И вот уже У-2 заруливает на стоянку. Оставив в самолете Цветаева, я быстро пошел по грунтовой дороге по направлению к штабу армии. Прошел метров пятьсот, когда навстречу подъехала легковая автомашина, шофер которой доложил, что прибыл за мной. Сев в автомашину, я спросил водителя, на месте ли начальник штаба армии.

„Все на месте, товарищ гвардии подполковник, командир ваш, гвардии полковник Дзусов, тоже у них“, — ответил шофер.

Я был удивлен. Ведь Дзусов находился на командном пункте полевой армии, с которой мы взаимодействовали. Там готовилось наступление.

Оказывается, не сговариваясь, я и командир дивизии Ибрагим Магометович Дзусов задумали одно и то же: попросить под временное командование полк штурмовиков, совместно с ним и во взаимодействии с наземными войсками обеспечить наступательную операцию и освобождение Мариуполя.

Пока я спрашивал разрешение и прилетел к начальнику штаба армии, И. М. Дзусов это сделал быстрее меня, изложив свой план боевых действий командующему воздушной армией генералу Хрюкину. Ко времени моего прибытия в штаб армии все необходимые распоряжения об оперативном подчинении нам штурмового полка были уже отданы.

Договорившись с Дзусовым о деталях, я вылетел на аэродром к штурмовикам, а он — на КП полевой армии, и оттуда уже поставить задачи истребительным полкам на самостоятельные действия, а одному нашему полку — на совместные действия со штурмовиками.

На аэродроме штурмовиков уже знали об их новой задаче. Мне осталось только уточнить детали ударов, вопросы связи и взаимодействия истребителей и штурмовиков.

От штурмовиков вылетел около 12 часов 30 минут. В 13 часов 15 минут я уже докладывал своему командиру по радио условным кодом, что все готовы к вылету.

Точно в 14 часов штурмовики и наши истребители по-гвардейски начали „обработку“ высот, преграждавших наземным войскам путь к Мариуполю. В 14 часов 30 минут лавина стрелковых частей шла в наступление».

«Когда начались бои на Миусском направлении, для нас, летчиков, эти события были особенно волнующими, ведь все шло к освободительным сражениям за Украину. Часто после выполнения боевого задания, возвращаясь на свой аэродром, мы опускались пониже и почти на бреющем полете проносились над крышами домов. Особенно волнующими и радостными для нас были бои за Мариуполь — первый украинский город.

Так было и в то памятное мне утро накануне освобождения Мариуполя. Со своим напарником Петей Гучеком я вылетел на разведку в район Мелитополя. В район разведки наш маршрут пролегал значительно севернее, а обратно мы шли южнее, прижимаясь к морю. Подлетая к Мариуполю, мы заметили усиленное движение поездов от него на север, в сторону станции Волноваха. После приземления на аэродроме я доложил командованию о результатах разведки и заодно высказал свое предположение, что, видимо, немцы собираются уходить из Мариуполя, так как из города по железной дороге движется много эшелонов. Движение их было интенсивным, от одного состава до другого интервал составлял всего-навсего две-три длины железнодорожного эшелона.

В беседе мы высказывали различные предположения о том, что везут немцы в поездах, все сошлись на том, что везут наше советское богатство.

По просьбе многих летчиков я обратился к командиру полка с просьбой разрешить нам вылететь на штурмовку паровозов этих эшелонов — прицельным пушечным огнем разбить котлы паровозов, а сами эшелоны не трогать.

Вскоре из штаба дивизии пришло разрешение. Первыми повели пары истребителей я (вместе с Петром Гучеком) и Дмитрий Борисович („ДБ“) Глинка, за нами вылетели и другие пары.

Железная дорога буквально заполнена эшелонами. С высоты казалось, что они ползли, словно гусеницы, один за другим. Сложности в выборе цели не было, да и немецкая авиация не противодействовала. Не боевое задание, а раздолье. Это не те штурмовки, которые предпринимали мы в сорок втором, чтобы задержать наступающие войска на Кавказ!

