Певица, которая из-за всех треволнений совсем забыла о сделке с начальником, теперь поняла, о чем речь.

— О боже мой, господин начальник, не думаете ли вы, что я разыгрываю комедию? Драгоценности в самом деле украдены! О господи, он мне не верит!

И она расплакалась.

Начальник в восторге захлопал в ладоши.

— Превосходно, мадемуазель, превосходно! Никогда не видел такой блестящей игры…

— Да поймите же наконец, господин начальник, что я в отчаянии! Драгоценности в самом деле исчезли, ваши люди все обыскали и не нашли их.

— Ну, понятное дело, ведь вы последовали моему совету!

— Великий боже, он все еще не понимает! Клянусь вам, драгоценности украдены!

— Сударыня, не трудитесь, здесь, кроме нас, никого нет, можно не притворяться.

— Какое там притворство! Сколько раз надо вам повторять, что я не играю комедии! Драгоценности похищены!

Начальник взял певицу за руку.

— Сударыня, позвольте поцеловать вашу ручку. Я уверен, что до сих пор никто не имел такой возможности оценить ваше актерское дарование, как я. Какая естественность!..

Певица оттолкнула его и, как безумная, выбежала вон.

Все газеты поместили сенсацию о краже, некоторые замечали при этом, что, конечно, драгоценности утрачены навеки, полиция их никогда не найдет. На сей раз начальник полиции не злился, а усмехался.

На третий день утром город был поражен новой сенсацией: драгоценности найдены! Газеты выражали надежду, что гастрольные выступления дивы, прерванные пережитыми треволнениями, будут возобновлены. Прочитав газету, певица удивилась, что узнает об этом последней, и, уверенная в том, что драгоценности найдены, отправилась в полицию.

— Поздравляю, мадемуазель, поздравляю, — встретил ее начальник. — Все удалось превосходно!

— Так отдайте мне мои драгоценности.

— Мадемуазель, видимо, расположена шутить?

— Какие могут быть шутки! Давайте мои драгоценности!

— Вы лучше меня знаете, где они.

— Если я тотчас не получу драгоценностей, вы пожалеете об этом, господин начальник.

Физиономия начальника окаменела.

— Можете быть уверены, я сумею найти выход.

Жителям города казалось, что они сошли с ума. Газеты опубликовали заявление Карневаль, что полиция не нашла драгоценностей. Никто не понимал, что это значит, но к вечеру все стало ясно. Вечерние газеты вышли с заголовками на всю страницу:

И другие заголовки помельче:

Репутация певицы Карневаль была погублена навсегда. А начальник полиции получил крупный орден.

Вот что бывает с человеком, когда он попытается убедить публику, что полиция на что-то способна.

Ничто так не взволновало служащего частной конторы пана Юречка, как падение кабинета Бинерта, ибо он, Юречек, был политик и любил перемены как во внутренней, так и во внешней политике, В последнее время его волновали положение греческого государственного деятеля Венизелоса, мексиканская революция, военные суды в Македонии, ситуация в Аргентине и позиция либералов в Англии. И вдруг к этой международной политической смеси приплелось еще сообщение об отношении поляков к Бинерту.

— Бинерт падет, — сказал пан Юречек, когда был в гостях у своей невесты барышни Блажены.

Дело было около пяти часов дня, когда декабрьский туман, подобно морю, затоплял улицы, а свет керосиновой дампы, затененной красным бумажным абажуром, подчеркивал интимность девичьей комнатки барышни Блажены.

Маменька отправилась на базар купить гуся, да заглянула по дороге к тетушке, поляки в своем клубе дискутировали о водных путях, Гломбиньский требовал, чтоб поляки заняли оппозицию, а пан Юречек гладил колено барышни Блажены.

В ту пору положение Бинерта и всего его кабинета, правда, пошатнулось, тем не менее барышня Блажена осталась девой, поскольку решению вопроса о перестройке правительства, о котором пан Юречек толковал барышне Блажене, помешало появление маменьки.

Теплая рука пана Юречка была снята сначала с Гломбиньского, затем с фессалийских гор, где покушались на Венизелоса, честь барышни Блажены осталась нетронутой, и правительственный кризис был предотвращен.

Затем в этом государственном совете был поднят вопрос о носках, и перестало быть политическим секретом, что пану Юречку подарят к рождеству дюжину пар длинных шерстяных носков.

Пан Юречек поблагодарил маменьку, а когда домой пришел его будущий тесть, он поговорил с ним о международном положении и о позиции доктора Крамаржа.

Говоря о последнем, пан Юречек многозначительно подмигивал барышне Блажене, которая нежно толкала его ногой под столом. После этого он ушел, обещав барышне Блажене явиться завтра непременно, если маменьки не будет дома.

Ее вправду не было дома в час, назначенный барышней Блаженой.

Пан Юречек был встречен вопросом, как дела кабинета Бинерта.

— Плохи, — отвечал он. — Поляки непреклонно стоят на своем.

Сам он тоже настаивал, чтоб барышня Блажена села к нему на колени.

— Значит, правительство пошатнулось? — спросила барышня.

— Несомненно, — отвечал пан Юречек, тяжело дыша, как если бы был на месте Бинерта. — Ожидают смены кабинета.

Тем временем поляки решили участь правительства. Начались переговоры о водных путях, а пан Юречек великодушно позволил барышне Блажене не зажигать лампу.

Затем произошло то, о чем потом растрезвонили нескромные газеты. Около пяти часов дня министерство Бинерта пало, и барышня Блажена ждет теперь смены кабинета, потому как с момента этого падения пан Юречек к ним носу не казал.

Если Бинерту поручат составить новый кабинет, может быть, явится и пан Юречек…

Это было накануне праздника короля святого Иштвана, когда по всей Венгрии в городах и деревнях поют песни, разносится запах вина, а в трактирах подмастерья вытаскивают из-за голенищ ножи, чтобы дракой закончить торжество во славу первого христианского государя венгерского королевства.

Фокоши — секирки на длинной рукоятке — надраивались еще за неделю, потому, что в день святого Иштвана идти на драку с неначищенным топором — все равно что не, побелить свой дом к этому празднику и не обновить свежей краской синие полосы, идущие по низу фасада.

Что бы сказал на это патрон венгерской короны? Что бы сказал Сент-Иштван, если бы в его праздник люди не объелись, не перепились и не передрались?

Если хотя бы чего-то одного из этого недостает, то и праздник не в праздник.

Даже господа нотариусы и судьи принимают участие во всеобщем веселье, а цыгане в этот день не боятся жандармов и, как водится, жмурятся от обилия выпитого вина, ибо блаженство всеобщего праздника ударяет им в ноги.

И всего этого не суждено было дождаться нынче старому Фенеку, потому что лежал он смертельно больной в своей хатенке на краю деревни Бокор. Все ждали, что он помрет как раз накануне праздника короля святого Иштвана.

Он лежал на тулупе и только просил пить, и домашние готовы были зажечь свечку, как только он впадет в забытье.

В обед соседи, ранним утром ушедшие в поле, возвращались уверенные, что за это время он успел умереть; и дивились, услышав, как он расспрашивает сына, сколько вина и дрянного пива заказал трактирщик на завтрашнее торжество.

— Ну и что, — слышался голос Фенека, — побелили вы дом и покрасили внизу синим?!

В это мгновение в комнату вошел сосед Арок, личный враг старого Фенека, и все услышали, как Фенек зарычал: