либо великий конструктор советского будущего или нет. Остановимся на точке зрения, что он никогда не ошибался, «благодаря четко отработанной им системе коллективной вины, оправдывающей широкомасштабные преследования социальных групп и слоев населения» (Бжезинский).

Воистину усердие вседержителя не знало предела, когда он, вооруженный до зубов «подлинно научным, единственно верным учением», принялся претворять в жизнь свой проект введения единомыслия на Руси.

Никто не ускользнул от крючковатого пальца вождя, не были обделены вниманием и естествоиспытатели. ВИЛ неустанно заботился о преодо лении среди них «отживших философских воззрений и формированию в них марксистского миропонимания». (М. Вологирова, стр. 75).

Разимым подспорьем В. И. Ульянову и его соратникам по ружью в этом архитрудном начинании послужил массовый террор, как административное средство решения всех, не только политических, экономических, социальных, культурных, но и естественнонаучных проблем.

Еще в 1901 году вождь мирового пролетариата как бы невзначай бросил фразу: «В принципе, мы никогда не отказывались от террора и не можем отказаться от него.» (Цитата дана по Бжезинскому, стр. 258).

Несколько облегчало положение «ВИЛа энд К°» то обстоятельство, что «активная пропаганда не только враждебных марксизму философских воззрений, но и религиозных взглядов проводилась открыто»… и привиделось тогда большевикам, что идеологи свергнутой буржуазии сеют среди народа не «разумное, доброе, вечное», а смуту, раздор, беспорядки, неверие в возможность построения социализма в нашей стране.

«Московская вольная философская академия», «Петербургское философское общество», «Академия духовной культуры» дошли в своих злодеяниях и злопыханиях до крайности, посягнув на святая святых: на сердце карлизма–володизма.

Ясно, что упертый в правое дело революции, товарищ ВИЛ не мог пройти мимо такого буржуйского свободомыслия, и потому не случайно полагал, что «намного лучше дискутировать с ружьями, чем с тезисами оппозиции» (Цитата по Бжезинскому, стр. 259).

Так ружья помогли партии Красных членов и розовых члеников устранить все препятствия на пути формирования марксистского мировоззрения в межклассовой прослойке.

В своем фундаментальном философском опусе «К вопросу о диалектике», написанном в 1915 году, главный революционер России позволяет себе неделикатные выпады в отношении другой философской школы. Использовав лупу и пинцет, он тщательным образом изучает гносеологические корни идеализма и обнаруживает в них «прямолинейность и односторонность, деревянность и окостенелость, субъективизм и субъективную слепоту». Для ВИЛа поповщина или философский идеализм «есть пустоцвет… растущий на живом древе… человеческого познания». (ПСС, т. 29, стр. 316–322.)

В другой своей работе Ульянов заявляет о принадлежности эмпириокритицизма (физического идеализма, энергетизма и т. п.) «к отбро сам познания в идейно–теоретическом отношении» (Готт, стр. 35).

По–иному отнесся к идеализму (и к эмпириокритицизму, в частности) А. Эйнштейн. В статье «Эрнст Мах» он писал: «Что же касается меня, то я должен признать, что мне прямо или косвенно помогли работы Юма и Маха». Эйнштейн при выводе теории относительности пользовался философскими принципами наблюдаемости, простоты, относительной самостоятельности логического элемента в познании (Чудинов, стр.45), которые разрабатывали Юм, Мах, Кант, т. е «мертвыми продуктами, отбросами» с точки зрения владимироильичизма.

В своей работе «Материализм и эмпириокритицизм» (стр. 150) ВИЛ называет Эрнста Маха «ординарным профессором», а его философию — «окрошкой», набором «противоречивых и бессвязных гносеологических понятий» (стр. 234), и высмеивает его тезис о беспартийности в науке: «Наука беспартийна в борьбе материализма с идеализмом и религией, это — излюбленная идея не одного Маха, а всех современных буржуазных профессоров, этих, по справедливому выражению того же И. Дицгена (кожевника), «дипломированных лакеев, оглупляющих народ вымученным идеализмом.»

