— По случаю посадки на корабль выпивка дармовая, — сказал я, — но знай меру.

— Зря вы это. Вы же с самого начала собирались обеспечить экипаж питьем и едой. Жить-то будем вместе.

— Я не хотел сказать ничего такого, просто меня беспокоит ночное дежурство. Ведь не спим только мы двое.

— Возмутительно. — Открыв банку, он стал тянуть из нее, едва касаясь края губами, будто отхлебывал горячий суп. — Этот головастик Комоя-сан спит без просыпу, как свинья.

— Свинью не упоминать! — Я непроизвольно повысил голос.

— Прошу прощения, я не хотел вас обидеть. — Зазывала виновато улыбнулся, но тут же посерьезнел. — Разве я стал бы произносить это слово, если бы считал, что вы...

— Не нужно издеваться над свиньей. — Я снял ботинки, содрал с нового мешка наклейку, расстегнул молнию и лег на бок, опершись на руку. — Говорят, свинья глупая. Уж во всяком случае не глупее человека. Считать ее хуже человека — вот самая большая глупость. Я и Комоя-сан прямо об этом сказал. Мне не по дороге с теми, кто уповает лишь на силу мускулов. Нашему кораблю предстоит долгое плавание.

— Понятно.

— Знаете, какую эмблему избрал Союз противников Олимпийских игр?

— Не знаю.

— Свинью. Круглую, как мяч с ножками, зеленую свинью...

...Члены Союза противников Олимпийских игр носят на груди значок в виде свиньи. Неужели не видели? Круглый зеленый значок с серебряным ободком. А на демонстрациях свинья красуется на знаменах. Ее морда выражает достоинство, чтобы не спутали с рекламой свиных отбивных. Пасть слегка приоткрыта, и торчат клыки. Численность членов Союза пока еще невелика, но они встречаются в самых разных уголках земного шара. Главное место среди них занимают толстяки. Неужели не помните того телерепортажа с одной из Олимпийских игр? Сцену, когда члены Союза противников Олимпийских игр с развевающимися флагами, на которых была изображена свинья, ворвались на стадион? С одной стороны, я разделял их чувства, с другой — смотреть на них было противно и стыдно. Через микрофон без конца выкрикивались лозунги:

Целью демонстрантов было спустить флаги, поднятые на стадионе. Действительно, лес знамен над трибунами слишком назойливо рекламировал страны — участницы Олимпийских игр. Людям всегда хочется болеть за какую-нибудь команду. Подъем флага — умелый способ сыграть на этой слабости. Противоестественно, что столь могущественный организм, как государство, придает такое значение развитым мускулам. В этом чувствуется какой-то тайный умысел. К тому же, подъем государственного флага, исполнение государственного гимна во славу здорового тела представляют собой явную дискриминацию определенной части народа этого же государства. И естественным ходом событий было то, что «свиньи» на стадионе, открыто превращенном в место соревнований во имя престижа государств, объектом нападения избрали именно флаги, а устроители Олимпиады бросились их защищать. Обслуживающий персонал засвистел в свистки и заметался по стадиону. Соревнования были прерваны, возмущенные зрители стали бросать на поле самые разные предметы:

— гамбургеры,

— свертки с завтраками,

— консервные банки,

— очечники,

— бумажные салфетки,

— вставные челюсти,

— жевательную резинку.

После чего спортсмены и охрана набросились на членов Союза.

Голос из динамиков захлебывался в отчаянном призыве: «Уважаемые участники соревнований, не покидайте, пожалуйста, своих мест! Состязания продолжаются! Уважаемые зрители, ждите, пожалуйста, спокойно продолжения соревнований!» Однако остановить поток предметов, низвергавшихся с трибун подобно лавине, было уже невозможно. Чаша стадиона превратилась в свалку, некоторые судьи заявили, что уходят. Спортсмены, озверев, набросились на «свиней» из Союза, готовые разорвать их на части, но, не удовлетворившись этим, смяли цепь служителей и стали избивать всех зрителей подряд. Спортивные обозреватели утверждали, что во всей этой истории больше всего жаль спортсменов. В конце концов весь стадион стал похож на огромный унитаз, переполненный дерьмом. Напоминал он и дирижабль с вмятиной посередине. Снявшись с якоря, он медленно взмыл вверх и наконец понесся по просторам воздушного океана туда, где господствуют тропические циклоны.

