— Заткнись! — Продавец насекомых напряг шею, будто для того, чтобы удержать поднятую вверх огромную голову. — Новыми трупами нас не напугаешь. Разведчик, стащи сюда мальчишку. Стащи сюда! Я заставлю его признаться, где спрятались девчонки.

— Не знает он. — Голос разведчика звучал совсем по-мальчишески. — Он знает только про своего дружка, с которым бежал.

Подросток в красной куртке подхватил:

— Он верно говорит. Мы вдвоем бежали. Вместе бежали, а теперь вон что вышло.

— Командир, мне кажется, вам лучше не отменять уже отданного приказа. — Адъютант, сжав пальцами переносицу и опустив голову с таким видом, будто сожалеет о какой-то потере, вернулся к унитазу.

— Сам знаю. — Продавец насекомых выхватил из-за пояса пистолет. Расставив ноги пошире, взвел курок. — Стащи его сюда поскорей, я заставлю его во всем признаться.

Взяв метлу наперевес, разведчик послушно направился к лестнице. Подросток в красной куртке встал на колени и, вытащив цепь, повернулся к нему вполоборота. Звук металла, скребущего по полу, заставил меня содрогнуться. Я весь сжался, представив себе, как огромный кухонный нож вгрызается в мою кость. Парень в красной куртке крикнул:

— Не подходи!

— Спускайся, прошу тебя.

— Просить должен я.

— Приказ же.

— Заложил меня!

— Не прав ты, ошибаешься!

Оглушительный грохот. Эхо покатилось, как пинг-понговый шарик. Это продавец насекомых выстрелил из пистолета в потолок. Терпко запахло порохом, будто жгли какие-то лекарственные травы. Подросток в красном, уже раненный стрелой, затрясся от ужаса.

— Стаскивай его вниз. Заставь его во всем признаться, пусть даже придется вогнать ему в задницу метлу. Если он не заговорит, Капитану плохо будет. Пусть хоть подохнет, щенок, не беспокойся, с трупом мы разберемся.

Что он имел в виду, сказав, что Капитану будет плохо? Продавца насекомых было не узнать — не зря же он сам говорил, что огнестрельное оружие меняет человека.

— Не спустишься вниз, тебя убьют! — крикнул разведчик.

— Не знаю я ничего, не знаю, тебе-то это известно.

Подросток в красной куртке как-то разом обмяк и соскользнул вниз по приставной лестнице. И упал на голубой тюк.

— Это же труп! — предостерег его разведчик.

Парень стремительно вскочил и, отбежав на несколько метров, снова повалился на пол.

— Врежь-ка ему, — деловито приказал адъютант. — Делай, что тебе сказано.

Разведчик ручкой метлы ткнул подростка в красной куртке в пах.

— Больно!

— Признавайся, тебе говорят!

— Не знаю я ничего, в чем же мне признаваться?.. Больно...

— Эй, хватит! — Женщина взглянула на адъютанта. Ее глаза горели ненавистью. Лучше бы она изобразила безразличие, больше было бы пользы. Если он разгадает ее чувства, добра не жди.

— Но так просто взять и отменить только что отданный приказ непедагогично. Кроме того, выполняя приказ, подчиненный не имеет права критиковать его. Обсуждать приказ не разрешается.

Подросток в красной куртке рыдал. Разведчик, весь в поту, беспрерывно тыкал ручкой метлы в пах своей жертвы.

— Если он и вправду ничего не знает, сколько ни пытай, признаваться-то ему все равно не в чем. — Зазывала, прикрыв лицо руками, исподтишка наблюдал за допросом.

— Кажется, это потребует немало времени. — Ходивший вокруг унитаза адъютант остановился и следил за выражением лица продавца насекомых. Тот слегка кивнул, но остался бесстрастным, словно надел маску. — А пока что я пойду в третье помещение... Хотя нет, как же оно называется? То помещение, куда ведет подъемник...

— Называйте как угодно.

— Ну что ж, пусть будет Большая столовая, подходит? Она раза в четыре больше нашей конторы у мандариновой рощи. Там неудобно готовить пищу, и санитарные нормы нарушаются. Как ни печально, сегодня на завтрак опять рыба. Два бывших мясника, вооружившись кухонными ножами, уже стоят наготове. Итак, откланиваюсь.

Адъютант неторопливо пересек трюм, прошел мимо бочек и скрылся в проходе, ведущем в машинный трюм. Мне показалось, что ему понадобилось на это полчаса, не меньше.

— Комоя-сан, — крикнул зазывала, но продавец насекомых и бровью не повел. — Заставьте его прекратить, прекратить это безобразие... Комоя-сан, нельзя же допускать такое... Забавляет вас это, что ли?..

