Что послужило поводом для сближения Белого с Санниковым в конце 1920-х годов? Может быть, то, что жили они совсем рядом — в Долгом переулке в Москве. В последние годы жизни Белый часто бывал у нас дома. По словам отца, он нетерпеливо стучал в дверь своей палкой (необычной, с рукояткой в виде серебряной змеи с зелеными глазами-камнями; после смерти Белого Клавдия Николаевна Бугаева подарила палку отцу) и сразу же с порога начинал говорить, всегда увлеченно, взволнованно. Любопытна такая деталь: бывало, Белый по дороге к нам закуривал, отвернувшись от ветра, и продолжал идти, но уже в обратном направлении, погрузившись в свои мысли и забыв, куда шел вначале.

Сохранилось много писем, открыток, записок, посланных или переданных Белым Санникову из Москвы, Кучино, Детского Села, Коктебеля. У Белого были бытовые трудности, и за советом и помощью он часто обращался к отцу, что видно из его писем. (Именно эта часть исключена из отрывков, которые приводятся ниже.)

Порой бытовая неустроенность, безысходность положения прорывается в строках писем ощутимой болью. 17 июля 1931 года Белый свидетельствовал: «О сундуке уже не думаю: о Сельсовете тоже: пусть описывают имущество, которого вовсе нет, кроме шубы и зимней шапки; а денег платить не буду: по-след-ни-е гро-ши! И они нужны для устройства жизни: ибо на устройство в Детском уже затрачено (куплены дрова на зиму); пусть все пропадает прахом!

Даже из усталости делается весело: ведь справляю 30-летний „юбилей“ литер<атурной> деятельности!

Грустно мне, дорогой друг, смущать Вашу радость своими „скорбями“; но сегодня весь как-то разболелся и пал духом; простите за грустный тон письма. Ведь единственный смысл бытия — помочь нести бремя жизни любимому человеку, а не литература, не моя личная судьба (мне и жить осталось недолго). А вот — не умею помочь! Ну, — да буду держаться. Как-нибудь».

В упомянутом сундуке был архив Белого: «10 лет труда, материал, книги-уникумы» (из того же письма); его забрали при обыске на квартире Петра Николаевича и Клавдии Николаевны Васильевых, произведенном по делу о «Русском Антропософском Обществе»; сундук потом все-таки вернули, «но без ряда рукописей» (из следующего письма). От сельсовета Белый добивался прописки Клавдии Николаевны в Детском Селе.

Кстати, письмо Белого от 17 июля 1931 года начинается так: «Дорогой Григорий Александрович, узнал сегодня от Клавдии Александровны <сестры Г. А. Санникова> о радостном для Вас событии: у Вас родился сын; поздравьте от меня Вашу супругу; я все эти дни думал: как-то у Вас?» — это обо мне (я родился 11 июля под Ленинградом). И еще я знаю от отца, что Белый меня маленького сажал к себе на колени. А отец в стихотворении «Когда, запрокинув ручонки малые…» (1931) назовет меня, обращаясь к моей матери: «Вот он, твой крохотный деспот, / Корми его, подымай, воспитывай».

27 июля 1931 года Белый делился с Санниковым: «К<лавдия> Н<иколаевна> стала моей женой, а должна жить в комнате с бывшим мужем, ибо деваться некуда; нам троим трудно, и мы ждем, чтобы наконец разрешилось это трудное положение нашим уездом в Детское, а уехать К.Н. — нельзя; корень трудности в старушке матери <…> а пока живем как на вулкане, — четверо на пространстве 10 шагов, насильственно прикованные друг к другу до того момента, когда К.Н. будет разрешено ехать в Детское; видите, — как трудно: у каждого трудность разыгрывается по-своему; у меня — расширением сердца; у К.Н. безмерной усталостью; у Петра Ник<олаевича> страшной нервностью. А конца „делу“ не видать; и без разрешения К.Н. уехать можно месяцы просидеть в этом „психологическом аду“; и уже просто встает вопрос, будем ли живы.

Но уповаю еще, что мы уедем-таки в Детское, и помещение не провалится. Но, ох, как трудно!

Еще раз, дорогой друг, спасибо за добрые слова, и не забуду никогда Вашу добрую помощь; надеюсь, что младенец здоров, что Вам хорошо. Сердечный привет Елене Аветовне <жене Г. А. Санникова>. Остаюсь искренне любящий Борис Бугаев».

