Мальчик улыбнулся во весь рот, не поняв ни слова, и жестами дал понять, что пора домой, подкрепиться немного.

Шеннон кивнул, и они отправились обратно в отель. Ноги горели и ныли от усталости.

Шеннон не делал никаких заметок и не составлял карт, запоминая все, что видел. Он вернул Гомезу карту и после ужина подсел к французу в баре.

В глубине, за одним из столиков, сидели два китайца из посольства и потихоньку пили пиво, поэтому разговор между европейцами был кратким. Кроме этого, окна были открыты.

Позже, однако, Гомез, тоскующий без компании, прихватил дюжину пива и пригласил Шеннона к себе, в номер на последнем этаже, где они сидели на балконе и смотрели на ночной спящий город, почти полностью погруженный во тьму из-за перебоев с электричеством.

Шеннон подумывал, не довериться ли Гомезу, но решил этого не делать. Он рассказал, как нашел банк и с каким трудом обменял чек на пятьдесят фунтов; Гомез фыркнул.

– Обычное дело, – сказал он. – Они уже давно не видели ни чеков, ни валюты.

– Но хотя бы в банке это не должно вызывать удивления.

– Им не приходится долго смотреть на валюту. Все достояние республики Кимба хранит под замком во дворце.

Шеннон сразу заинтересовался. Потребовалось два часа, чтобы полунамеками выяснить, что Кимба кроме всего прочего хранил весь национальный арсенал и боеприпасы в винном погребе губернаторского дворца под замком, ключ от которого держал при себе, и перевел туда же национальную передающую радиостанцию, таким образом, он мог, не выходя из дворца, вещать, обращаясь к нации и всему миру, и никто извне не мог в это вмешаться. Радиостанции всегда играют существенную роль при государственных переворотах. Кроме того, Шеннону удалось выяснить, что у него нет ни бронемашин, ни артиллерии, и что кроме сотни солдат, разбросанной по городу, еще столько же находятся вне города, частично в рабочих поселках вдоль дороги к аэропорту, частично в деревнях Кайа, на материке, вплоть до моста через реку Зангаро. Эти две сотни составляли половину армии. Остальная половина находилась в армейских казармах, которые на самом деле не были казармами, а служили в колониальные времена в качестве полицейских бараков. Они располагались в четырехстах ярдах от дворца – ряды низких, крытых жестью убогих строений, окруженных изгородью из тростника. Четыреста человек составляли всю армию, а количество дворцовых охранников колебалось в пределах от сорока до шестидесяти человек. Они обитали под пристроенными к внутренней стороне стены дворца навесами.

На третий день своего пребывания в Зангаро Шеннон осмотрел полицейские бараки, где располагались свободные от дежурства двести солдат. Бараки, как и говорил Гомез, были обнесены тростниковым забором, но визит в соседнюю церковь позволил Шеннону незаметно проскользнуть на колокольню, взбежать по каменной винтовой лестнице и взглянуть на казармы сверху.

Они представляли собой два ряда сараев, украшенных то тут, то там развешенной на просушку одеждой. В конце ряда бараков, над выложенными из камня очагами, бурлили котлы с похлебкой.

Несколько человек устало слонялись вокруг. Все были без оружия. Возможно, их винтовки в казармах, но Шеннон предположил, что скорее всего они на оружейном складе маленькой каменной хибарке, стоящей в стороне от бараков. Все остальные удобства в лагере были бесхитростны до крайности.

Этим самым вечером, выйдя из гостиницы без Бонифация, он встретил «своего» солдата. Около часа он кружил по темным улицам, которые, к счастью для него, никогда не знали, что такое фонари, пытаясь пробраться поближе к дворцу.

Ему удалось внимательно осмотреть боковые и заднюю части стены и он убедился, что с этой стороны патрулирование не ведется. Перед фасадом дворца его остановили два охранника и недвусмысленно приказали отправляться домой. Он установил, что на перекрестке, расположенном на полпути от верхней части припортовой дороги и входом во дворец, сидят трое охранников.

