Надо было поскорее отдышаться, заставить себя поскорее отдышаться, вот только ни черта не получалось, не отдыхивалось, как ни крути, хоть только об этом все время думалось, как бы этак поскорее отдышаться. Сердце рвалось с креплений, казалось, оно всеми возможными путями старается вырваться наружу, через горло, через глаза и уши, через грудную клетку, или даже через маленькую пульсирующую точку на подошве ноги.
— Чего это ты вдруг так чесанул? — спросил подоспевший к месту событий Жира. Он тоже втиснулся в углубление. Хеннинен попробовал влезть за ним, но это было уже не так-то легко, образовалась целая очередь и даже давка, после чего Хеннинен решил отказаться от этой идеи и вернулся в дождь. Он, видно, понял, что тем, кто приходит последним, рассчитывать уже не на что.
— Хым, — сказал Маршал и издал следом еще несколько звуков, которые, в сущности, не очень-то сильно отличались от первоначального «хыма».
— Что значит «хым»? — спросил Хеннинен на удивление ровным голосом, он, видно, бежал медленнее в конце пути, а потому смог быстрее справится с одышкой и клокотанием в сердце. Задав вопрос, он еще и посмотрел как-то исподлобья, и тут уж показался совсем кособоким, да еще и глаз, тот, что был ближе, явно припух.
— Такое вот «хым». Это я, понимаешь, у вас спросить должен. Чего вы там выглядывали, ведь сразу было понятно, что ситуация критическая.
На что Жира сказал, мол, подумаешь, ситуация — была да сплыла. Маршал ответил, что не понимает такого подхода.
— Как бы тебе объяснить доходчиво? Понимаешь, мы им на фиг там были не нужны, ради твоей шкуры они не стали бы заморачиваться, очень им нужно устраивать гонки за лузерами. Им там, поди, и без нас хватило забот с этими драндулетами.
— Надо же, такой забег и впустую, — вздохнул Хеннинен.
— Вот только не надо мне все это втюхивать, — сказал Маршал и потряс руками, словно это были вовсе не руки, а мешочки с крупой. — То есть я хотел сказать, что я убегал оттуда последним, так как рванул вначале не в ту сторону и был вынужден сделать так называемый круг почета, так вот я своими глазами видел, как они стали выкуривать из «фиесты» того бедолагу.
— Наверное, показали ему свою страховку, — сказал Жира, глядя куда-то в землю.
— Если такие вообще от чего-нибудь страхуются, — добавил Хеннинен.
— А потом их стало вылезать все больше и больше, этих чудовищ, из микроавтобуса, как с конвейера.
— Я вообще-то имел в виду, что ты, похоже, насмерть перепугался, коли так всучил, — сказал Жира. — Не такие уж они были опасные, эти пацаны, вполне обычные ребята, просто немного не в себе.
— Да уж, бля.
— Нет, правда. Мы потом даже не бежали, практически ушли пешком.
— Твою мать, — сказал Маршал, — я же теперь еще и крайний. Вот только не надо мне все это втюхивать, я уже говорил, по-моему. И вообще, нах, лучше не заикайтесь, что все было впустую.
— Да что ты прям, все же зависит, так сказать, от угла зрения. Мы, например, не заметили какой-то страшной опасности, но ведь это совсем не значит, что ты, типа, не мог почувствовать ее где-то там у себя внутри. И вообще, такой страх — он чаще всего неподвластен разуму, это как религия или что-то еще в этом роде, когда во всем видится скрытая угроза.
— Уж да уж.
— Хотя, конечно, если говорить откровенно, то они мне тоже показались грозными чуваками. У меня просто не было сил бежать. То есть я вовсе не такой храбрый, чтобы не бежать. Я просто в какой-то миг сообразил и посмотрел назад.
— Я был там, — сказал Хеннинен.
— Ну да, конечно, — проворчал Жира, — пришлось еще ждать этого доходягу. Или ты имел в виду совсем другое, типа айв бин вея?
— Я был там, — повторил Хеннинен, поднял левую ногу и стал внимательно рассматривать свою довольно-таки новую туфлю, которая в сухом виде была похожа на уродский ожог, теперь же, намокнув, выглядела, как прилипшие к ноге испражнения.
— Вообще-то, — сказал Маршал, — это довольно странная история, то есть если честно, то пока я бежал, у меня в подсознании стали появляться некие мысли, вроде того, что на самом деле никакой страшной опасности и нет.