Отец как мог помогал разрешению этих трудностей.

Публикуемые записи Санникова о Белом — черновые и неоконченные. Думаю, что были они написаны вскоре после смерти Белого и, по-видимому, к печати в тот момент не предназначались, а позднее о публикации их уже нечего было и думать. Отец в конце жизни перепечатал (и то, как теперь выяснилось, не все) письма Белого и сделал очень небольшую выборку из коктебельских писем, вероятно надеясь, что ее можно будет опубликовать.

Первый отрывок, написанный к годовщине смерти Белого, адресован тому, кого отец называет «друг мой милый», «мой друг». Кто это? Поначалу я думал, что Борис Пильняк. В 1928 году они ездили вместе в Углич. Сохранилась их фотография и снимок дома в Угличе, а на обороте — рукой отца: «В лето 1928 г. в мезонине этого дома жил Борис Пильняк. Писал повесть о Лермонтове. Здесь же задумал „Красное дерево“». Стихотворение Санникова «Прощание с керосиновой лампой», которое первоначально называлось «Город Углич» (1928), было посвящено Борису Пильняку.

Но впоследствии у меня возникла иная версия по поводу адресата первого отрывка. Дело в том, что в записной книжке отца о панихиде по Белому сказано: «Выступили Пастернак, затем я, затем Гроссман», а письмо обращено к тому, кто выступал на панихиде и говорил о Белом: «Он… нас… сделал поэтами». И, значит, адресат — это Борис Пастернак, больше быть вроде и некому. Правда, я ничего не слышал от отца о Пастернаке. Но что я вообще слышал и знал? И сейчас думаю: бедный отец, ему не с кем было даже поделиться своими воспоминаниями, никого это тогда не интересовало.

9 января 1934 года в «Известиях» за подписями Б. Пильняка, Б. Пастернака и Г. Санникова появилось сообщение: «8 января, в 12 ч. 30 мин. дня, умер от артериосклероза Андрей Белый, замечательнейший писатель нашего века, имя которого в истории станет рядом с именами классиков не только русских, но и мировых. Имя каждого гения всегда отмечено созданием своей школы <…> Перекликаясь с Марселем Прустом в мастерстве воссоздания мира первоначальных ощущений, А. Белый делал это полнее и совершеннее. Джеймс Джойс для современной европейской литературы является вершиной мастерства. Надо помнить, что Джеймс Джойс — ученик Андрея Белого. Придя в русскую литературу младшим представителем школы символистов, Белый создал больше, чем все старшее поколение этой школы <…> Он перерос свою школу, оказав решающее влияние на все последующие русские литературные течения…»

Этот некролог достоин того, о ком был написан. Но совсем иначе воспринимали Белого многие его современники. Вот отдельные реплики на заседании партгруппы под председательством Юдина (из записной книжки Санникова): Кирпотин: «С<анников> сделал большую политическую ошибку, подписав эту гнусную статью в „Известиях“. Антипартийное поведение. С<анников> затруднял партийное руководство Белым». Киршон: «Предложение: статью в „Известиях“ дезавуировать, С<анникова> привлечь к партийной ответственности». Юдин: «Вопрос о поступке С<анникова> передать в ЦКК». «Решение: при выносе речей не устраивать, в крематории выпустить одного Киршона».

В июле 1941 года Санников вступил в народное ополчение, был на фронте членом редколлегий и корреспондентом различных дивизионных и армейских газет. Участвовал в боях, был контужен.

После фронта отец работал в журнале «Октябрь» заместителем Ф. И. Панферова. Затем, кажется в 1950 году, Панферов по какому-то поводу им пожертвовал, и отец стал работать в отделе поэзии, а в 1954 году ему пришлось из журнала уйти совсем. И помнится, что он это тяжело переживал.

Григорий Александрович Санников умер 16 января 1969 года, не дожив немного до 70 лет. Урна с его прахом захоронена на Новодевичьем кладбище недалеко от могилы Белого.

На могиле Андрея Белого каждой весной расцветают незабудки, и, согласно легенде, вырастают они сами, никто их никогда не сажал. Я знаю, что многие годы за могилой никто не ухаживал и не единого цветка нельзя было увидеть, положенного чьей-либо рукой. Памятник так сильно накренился, что готов был упасть, а незабудки цвели. Сейчас памятник приведен в порядок. В 1907 году в стихотворении «Друзьям» Андрей Белый сказал: