— Пойду посмотрю. — Женщина вскочила, точно сорвавшаяся пружина. Сил у нее немного, но зато она легкая, поэтому и может двигаться так стремительно. — Объясни дорогу.
— Объяснил бы, да сам не знаю. Туда попасть никак нельзя.
— Это странно: кто-то ведь проникал туда, чтобы чинить трубу, значит, дорога должна быть.
— Я тоже так думал и собирался как следует все разузнать, но вот видишь...
— Может, ход заделали?
— Не похоже. Я уж думаю, а вдруг какой-то предприниматель, пользуясь неизвестным мне штреком, беспрепятственно проникал в нижние пласты. Борьба за каменоломню была отчаянная, и штольни переплетались, как паутина, это все время приводило к обвалам... Давай попробуем посмотреть план. Когда я поскользнулся, вместе с фотографиями упал и альбом. Подними, пожалуйста.
Женщина неохотно спустилась с лестницы.
— Чуднó все это, никак не пойму. Чтобы можно было пользоваться унитазом наверху, все должно быть как следует сделано внизу. Работы наверху и внизу не могли вестись безо всякой связи между собой.
Остановившись на некотором расстоянии от меня и не приблизившись больше ни на шаг, женщина протянула альбом и поспешно отдернула руку. Каким жалким я, должно быть, ей казался! Конечно, такая нелепая оплошность достойна не сочувствия, а, скорее, презрения.
— Смотри, здесь, в центре плана, машинный трюм...
— Бессмысленно, я в этом ничего не понимаю. Вид у тебя плохой, — может, принести чего-нибудь?
— Я бы, пожалуй, принял аспиринчику. Принеси, пожалуйста. Аптечка должна быть под диваном, зеленая картонная коробка, круглая такая...
Женщина пошла за аспирином, а я стал перелистывать альбом, выискивая места в каменоломне, которые еще не были мной обследованы. Совершенно неизученным остался шурф, куда не вели ни подъемник, ни лестница, не успел я исследовать и глубокую подземную речку. Проникать туда было небезопасно, а кроме того, и шурф, и речка находились за границей того района, который я предполагал перекрыть взрывом. Если провести там тщательную разведку, то, может быть, удалось бы обнаружить ход в помещение, находящееся под унитазом. Я никак не мог сосредоточиться, колени ныли, неожиданно бок пронзила боль.
— Одной таблетки достаточно?
— Давай три. Обычно дозу определяют по возрасту, на самом же деле она зависит от веса.
— Хочешь, я тебя сфотографирую?
— Зачем?
— Человек, посаженный в горшок, как дерево. Интересно иметь такую карточку на память. Я подумала вот о чем: если меня всерьез призовут перечеркнуть прошлое и всё начать сначала, может быть, мне стоит забросить профессию женщины и заняться фотографией?
— Тогда уже будет поздно. Это сегодня, в век рекламы, когда жизнь бьет ключом, фотография может стать выгодным занятием, причем не обязательно быть мастером, достаточно просто иметь коммерческую жилку.
— Как это все-таки ужасно! Сколько времени ты сможешь выдержать?
— Черт возьми, колено болит невыносимо. А икра просто отваливается. Кровь не циркулирует. Если начнут отмирать ткани, еще, чего доброго, придется ампутировать, как при обморожении. Болеутоляющие и антибиотики, конечно, дадут временное облегчение, но боюсь, что в лучшем случае я выдержу дней пять, не больше.
— Еще вопрос, как справлять нужду...
— Важнее другое — как спать. Интересно, сколько времени мне удастся сохранять сознание...
— Вот пытка!
— И сколько бы ни пытали, мне не в чем сознаваться...
— Как важно иметь возможность свободно передвигаться!
— Еще как важно. Человек не растение.
— Но разве ты не довольствовался путешествием по карте?
— Это совсем другое дело. Человек не может летать. А тут — летаешь. Вот что такое путешествовать с помощью аэрофотоснимков...
— Смотрю я на тебя, и тоска берет. Жить в таком месте все равно что умереть, разницы никакой.
— Сильно ошибаешься. Иметь возможность сделать даже два-три шага — не то, что быть намертво прикованным к одному месту. Не иметь возможности дойти до туалета очень печально, но кто станет печалиться оттого, что не в состоянии дойти до Южного полюса?
— Но ты же не способен сделать ни шагу.
— Что-нибудь придумаем. Эта дурацкая история не может продолжаться вечно, как ты считаешь?
