Король пристально посмотрел на Морето и продолжал:

— Ты мог бы руководить мной на этой новой дороге. Вот уже четыре месяца, как я не был в театре. Видел ли ты там, за кулисами, какую-нибудь девушку, способную занять меня на недельку? Ты меня понимаешь?.. Но я не хотел бы и посрамления… Словом, если уж выбирать былиночку, то пусть не слишком увядшую… Итак?

Морето молчал. Он мысленно разбирал эту новую дорогу.

Вдруг он вздрогнул, как человек, который борется с дурной мыслью. Нечто вроде колебания отразилось в его лице.

— Итак? — повторил король.

— Итак, — сказал поэт, — я могу исполнить ваше желание, государь.

— Можешь?

— То есть я знаю, на кого обратить внимание вашего величества.

— А!.. А!.. Актриса?

— Актриса.

— Молодая?

— Шестнадцати лет.

— Хорошенькая?

— Как игрушечка.

— А имя этой игрушечки?

— Мария Кальдероне.

— Кальдероне?.. Погоди! Это не родственница..?

— Кальдерона? Нисколько… Уж такая не родственница, что…

— Что?

— Кальдерон до сумасшествия влюблен в нее.

— Черт возьми! Уже и соперник!

— О! Соперник не опасный. Она не любит Кальдерона.

— Кого же она любит?

— Никого.

— Никого? В шестнадцать лет?.. Актриса?..

— О! Кальдероне, несмотря на свои шестнадцать лет, вовсе не похожа на других актрис. Театр для нее лишь ступенька…

— Чтоб достигнуть?

— Состояния.

— А-а!.. Но если она хороша собой и благоразумна… ей будет это легко. Состояние, о каком мечтает девушка шестнадцати лет… актриса… Это же не сокровища Индии!..

— Пусть ваше величество не верит ей. Кальдероне будет требовательна.

— Но ты хорошо знаешь эту малютку, Морето?

— Очень! Я люблю ее!

— Ты любишь ее?

— И оставляю ее вам? Так что же делать, если она меня ненавидит?

— Вот как?.. Бедный друг, это ты так с досады… Но известно ли тебе, что женщина из низших слоев, ставшая любовницей испанского короля, не имеет права, когда король ее оставит, оставаться в обществе и обязана…

— Уйти в монастырь. Извините, государь, я вполне знаю этот закон. Но это не мешает мне желать, чтобы Кальдероне принадлежала вам. Только вам одному.

— Да. Это справедливо… Я ошибся, Морето. Тобой сейчас движет не ненависть, а чувство мести, хотя я не вменю это тебе в вину… Итак, благодарю тебя, мой друг. Скажи, Кальдероне сегодня вечером играет?..

— Да, государь, играет в «Жизнь есть сон».

— Кальдероне? Хорошо. Я пойду смотреть ее. Прощай.

Его величество отпускал поэта, по поэт не уходил.

— Ты хочешь еще что-нибудь сказать мне? — спросил Филипп.

— Последнее слово, государь. Я друг Кальдерона… И хотя она. Кальдероне, так же не любит его, как и меня…

— Тебе было бы неприятно, если б он узнал обо всем? И что ему вообще больше не на что надеяться — благодаря тебе?.. Я буду молчать. Ступай.

На сей раз Морето ушел.

Оставшись один, Филипп с отвращением проговорил:

— Тьфу! Эти поэты не лучше вельмож!.. Бедный Кальдерон, быть может, еще поплачет о том, что своими комедиями заставлял смеяться своего друга… А вдруг эта малютка не любит его?

Театр дель-Принчипе был полон.

В этот вечер играла Кальдероне.

У нее, стало быть, был талант, если она так привлекала толпу? Нет, не талант, а чрезвычайная прелесть.

Родившись в Мадриде 15 августа 1611 года, от бедняка, по ремеслу носильщика, и кончиты (странствующей плясуньи) Мария Кальдероне, сирота в семь лет, была воспитана актрисой, Марией де Кордова, — более известной под именем Амарилисы, — которая выучила ее читать по одной из своих ролей.

В двенадцать лет Кальдероне знала наизусть четвертую часть пьес Лопе де Вега, а Лопе написал их две тысячи двести. Тринадцати лет она поступила на сцену и Кадиксе. Пятнадцати она приобрела репутацию в Севилье в ролях ангелов, в представлениях, называвшихся во Франции в XVI веке мистериями. Наконец, шестнадцати лет, в Мадриде, где она была уже три месяца, ее заметили в пьесах плаща и шпаги, что в то время обозначало высокую комедию.