— Заставите его прекратить? — Женщина спустила самострел с предохранителя и вставила стрелу.

Я тоже тайком начал действовать. Сполз с энциклопедии, повернулся и протянул руку к «узи», который женщина поставила рядом с унитазом. Но тут продавец насекомых медленно поднял пистолет и навел его на меня.

— Не тронь. — Он подбежал и выхватил автомат. — Я еще в своем уме. Может, и кажусь ненормальным, но со мной всё в порядке. Потерпите самую малость, нужно всё как следует обдумать. Ну что ж, покурим...

Продавец насекомых отступил в безопасное место и присел на корточки у стены. Положив «узи» на колени и держа пистолет в руке, закурил. Разведчик, словно меся тесто, механически двигал ручкой метлы сверху вниз. Казалось, он отбивает ритм. Подросток в красной куртке вопил в такт взмахам метлы. Похоже, удары были не так уж сильны. По моей ноге, уже утратившей чувствительность, ползали сотни слизняков, утыканных иглами.

— Схожу по нужде.

Искоса глядя на голубой сверток, Сэнгоку направился к люку. Ни у кого не было причин удерживать его. Если кто и остановит его, так это одичавшие собаки. Меня беспокоил дружок подростка в красной куртке. Может быть, на него в самом деле напали собаки? Продолжая курить, продавец насекомых встал и взвел курок пистолета.

В эти несколько секунд я виртуозно, как пианист на конкурсе, ударил по клавишам своего мозга и принял окончательное решение. Я прошептал женщине:

— Я могу тебя попросить кое о чем по секрету?

Голос такой тихий, что я не слышал самого себя, но реакция была та, на которую я надеялся:

— Конечно.

— Наверху, во втором шкафу, есть распределительный щит. Слева, на уровне глаз, — красный рубильник, подними его кверху.

— Кодовый номер замка в шкафу?

— Такой же, как и самого шкафа: два, повернуть вправо, влево, вправо. Два, два, два...

— Красный рубильник?

— Сразу ничего не случится, но...

Устройство для взрыва динамита ради страховки двухступенчато. Без миниатюрного передатчика, находившегося всегда при мне, ничего сделать было нельзя. Реле распределительного щита «будило» взрыватель, который после этого был готов в любую минуту принять мой сигнал. «Узи» у меня отобрали, но, если женщине удастся включить рубильник, у меня в руках окажется гораздо более мощное оружие.

Женщина лениво поднималась по каменной лестнице. Надежда и напряжение немного умерили боль в ноге. Идя по лестнице, женщина сделала отчаянный знак зазывале, с недоумением смотревшему на всё. Он, скорее всего, ничего не понял, но мне стало ясно: единственное, что может нас с ней объединить, — это поиск выхода из создавшегося положения. Хорошо уже то, что она послушалась меня. Если все пойдет по плану, я не брошу зазывалу в беде. Продавец насекомых лишь проводил ее взглядом, но никак не реагировал — женщины ведут себя иначе, чем мужчины, это вполне естественно. Мужчина не должен обращать на них внимания. Она без всяких приключений добралась до мостика и скрылась. Я вспомнил о «живом воздухе», обреченном на неминуемую гибель. Подумал о китах, которые, стремясь выжить, совершают коллективное самоубийство. Неужели мирное существование юпкетчера не более чем иллюзия? Почему же тогда во всех больших парках есть карусели? Если бы удалось доказать, что в выходные дни дети страдают раздвоением личности, карусели следовало бы немедленно убрать...

Вспухшая нога буквально разрывалась от неимоверного давления. Если бы не стенки трубы, она бы лопнула. Нечто похожее испытываешь, когда от больного зуба вспухает десна. Ее хочется проколоть иглой, чтобы выдавить гной. Я уже не был уверен, что у меня хватит сил отказаться от скальпеля врача. Кухонный нож мясника — ни за что, а на скальпель хирурга можно и согласиться. Нет, такое малодушие опасно. Лекарство запаздывает, наверное потому, что связному не решаются продать морфий; врачу, чтобы переодеться, тоже нужно какое-то время, а может быть, машина никак не заводится. Но согласится ли врач ампутировать ногу? Правда, существует великий моральный долг исцелять страждущего. Если ему удастся остановить кровь, сшить кровеносные сосуды и принять все необходимые меры, чтобы избежать заражения, его врачебная этика не понесет ни малейшего ущерба. А если после этого в его присутствии моя отрезанная нога со звуком пробки, вылетающей из игрушечного пистолета, провалится вниз, а потом доставленный сюда труп расчленят и спустят в унитаз, это не будет иметь к врачебной этике никакого отношения.