— Будь это не нога, а воздушный шарик, он бы со временем выпустил воздух...
— А что касается свободы, то ее каждый находит сам. Здесь, в каменоломне, я свободен.
— Ты закончил университет?
— Нет, ушел из колледжа.
— Иногда ты говоришь, как образованный человек. И книг у тебя много.
— Люблю читать. Беру их в библиотеке. Но больше всего мне нравится работать руками. Мне, например, ничего не стоит починить замок на чемодане.
— Может, принести тебе книжку почитать?
В уголках губ появилась чуть заметная, словно занесенная ветром улыбка. Издевается она надо мной, что ли?
— Даже больной раком, которому точно известно, что он скоро умрет, хочет жить, пока не наступит смерть. Ведь жизнь — это и есть ожидание смерти.
— Может, я ошибаюсь, но ты не кажешься мне таким уж счастливым. Корабль и вправду хорош, но все-таки...
— Главное — жить.
— Чудной ты. Будто ждешь не дождешься войны.
— Ты слышала о коллективном самоубийстве китов?
— Слышала, но мало что знаю об этом.
— Киты очень умные. Но вдруг, точно потеряв разум, мчатся к берегу и всем стадом выбрасываются на отмель. И сколько ни пытаются вернуть их в море, ничего не получается. Наглотавшись воздуха, они погибают.
— Наверное, что-то их гонит?
— Китов могут напугать касатки или акулы. Но подобное наблюдается и в районах, где нет акул, а касатки, принадлежащие к отряду китов, тоже иногда совершают коллективное самоубийство. Ученые долго ломали голову над этой проблемой и в конце концов выдвинули интересную гипотезу. Не может ли быть, что киты бегут из воды, боясь утонуть?..
— Как же так, ведь киты всегда жили в море.
— Но они не рыбы. В давние времена они были млекопитающими, которые жили на земле и дышали легкими.
— Что же это, возврат к предкам?
— Странно, похоже на то, что происходит с муравьями: когда у них начинают зудеть ножки, они строят гнездо. И киты, утратив способность всплывать, задыхаются. Может быть, это какая-то инфекционная болезнь. Заболев ею, киты начинают бояться воды, это как бешенство.
— Может, с китами такое и случается, — пробормотала женщина, потирая шею. — По правде говоря, я больше всего боюсь рака. Он страшнее бомбы, которая взорвется неведомо когда.
— Ты начинаешь заболевать китовой болезнью, — попытался я возразить, но чувствовал себя неуверенно, как червяк, старающийся спрятаться в норе. Если женщина не вдохнет в меня силы, я не наберусь мужества отпраздновать отплытие.
— Я не могу без неба, — сказала она.
— В каком смысле?
— У меня есть заклинание, с которым я обращаюсь к природе. Когда я смотрю на небо, воздух кажется мне живым существом. А ветви деревьев напоминают кровеносные сосуды. Не только формой — углекислый газ они превращают в кислород, поглощают азот, осуществляют обмен веществ... Изменение направления ветра и атмосферного давления — движение мышц воздуха, корни травы и деревьев — руки и ноги. Обитающие на земле животные — кровяные тельца, вирусы, микробы...
— А люди?
— Паразиты, наверное.
— Нечто вроде раковой опухоли.
— Возможно. В последнее время воздух что-то не вполне здоров.
— Каковы же слова твоего заклинания?
— «Воздух-сан, ты живой, правда?»
— Прекрасно, но в ядерной войне воздух погибнет первым. Радиоактивная пыль, которая покроет весь земной шар, в течение нескольких месяцев превратит Землю в глыбу льда.
— И все-таки, когда я не вижу неба, мне очень плохо.
Нужно сделать всё, чтобы женщина осталась со мной. Как-нибудь я все же выберусь из этого проклятого унитаза. Если бы я мог сделать хоть шаг, жизнь здесь была бы не такой уж плохой. Когда Тупой Кабан приковал меня цепью к этому же самому унитазу, из глаз у меня от позора и гнева хлынули слезы — как воздух из проколотой гвоздем шины. Сейчас я мечтал лишь о том, чтобы освободиться до того, как вернутся продавец насекомых и зазывала. Зачем радовать их своим унижением? Я собрал в кулак всю волю, сосредоточившись на том, чтобы выбраться. Колумбово яйцо[16] — банальное решение, применимое и к яйцам, купленным на распродаже в супермаркете.