Били мы только по паровозам. Первыми же трассами пробивали котлы, и струями вырывавшийся пар окутывал паровозы. Из остановленных поездов выскакивали солдаты и старались спрятаться в канавах у насыпи. Нам очень хорошо было видно их, лежащих в мышиного цвета мундирах.

„ДБ“ передает по радио:

„Давай, Бабак, проштурмуем цепочки фрицев! Видишь, как хорошо улеглись в канаве!“

Атака следует за атакой: „ДБ“, за ним — его ведомый Дольников; они выходят — накрываем пушечно-пулеметным огнем последовательно мы: я и мой ведомый Гучек.

Замечаем, как возле одного из эшелонов из вагонов много людей выскакивает, которые не убегают и не прячутся, а, стоя, машут нам руками. То, что они не прячутся и что их одежда цветом отличается от немецких мундиров, свидетельствует о том, что это наши советские люди.

Позже, после освобождения города, стало известно, что в некоторых из тех эшелонов немцы хотели увезти в Германию на рабский труд наших юношей и девушек — жителей Мариуполя. Воспользовавшись налетами наших самолетов и растерянностью немцев, они разбежались по полю, попрятались в кукурузе, а под покровом ночи вернулись в родной город…»

«Впереди под углом показалась железная дорога. Быстрый маневр с набором высоты. И вот уже, как на ладони, виден красно-бурый состав. В хвосте два классных вагона. Холодное, злое чувство охватило сердце. Мелькнула мысль: „Вот она, расплата за сорок первый! Тогда стреляли они, а теперь я…“

Решение созрело мгновенно. Чистов атаковал хвост. Я нацелился на паровоз. В огромное черное тело котла впились разнокалиберные светящиеся трассы, и оно окуталось огромным облаком пара.

Оглянулся на Николая. Он на месте, а из расстрелянных вагонов посыпались редкие темные фигуры. Снова наши истребители несутся в атаку. Теперь нос самолета направлен вдоль эшелона. Рука спокойно наводит прицел на ближайший к паровозу серый „пульман“. Указательный палец, через перчатку чувствует шероховатости гашетки. Вдруг рука окаменела, застыла. Какая-то подсознательная сила сжала ее. Из вагонов бежали женщины. Самолет с ревом пронесся над составом. В глазах промелькнули окутанный паром локомотив и много, много людей.

Вспомнилось грустное лицо хозяйки и слова: „Почти всю молодежь из хутора угнали в неволю“. Не они ли это? Изрешетив классные вагоны, мы взяли курс на аэродром.

На другой день командир дивизии полковник Дзусов рассказывал нам, как, пролетая в тот день над железнодорожным участком, только что освобожденным советскими танкистами от фашистов, он увидел около вагонов большую толпу людей. Сел неподалеку от них на поле. Они сразу же окружили его и, перебивая друг друга, рассказали, как гитлеровцы хотели увезти их в Германию и как советские истребители спасли четыре эшелона наших людей».

«Уже на подходе к Мариуполю — дым. Город в огне, заводы разрушены, портовые сооружения уничтожены, вместо широких нарядных улиц — груды развалин.

Встретил Алексея Закалюка — „сидим“ ведь вместе, действуем с одного аэродрома. Он сокрушенно качает головой:

„Какие варвары!.. Что творят!..“

И рассказал, что он видел, когда, возвращаясь из разведки, прошел над береговой чертой. Близ причала заметил наполовину затопленный парусник „Товарищ“. Защемило сердце: на этом учебном судне ему перед войной пришлось плавать. Тут и там виднелись металлические скелеты заводских корпусов, зияющие пустыми глазницами окон кирпичные коробки некогда красивых зданий и портовых сооружений.

„Драпать фрицы собираются! — констатировал Закалюк. — Свою тактику выжженной земли проводят в жизнь“.

Наша 9-я гвардейская истребительная авиадивизия взаимодействует с частями 130-й Таганрогской и 221-й стрелковых дивизий 44-й армии, а также с кораблями Азовской военной флотилии. Все они нацелены на Мариуполь. Существенную помощь оказывает им конно-механизированная группа генерала Н. Я. Кириченко. В свою очередь, помогаем конникам и мы, да еще как!