ПЕРМЯКОВ

Вот ведь как вы обернули... с креслом-то... Я ведь совсем другое хотел сказать, а сказал — другое...

ИСТЛЕНЬЕВ

Поверьте мне, я не хотел вовсе... Поверьте мне, я

ЭВЕЛИНА

Ах, полно, полно вам! А то вечер наступит. Вчера так и случилось.

ПЕРМЯКОВ

Да, вечер может случиться... и ночь. И тогда странные вещи начинают происходить: вдруг дождь заморосит... капли падают на лицо и на руки...

ЭВЕЛИНА (тревожно)

Как мне холодно стало!

ПЕРМЯКОВ

Молчу, молчу! Больше ни слова, больше ни звука. Ни-ни... Только, Владимир Иванович, ответьте мне, будьте добры, на один вопрос и потом на другой, но сначала только на один: вы — вы?

ИСТЛЕНЬЕВ

Да, да!.. Уверяю вас... я.

ПЕРМЯКОВ

И еще скажите, сделайте милость, отчего это во всех этих странных историях обязательно фонари замешаны? А?

ИСТЛЕНЬЕВ

Но ведь истории-то... все ночные... Может быть, поэтому?

ПЕРМЯКОВ

Ночные, ночные! Как вы это хорошо сказали про ночные истории! Как верно и тонко и справедливо заметили!.. Только почему же они, эти истории, все обязательно ночные? Или дождь не может и днем моросить? А? Как вы думаете?

ИСТЛЕНЬЕВ

Вы правы, может и днем... Но ведь фонари — они... они...

ПЕРМЯКОВ

Что? Что? Что они-то?

ИСТЛЕНЬЕВ (тихо)

Окрашивают...

ПЕРМЯКОВ (тихо)

Что окрашивают?.. Воду?

ИСТЛЕНЬЕВ (еще тише)

Нет...

Оба переходят на шепот.

ПЕРМЯКОВ

Я давеча видел женщину с хлыстом и троих... Один из них вымок до нитки... Все лицо и все руки у него были в... (встретив взгляд Эвелины) в фонарном свете.

ИСТЛЕНЬЕВ

Не сон ли это? Не кошмар ли какой?

ПЕРМЯКОВ

Так ведь что ж из того, что кошмар или сон? Думаете, проснемся, и ничего не будет? Думаете, все исчезнет? Нет! Такой дождичек сквозь любой сон просочится... (достает платок)

ИСТЛЕНЬЕВ

Какой у вас платок белоснежный!

ПЕРМЯКОВ

Я тогда укрылся под вывеской...

ЭВЕЛИНА (услышав)

И что же было на вывеске?

ПЕРМЯКОВ (усмехаясь)

СОН...

Давид Бурлюк рассказывал, что во время парижской встречи в 1925 г. Владимир Маяковский сказал ему как-то: «Вот уже восемь лет, как мне скучно».

Левицкий давно уже хотел представить Истленьева Вологдову, он собрался было уже это сделать, но... Истленьев растаял в воздухе. Левицкий мысленно усмехнулся, губы же его не шелохнулись, и усы.

Левицкий потерял интерес к зеркалам и часам, их способность отражать теперь мало занимала его. Он понял, что прозрачные окна, не давая нашего отражения, тем не менее гораздо больше позволяют узнать нам о нас, давая видеть сквозь прозрачные стекла мощный простирающийся пейзаж, дневное или ночное небо, звездную даль...

В «Неведомых шедеврах» Н. Вологдов писал о том, что Петр Бромирский, во время своей солдатчины не имевший возможности заниматься скульптурой, написал роман, неопубликованная рукопись которого потом исчезла. По свидетельству современников (в том числе В. Татлина и В. Чекрыгина), читавших его, это было блестящее произведение.

Пока еще немногочисленные, найденные работы Бромирского говорят о нем как о гениальном скульпторе и художнике. Я много думал о его неведомом романе. Будет ли он когда-нибудь найден? Засверкает ли когда-нибудь этот шедевр, автор которого был похоронен в общей тифозной могиле?

Когда я 9-го июля 66 г. принес А. Е. Крученых свои первые несколько стихотворений и прочитал ему, он сказал: «Я пишу такие же. Но рву их».

Мы сидели и беседовали у него на кухне. Когда он стал подогревать на плите вино, и запахло уксусом, в который это вино давно уже превратилось, Алексей Елисеевич сказал: «Велимир любил запах муравьиного спирта...».

Потом прочитал несколько моих прозаических опытов. Я все никак не мог свыкнуться с мыслью, что вижу и слышу друга и соавтора Хлебникова...

«Держитесь прозы!» — написал он на книге, которую подарил мне в этот день.

Из письма А. Крученых к Н. Вологдову от 23 сентября 42 г.:

«Я много думаю об Украине и Гоголе, жалею, что мало коснулся этой темы (в свое время), что у меня совсем не встречаются украинские слова (родные!), что мало сказал об Одессе, Херсоне и др. — тоже «тоска по родине». Завещаю наверстать это Вам (помните — детство в деревне возле Бурлюков, Днепр, плавни, камыши, «греки» и пр.) Прокатиться бы теперь среди шуршания на душегубке!..»

Гостей становилось все больше. Стиснутая со всех сторон темнота почти касалась их глаз.

ПОЭТ

1-Й ГОСТЬ

Однажды я был влюблен, а однажды влюблен не был. Эти два случая глубоко запечатлелись в моей памяти.

2-Й ГОСТЬ

Такое случается так редко, что чаще совсем не случается.

3-Й ГОСТЬ

О чем это вы? Я не расслышал. Пытаюсь понять по вашим лицам, но не могу: на них совсем другое.

4-Й ГОСТЬ

Неизвестно, кто мы и где мы. То есть, известно, но кому? — неизвестно.

5-Й ГОСТЬ

Я несколько сложен для этой мысли.

6-Й ГОСТЬ

А я так смел, что немного трусости мне не повредит.

7-Й ГОСТЬ

Самое страшное — это когда начинаешь резаться о собственный белоснежный платок.

8-Й ГОСТЬ

О собственные мысли.

9-Й ГОСТЬ

Ах, как ваши слова моросят!..

Один из гостей резко обернулся. За его спиной стояло окно, с темной блестящей поверхности которого стекали струйки фонарного света. Гость отшатнулся. Окно исчезло. Темнота принялась успокаивать гостя, но он долго еще не мог.

Все это осталось незамеченным для остальных. Сцена была беззвучной. Потом, правда, прозвучало «ах!», но совсем в другой стороне гостиной и неизвестно, по какому поводу.

Темнота царила уже так давно, что гости стали забывать лица друг друга.

Неизвестно кому принадлежащие голоса раздавались время от времени.

1-Й ГОЛОС

Мне больше всего на свете дороги четыре вещи: мои четыре стены.

2-Й ГОЛОС

Судя по голосу, это не вы.

3-Й ГОЛОС

Что это? Фонари моросят...

4-Й ГОЛОС

Пожалуйста, говорите громче!.. А то нашепчете еще беду.

5-Й ГОЛОС

В темноте молчание можно принять за чудовище.

6-Й ГОЛОС

Какой свет у фонарей липкий!

7-Й ГОЛОС

Сотрите его платком.

6-Й ГОЛОС

Да нет, я говорю про мостовые...

Ночь, как удав, обвернулась вокруг каждого из гостей. Кольца обвивающейся темноты поблескивали при свете окон. Она сжимала грудь каждого из гостей, подобно тоске. Их глаза расширились, их рты хотели поглубже вдохнуть воздух...

Двое идут по поздней вечерней улице. Их лица и голоса мне незнакомы.