Интересен тот факт, что дальнейшая разработка А. Эйнштейном принципа беспартийности науки привела его к идее о необходимости философского плюрализма в мировоззрении естествоиспытателя. Альберт Эйнштейн считал, что неуклонное следование только одной философской теории может быть губительно для творческого поиска ученого, держать его сознание в узде, в тисках, под замком единомыслия.

Ульянов был противником принципа относительности (релятивности) как такового, противопоставлял релятивизм диалектике. «Для Богданова (как и для всех махистов) признание относительности наших знаний исключает самомалейшее допущение абсолютной истины. Для Энгельса из относительных истин складывается абсолютная истина. Богданов — релятивист, Энгельс — диалектик.» (Мат. и ЭМП., стр. 145).

Ульянов в своих рассуждениях крайне непоследователен. Так, на словах признавая все законы материалистической диалектики, он пишет: «Человеческое мышление по природе своей способно давать и дает нам абсолютную истину, которая складывается из суммы относительных истин». (Мат. и эмпир., стр. 146). Опять мы видим нужное для дискуссии исключение из общего правила диамата.

Но если бы Ульянов этого исключения в согласии со своим принципом партийномыслия не сделал, то абсолютная истина была бы больше суммы истин относительных, и к Гегелю не стали бы наведываться военные люди из будущего с лучистой улыбкой оракула партийной мысли, не жали бы ему руки, и не выдавали бы ему партбилета, в котором он бы и не нуждался, и теория относительности стала бы чего доброго называться не теорией относительности, а теорией абсолютности или карлизмом–володизмом, и проистекала бы не из идеалистических родников, а из материалистической кучки конского навоза.

И вот уже мы слышим топот. Это Геракл марксистской мысли на красной революционной кобыле с кривой татарской саблей в руке и партбилетом № (несколько нулей) 1 в кармане мчится за тридевять земель, чтобы сразиться с многоглавой Гидрой теории относительности и защитить страну дураков от ее посягательств.

Ишь чего Вы захотели, дорогой читатель! Забудьте свои иллюзии, проснитесь. Владимир Ленин (муж Надежды Крупской) никуда не скачет и ни с кем не сражается, а просто и скромно, как любой «пролетарий умственного труда» сидит себе в Горках, в своей резиденции, в белом кресле за письменным столом, покрытом красным сукном, на котором стоит зеленая лампа Ильича и лежит стопка раскрытых книг, сидит себе, что-то пишет в свою философскую тетрадь и не замечает существования ни многоглавой Гидры, ни теории относительности, и поэтому не сражается ни с первой, ни со второй.

Но стоит ли удивляться товарищу Ульянову, если его философский предтеча Фридрих Энгельс — опролетарившийся фабрикант — поступал точно так же, когда на протяжении всей своей жизни упорно не замечал появления на свет неевклидовых геометрий Н. Лобачевского, Б. Римана, К. Гаусса, Я. Бояйи и рассматривал пространство и время в эвклидово–ньютоновской, частной, устаревшей трактовке, и даже не выразил на сей счет и тени сомнения, хотя имел честь преставиться на 39 лет позже Николая Лобачевского.

Сей излюбленный коммунистами всех времен и народов прием получил название: «Спрячь, товарищ, ненужные карты в рукав».

«Для Энгельса в «Анти–Дюринге» время вселенной есть нечто единое, математическим образом которого является бесконечный в обе стороны ряд единиц. Бесконечность определяется Энгельсом как неограниченность.» (Чудинов, стр. 209—210).

«Вечность во времени, бесконечность в пространстве состоят в том, что тут нет конца ни в какую сторону — ни вперед, ни назад, ни вверх, ни вниз, ни вправо, ни влево.» (К. М. и Ф. Э. Соч. т. 20, стр. 49).