— Видишь, какой ты молодец! — подбодрил Жира.
— То есть я хотел сказать, что сразу было видно, они ребята не промах и знают, за кем гонятся, это для них тоже, наверное, вопрос чести.
— Вот-вот, и я о том же, — сказал Жира.
— Нет, черт побери, вы явно пытаетесь на меня повлиять.
После этого все ненадолго замолчали. Требовалось время, чтобы, так сказать, вкусить разницу во взглядах и хоть что-то из всего этого понять, хотя, откровенно говоря, бег оказался настолько изматывающим занятием, что сил на возможные пререкания все равно не осталось. Просто стояли на месте, переминались с ноги на ногу, и слушали постепенно успокаивающийся ритм сердца, насколько вообще что-либо можно было расслышать среди раскатов мечущегося по всему небу грома и шума воды, стекающий по водостокам, которые так гремели и клокотали, словно вместе с водой по ним проносились, по меньшей мере, тяжелые камни.
Сценической площадкой момента была небольшая мощеная площадь, косо спускавшаяся к улице Хельсингинкату, и, возможно, именно благодаря этому скосу все дома на ней казались нестандартными: на этой стороне улицы тянулся к небу длинный желтый жилой дом, тогда как на противоположной ютилась низенькая двухэтажная новостройка, на первом этаже которой расположились ломбард и продуктовый магазин. Посередине между двумя этими зданиями торчал уродской заводской коробкой выход из метро, днем он беспрерывно производил человеческую массу, выплевывая ее на площадь, как на конвейер, сейчас же был пуст, безмолвен и ко всему прочему закрыт, как и все другие заведения в округе. У глухой стены этого фабричного сооружения стоял контейнер для сбора битой посуды, а также два серых мусорных бака на колесиках, с геологическими вмятинами на боках. Из-под крышки одного из них свисал рукав желтого дождевика, словно чья-то рука, из которой ужасным пылесосом откачали все мышцы, оставив одну только кожу.
— Ну вот, — сказал Маршал, возвращаясь постепенно в свое нормальное состояние или, по крайней мере, в более привычное, чем то, что было до этого. Сердце все никак не успокаивалось, ноги же в насквозь мокрых и до судорог холодных джинсах, казалось, превратились в бесполезные органические придатки, словно каждый отдельный атом в них оброс слоем новой соединительной ткани и настолько приклеился к своим соседям, что не осталось никакого зазора для движения.
— Ну вот, — повторил Жира.
— Собственно, я о том, что хоть я и предстал тут перед вами этакой нюней, с чем я, конечно, никак не могу согласиться, но стоит признать, что все эти события вызывают у меня целый ряд вопросов.
— Ну да, я помню, в какой-то момент ты уже начал спрашивать, какого хрена, — сказал Хеннинен, уставившись на водоворот воды, образовавшийся под ногами. Понурое состояние передалось также его голосу, в котором можно было услышать некие ноты грусти, хотя на самом деле никаких таких нот в его словах и не ночевало.
— Это был главный на тот момент вопрос для меня. Я хотел понять, что же произошло до этого, до того, как я появился.
— Смотрите, а здесь даже встречное движение, — сказал Хеннинен и указал на небольшую канавку, протянувшуюся вдоль фундамента, вода в которой рьяно бурлила и выплескивалась из берегов.
— Да что там, — пожал плечами Жира, — ничего особенного не произошло, ну, авария, подумаешь, аварии каждый день случаются.
— Нет, ну посмотрите, она же течет в гору, нах, прям как где-нибудь в СССР.
— Просто мне показалось, хотя, может, конечно, у меня и глаза, к черту, уже не видят совсем, но к чему это я, ах да, так вот мне просто показалось, что вы как-то связаны со всей этой бодягой, по крайней мере, Хеннинен, вид у него там был далеко не самый счастливый, а какой-то даже виноватый.
— Ааа, — протянул Жира.
— Хм, — произнес Хеннинен, но, похоже, не стремился сим высказыванием добавить что-то существенное к теме разговора, он просто шел под дождем вдоль обнаруженной им у стены канавки и более или менее сосредоточенно наблюдал за поведением в ней потоков воды, «более или менее», безусловно, требовало уточнения, но загадочная недосказанность ближайшего прошлого позволяла предположить, что думал он в тот момент не только о канавке.
