II Вот, вот он, синий, синий, синий, Слегка колышимый ковер, Разостлан до незримых линий, Что отуманивают взор! Лишь слева пояс пурпуровый, Из глины низкая коса, Врывается стрелой суровой В лазоревые чудеса, Да в синей чаше серебристой Струей влюбленная камса Кипит и блещет, как монисто, Как лунной пряжи полоса, И серебристая чуларка Фонтаном плещется вокруг, Но ни одна рыбачья барка Не простирает смертный круг. Зато, о Боже, снег крылатый, Вихрясь на миллионах крыл, Оставил синие палаты И всё подоблачье покрыл; Зато, о Боже, покрывало Легло на свежую лазурь И мерно в волнах колыхалось, Как незастывшая глазурь; Зато, о Боже, диадемы Ты обронил из чайных роз, Цветочной пылию Эдема Покрылся голубой наркоз! III Нет, не покрывало Божье И не блестки диадем, Не снежинки синю ложу Попадаются в ярем: То крылатой, хищной братьи Распростерлись тенета, То последнее объятье Пред потерей живота. Острокрылые могилки, Двухклинковый ятаган, Альционы, звонокрылки, Черноперистый баклан Завихрились, запрудили Бирюзовы небеса Бриллиантовою пылью, Как метелиц волоса. Сколько их! Считай-ка звезды, И червонный колосок, И усопших на погосте, И зыбящийся песок! Ах, с алчбою человечьей Альционы в серебро Погружаются по плечи, И священное нутро, Цель разбойничьих крылений, Цель, быть может, и всего, Туком дышащих мгновений Наполняется легко! IV Не подобен ли белым пиратам Необъятный Создателя мир, И не правит ли туком проклятым Мирозданье нелепейший пир, И не мне ли назначен символом Альбатрос, проглотивший кефаль, Что трепещет в кишечнике голом, Альбатрос, уносящийся вдаль; И не я ли в груди, как Везувий, Создают от тоски и огня; И не я ли в искривленном клюве Уношу золотое агня; И не я ли всю рать альционов, И сребристую в волнах камсу, И земных и забережных тронов Драгоценности в гроб унесу; И не я ли, как хищник вселенной, Поглощаю из края и в край И прошедший, и мир нерожденный, И крылатыми созданный рай, Поглощаю в грязи у дороги, Ненасытный, голодный всегда, Но уж насмерть усталые ноги Не расправит иллюзий узда! 17–18 февраля
Феодосия Верста придорожная Один, как верста придорожная, Стою я в краю гололедицы, Но жизнь мне постыла острожная И ласки седые метелицы, Но песнь надоела мне горькая Плетущихся мимо острожников, И жду не дождуся лишь зорьки я, — Забыл меня, бедного, Боженька!.. Настанет весна, это знаю я, Приходит нередко болезная, Зачем-то душою оттаю я, Польется и песнь безнадежная! Ах, сколько допето напраслины Над миром, холодным покойничком! Ах, сколько в игольчатом паслене Сожгло мотыльков моих солнышко! Не лучше ль забиться мне в петлице, Как окунь, висящий на удочке, Не лучше ли Деве-Метелице Навеки склониться на грудочки?! 19 февраля Феодосия Ризы Кольцо яремное на шею не ложится Тому, кого Господь по странному капризу Одел уже с утра в серебряную ризу. Пускай он навсегда израненная птица: Ему печали явь сокроют занавески Лазоревых небес и слова арабески. И даже под бичом надсмотрщиков тюремных, И даже на дыбу, без чести и без шлема, Ему не изменить видение Эдема. Вся грязь вселенной, весь позор деяний темных Не захлестнут лазурь и не повергнут вниз Ушедшего туда в мерцаньи Божьих риз! 19 февраля Феодосия Облаками крылящий I Себе я дважды, трижды первый, Себе я Альфа и Омега, Хотя мои больные нервы Готова черная телега Везти на краюшек могилы, Где смерти ящик шутовской, Встряхнув расползшиеся жилы, Опустят в яму на покой! Пустое! Уж не раз на донце Я опускался почему-то, И почему-то краше солнце Опять всходило чрез минуту, И почему-то я всё то же Безумие благовещу, И, сызнова на то похоже, Я крылья в вечность опущу Из подземельной колыбели И двинусь обновленным в путь, И бирюзовые свирели, Которых жизненная муть, Которых скорбь еще ни разу В веках коснуться не могла, Опять священному экстазу Отпустят смело удила, И светлозарнейшая песнь Сожжет действительности плесень, И я немеркнущую душу Волнам безбережным отдам И плача ритмом не нарушу Голубокрылый Божий храм! Надежд ожившие гирлянды Обветрившиеся аканты Полуразрушенных аркад В том храме Божьем озарят, И небожителей великих Я узрю пламенные лики, Те лики, что, когда я замер В агонии, мне бледный мрамор В предсмертья блекнущих рельефах Повыявлял в лазурных нефах: Лик Мамы Вечности нетленной, Лик Божества несовершенный, Творца вертящихся стихий И темно-синих литургий! Ах, нет, я не конечный прах, Меня не жалует гробница; Забрызжет в зреющих веках Опять немеркнущая птица Необычайности моей, Вселенной серый соловей! Да и теперь еще не мертвый Влачится по снегу и по льду, Еще фантазии когорты Подвластны нищему кобольду, Еще из гроздий наслажденья Я муку творческую пью, Еще великое творенье Из небылицы создаю. |