Надо бежать, пока не проверяют билеты!

Переодевшись торговцем свиными отбивными.

(Хеппи-энд)

— Капитан, у вас нет телевизора?

Голос зазывалы разбудил меня. Кажется, мы говорили о чем-то, связанном со свиньей. Не могу вспомнить, когда именно я заснул и увидел этот сон.

— Нет конечно, какой еще телевизор!

— Жаль, сейчас как раз показывают «Банзай севен»[13].

— Что это такое?

— Ну как же — «Банзай севен».

— Нету у меня никакого телевизора.

— И вам не скучно?

— Нет, я всегда могу отправиться в путешествие. Стереоскопическая карта, сделанная с помощью аэрофотосъемки, доставит меня, куда я только пожелаю. Показать?

— А, сейчас неохота.

Зазывала, широко зевнув, вытер выступившие на глазах слезы и залез в спальный мешок. Наконец воцарилась долгожданная тишина. Стены заброшенной каменоломни, казалось, почувствовали мое настроение и завздыхали. Шепот тишины — ти-ти-ти-ти-ти-ти... — словно лопаются семена травы. До сих пор эти стены ощущались мной как вторая кожа. Как мое собственное нутро, в котором я каким-то образом оказался. Но теперь нашей общности пришел конец. Начавшаяся сегодня коллективная жизнь требует, чтобы каждому из нас каменоломня виделась одинаково. Обычные стены, обычный пол, обычный потолок. Громко разговаривать с камнями, петь дурным голосом до седьмого пота, танцевать в голом виде — от всего этого придется отказаться. Да, ситуация изменилась. Даже если и удалось бы выгнать зазывалу и продавца насекомых, былой покой уже никогда больше не вернется ко мне. Кто-то следит за мной не спуская глаз. Пусть виденная мной тень была обманом зрения, но человек, за которым погнался зазывала, почти наверняка существовал на самом деле. Иначе чем объяснить то, что произошло с ловушками. Если этот загадочный лазутчик — Сэнгоку, значит, он не только выведал тайну унитаза и расположение защитных устройств, но и воровски подслушивал мои разговоры с самим собой и даже песни. При одной мысли об этом я содрогнулся, будто мои внутренности попали в дубильную кислоту.

Пока не разработаны четкие контрмеры, не остается ничего, кроме как выставлять на ночь часового. Не успел я об этом подумать, как зазывала неожиданно захрапел. Он заснул, не оборачивая подушку пропахшей потом рубахой, даже вообще без всякой подушки. Итак, бодрствую только я один. Так что не с кем разыгрывать, кому спать, а кому дежурить. Я разозлился, но будить зазывалу или продавца насекомых не хотелось. Взяв самострел и «узи», я направился к мойке. Может, как я это делаю обычно, когда не спится, усесться на унитаз и пить пиво, заедая шоколадом? А сегодня еще понаблюдать за юпкетчером.

Однако мои мысли устремились наверх, за каменную лестницу, на мостик, и приняли иное направление. Женщина, уютно устроившись на диване, пропитанном моим запахом, крепко спит. Она лежит, свернувшись калачиком, во вмятине, проделанной моим телом. И вдыхает мой запах. Вместо меня диван обнимает ее обнаженное тело. Она должна чувствовать во сне мои сигналы. Если бы она обладала совершенными средствами приема, позволяющими правильно понимать эти сигналы, она бы сейчас поднялась... Но тут женщина и в самом деле встала, пересекла мостик и, выглянув из-за парапета, в волнении замахала мне рукой.

— Слышите, Капитан, из шкафа доносятся какие-то чудные звуки.

— Тише.

Женщина с головы до ног закутана в купальную простыню цвета вялой зелени, а под ней, похоже, ничего нет. Вполне возможно — ведь на ней была надета одна майка. Указав на зазывалу и продавца, сладко похрапывавших в своих спальных мешках, я изобразил на лице притворную заботу. Пантомима двух сообщников. Женщина тоже ответила мне жестом. Включилась в игру.