Особенно важным было выяснить, что с того места, где они находились, гавань не видна. От перекрестка дорог линия зрения охранников, касаясь верхней части склона, упиралась в море за мысами отмелей, ограничивающих гавань, а в безлунную ночь им даже море не увидеть на расстоянии пятисот ярдов, если только не будет дополнительных огней.

В темноте, от перекрестка, он не мог различить ворота во дворец в ста ярдах от себя, но предположил, что там, как обычно, дежурят двое охранников. Он всучил остановившим его солдатам по пачке сигарет и удалился.

По дороге к отелю он прошел мимо нескольких баров, освещенных внутри парафиновыми лампами, и направился дальше по темной улице. Через сто ярдов его остановил солдат. Он был явно пьян и мочился в придорожную канаву. Шатаясь, двинулся к Шеннону, взяв винтовку поперек двумя руками за ствол и приклад. В свете взошедшей луны Шеннон мог отчетливо видеть, как он приближается. Солдат что-то пробурчал. Шеннон не понял, но догадался, что он требует деньги.

Он услышал, как солдат несколько раз повторил слово «пиво» и добавил что-то неразборчивое. Потом, прежде чем Шеннон успел потянуться в карман за деньгами или отступить в сторону, солдат зарычал и выбросил вперед ствол винтовки, стремясь угодить Шеннону в живот. Дальше все произошло быстро и без шума. Одной рукой он перехватил дуло винтовки и резко отбросил его в сторону от живота, выведя солдата из равновесия. Тот был явно ошарашен подобной реакцией, к такому он не привык. Придя в себя, взвыл от ярости, перехватил винтовку за ствол двумя руками и замахнулся как дубинкой.

Шеннон сделал шаг вперед, приблизившись к нему вплотную, блокировал удар сверху, ухватив солдата за бицепсы, и двинул коленом вверх.

После этого отступать уже было поздно. Когда винтовка вывалилась на землю, он, согнув правую руку в локте под девяносто градусов, подвел ее под подбородок солдата и резко рванул в сторону. Острая боль пронизала его руку до самого плеча в тот самый момент, когда он услышал хруст ломающейся шеи. Потом оказалось, что он порвал от усилия плечевую мышцу.

Зангариец шлепнулся на землю как мешок.

Шеннон посмотрел вдоль улицы в обе стороны, но никого не увидел. Он сбросил тело в канаву и осмотрел винтовку. Один за одним он извлек патроны из магазина. Их оказалось только три.

Патронник был пуст. Он вытащил затвор и, направив винтовку в сторону луны, заглянул в ствол. Слой грязи месячной давности, песок, пыль, сажа, ржавчина и частички земли предстали перед его глазами. Он вернул затвор на место, вложил три патрона туда, где они были, швырнул винтовку в канаву и пошел домой.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – пробормотал он потихоньку, проникнув в темный отель, и улегся в кровать.

Он подозревал, что до квалифицированного полицейского разбирательства дело не дойдет. Сломанную шею спишут на падение в канаву, а об отпечатках пальцев здесь наверняка и не слышали.

Тем не менее, на следующий день он, пожаловавшись на головную боль, остался в отеле и болтал с Гомезом. На другое утро уехал в аэропорт и сел на «Конвэр-440», направляющийся на север. В тот момент, когда под левым крылом самолета уплывала вдаль республика Зангаро, в его мозгу вдруг всплыла случайно оброненная по ходу беседы фраза Гомеза.

В Зангаро не ведутся и испокон веку не велись горнорудные разработки.

Через сорок часов он вернулся в Лондон.

Посол Леонид Добровольский всегда чувствовал себя не в своей тарелке во время еженедельных бесед с президентом Кимбой. Как и все, кому доводилось общаться с диктатором, он не питал иллюзий по поводу его психического расстройства.

Однако, в отличие от большинства других людей, ему, по указанию московского руководства, приходилось прикладывать максимум усилий для установления тесных деловых контактов с непредсказуемым африканцем. Он стоял напротив массивного письменного стола красного дерева в рабочем кабинете президента на втором этаже дворца и ждал, пока Кимба очнется от оцепенения.