И особенно она была обязана страсти, внушенной ею Кальдерону, автору одной из пьес, в которой она играла, за те рукоплескания, какими ее осыпали каждый вечер. Ибо он заставлял ее повторять роли, с первого до последнего действия.

И в благодарность за такие заботы вправду ли Кальдероне не любила своего наставника?

Морето солгал королю. Кальдероне любила Кальдерона.

Но… войдем в гримерную актрисы, готовящейся одеваться. Перед «Жизнь есть сон» играли другую комедию, в которой она не участвовала, а потому она не спешила одеваться, находясь в обществе поэта и камеристки.

Подслушаем их разговор…

Но прежде всего, мы должны сказать, что в одном случае Морето был прав: Кальдероне была прелестна, более чем прелестна — восхитительна. Она была среднего роста, ее волосы, падавшие локонами на лоб, а сзади заплетенные в косы, были черны как смоль, ее белая матовая кожа была облита теплыми и оживленными топами, глаза, осененные длинными ресницами, бросали пламя и искры страсти, ротик пунцовый и свежий, как цветок граната, просил поцелуев.

И при этом вопреки моде, царившей в то время в Испании, — смешной и глупой моде, требовавшей, чтобы женщина, достойная названия красавицы, была худа, как щепка, Кальдероне, не будучи жирной, обладала той крепостью и округлостью форм, которые так привлекают взгляды.

Кальдерону в 1627 году было двадцать шесть лет. Высокий и худой, черноволосый, с прямым носом, с мясистыми губами, густыми бровями — он походил на Мольера. И действительно, если Филипп IV не был Людовиком XIII, то Кальдерон был Мольером его века.

Кальдероне, когда мы вошли к ней в гримерную, бранила Кальдерона. Он был печален. Тщетно старалась она в продолжение четверти часа заставить его засмеяться, рассказывая ему театральные истории, морщины на лице его не разглаживались. Сидя перед зеркалом, перед которым она причесывалась с помощью своей камеристки Инесы, Кальдероне могла судить о безуспешности своих усилий.

Наконец, она рассердилась и покраснела. Бросив гребенки и щетки, и быстро обернувшись к Кальдерону, она вскричала:

— И для чего вы здесь, если все, что я говорю вам, надоедает! Ступайте вон!

Он встал и пошел к двери.

— Педро!

Так звали Кальдерона. Он остановился. Ласковая рука и нежный голос задержали его.

— Оставь нас на минуту, Инеса, — приказала Кальдероне.

Камеристка вышла.

— Посмотрим, что с вами? — начала актриса. — Почему вы печальны? Что сделала я вам сегодня вечером?..

— Увы! — вздохнул он, — ничего особенного. Ничего ни доброго, ни злого.

Она закусила губы.

— А! — прошептала она. — Упреки! Всегда упреки! Я сказала вам, что люблю вас. Я доказала вам это… Отчего же вы такой мрачный?

— Оттого, что все ваши доказательства чувства, которые, как вы сказали, вы испытываете ко мне, вовсе и не доказательства.

Актриса с досады забавно топнула ногой.

— Святый Боже! Это уж слишком! — воскликнула она.

И быстрым движением схватив обеими руками голову поэта, она два раза поцеловала его глаза.

— Ну, а это, милостивый государь, не доказательство?.. Чего же вам еще нужно?

— Чего мне нужно!..

Возбужденный действиями молодой девушки, Кальдерон в свою очередь обнял ее, его пламенные губы приблизились к ней, чтобы возвратить поцелуй самому источнику этих поцелуев. Но она оттолкнула его и, серьезная, строгая, проговорила:

— Нет! Не так!

— Ах, вы сами видите, что не любите меня! — сказал он. — И все ваши уверения ничего не значат. Я… я никогда не буду для вас ничем иным, как другом…

— Никогда? Почем вы знаете?

Он наклонил голову с видом сомнения.

— Послушайте, Педро, — начала она, — хотите поговорить пять минут, как я никогда не говорила с вами, со всей откровенностью?..

— Со всей откровенностью? Но я со своей стороны никогда не говорил вам ни одного слова, которое было бы неискренне… Я обожаю вас и…