Рабочий доволен полушкой,

Надысь отгремели бои.

Воскресший Ильич с колотушкой

Обходит владенья свои.

Глядит, хорошо ли сумели

Чекисты наладить отстрел?

Буржуй, подвывая метели,

Прощальную песню запел.

Отоплены скотные базы,

Повсюду главенствует труд.

Забыв про любовь, педерасы

Скоромного в рот не берут.

Вольготно играет тальянка,

Замученный с детства мотив,

Сидит на крыльце лесбиянка,

Девицу за бедра схватив.

Полощатся алые флаги,

Субботник идет по стране,

Осклизлые бревна, коряги

Ульянов несет на спине.

Дрожит одинокий фонарик,

Смертельной тоской обуян.

Приняв самогона стопарик,

Крадется товарищ Каплан…

Бабка безрукая шла по дороге,

Мимо проехал мужик одноногий.

Лысая девочка ножик взяла,

Дабы убить проявления зла.

Птичка запела без перьев и клюва,

Зверь заревел без когтей и клыков.

Дикая козочка тяжко вздохнула,

Ляжку свою отдавая на плов.

Вырос картофель бугристый и белый,

Тут объявился разбойник дебелый,

Вынул топор и казнил клубеньки:

Три половинки лежат у реки.

Печень дворняжки висит у колодца,

Не улыбается и не смеется.

— Что же ты, душка, скучаешь в пыли,

Где твои други, с собачкой ушли?

Вдали от мужа дорогого,

Унылого до тошноты,

Не хочешь ты любить любого,

Меня разыскиваешь ты.

И грудь твоя дрожит как прежде,

И губы жаждут изменять.

Ты до сих пор еще в одежде

Стоишь в сомненьи: снять — не снять?

И в искушении великом

Зачем‑то шепчешь мне: «Прости»,

И пахнет лесом земляника

В твоей протянутой горсти.

И, видя, как ночной разбойник

Фиалку тронул хоботком,

Ты, опершись о подоконник,

Не можешь думать о другом.

С груди формальности срывая,

Спугнув полуночную мышь,

Сбежав из сладенького рая,

Ты, улыбнувшись, говоришь:

— Терпела я тоску да слякоть,

Гордилась впившимся кольцом.

Вот только сын стал часто плакать

И Карла Маркса звать отцом.

Любовь уйдет, когда не будет воды,

Останутся лишь мокрые следы.

Но верю я, что есть такой народ,

Который в ванне воду сбережет.

Проснутся мыши, заснут киты,

Клопы освоят половую щель.

Для одних— дефицит настоящей воды,

Для других — дефицит на стоящий апрель.

Здесь все не так. Здесь все не слава богу.

Здесь холодно тоскующим губам.

Здесь даже месяц хлипкую дорогу

Ревнует к покосившимся столбам.

Здесь даже звезды убегают к борову,

Приученные к гадкому вину,

И сумасшедший, выдирая бороду,

Уже не ставит сети на луну.

Когда тебя в реке без кислорода

Любил как нимфу в разные места —

У кромки голубого небосвода

Дрожала иудейская звезда.

Когда мы вышли на берег покатый

Эротику в озоне завершить —

Явились неожиданно солдаты

И принялись мослы свои сушить.

Взошла луна, сварились крабы,

Фиалки начали цвести.

Две склеротические бабы

Пошли по млечному пути.

И ясноликая мадонна,

А на руке ее сухой

На мир взирает удивленно

Ребенок с песьей головой.

Разнотравьем пленяют поля.

Обнаженная, в фартуке алом

По тропинке идет Танзилля

Кривоногая, с волчьим оскалом.

Бархатистая острая грудь

Перепачкана ягодным зельем.

Дай тебя поцелую чуть–чуть,

Мой дружок так и брызжет весельем.

Канут в лету леса и поля,

Станут взрослыми дети вокзала.

Танзилля ты моя, Танзилля,

Потаскала тя жись, потаскала.

Пошла на принцип матушка–Природа,

Решила выколачивать долги.

К убойщику вонючего завода

Пришли за шкурой красные быки.

— Почто ты не работаешь, болезный? —

Мездрилыцица икоткой изошла.

— Попей мочи, — советует, — полезно,

Я давеча в графине принесла.