— Что же ты, старый, там не остался?

— Да как начали меня крестить, я из рук у кума возьми и выскользни, и с тех пор несчастье так и ходит за мной по пятам. Выхожу я утром из этой самой корчмы, а навстречу жандарм, черт бы его побрал. «Лучше будет нам дальше вместе идти», — говорит, будь он проклят, чтоб ему мать обесчестили, отца убили…

И привел меня в город, из города за Драву, по этапу, а из Любрека сюда в Вараждин. Но вы, братцы, в Междумурье сходите, вас там приветят, дочерей своих посулят и самой страшной клятвой обещание свое скрепят…

Матеша Гамова бродила по двору сама не своя. Поздно уже, а отца все нет.

«Разве что задержался, — думает она со страхом, — ведь потом вдоль Муры пойдет пьяный. Берега-то крутые, обрывистые, рухнут невзначай, папаша ведь тяжелый».

— Эй, Растик, — зовет Матеша, — бери два фонаря, да пойдем-ка хозяина, отца встречать.

Сонный Растик, ворча, зажег фонари, и они вышли в ночь, в темноту.

— Послушай, Растик, — говорит ему Матеша, — не слыхал ты чего о водяных разбойниках?

— Слыхал, бабка, бывало, нам, ребятишкам, вечером как станет рассказывать, так мы сразу в рев. Про то, как водяные разбойники, злые духи, по ночам под бережком караулят. Идешь вдоль берега, а они тихонько так, спаси нас богородица, посвистывают. И если кто этот свист услышит, надо «Верую» задом наперед сказать — не то злые духи тело его ухватят. От их свиста берег дрожит и рушится… И не заметишь, как заманят тебя на край, и свалишься в воду, прямо в омут. А омут тот — тоже сила живая, злая, кружит она в воде души грешных утопленников. Схватит тебя такая вот грешная душа, и, ежели ты грешен, вода из тебя дух выжмет, и потонешь ни за что ни про что. А кто же не согрешит за всю жизнь? Немного таких найдется, кого бог помилует и ниспошлет ангела. Ну, а покуда ангел подоспеет, тебе самому надо с дьяволом справиться, водоворот остановить, а то, к примеру, выругаешься в воде, бог от тебя отступится и не поможет. Есть в реке и чистые души деток утопших. Коли заглотнешь с водой такую душеньку, дитятко божье за тебя похлопочет. Хуже, если проглотишь с водой душу самоубийцы. Самоубийца покоя не знает, душа его в тебе начнет метаться, оглушит тебя, в водорослях запутает, на берег выбросит, тогда конец тебе, утонешь, не высвободишься.

— Растик, а что водяные?

— Эти у нас не водятся, Матеша. Они быстрого течения не любят, худеют от него и силу теряют. А ежели все же родится такое из дерьма самоубийцы-«самомора», то на Муре такой водяной обернется чайкой и улетит в болота, на Дольные земли либо на озеро Балатон.

— Подай мне один фонарь, Растик, раз уж мы у мельницы, сяду-ка я в лодку и поплыву вдоль берега, вдруг папаша надумал все же по-над Мурой, честь ей и хвала, возвращаться. Ты, Растик, ступай кукурузным полем, вдруг хозяин-батюшка там пошел. А я погребу к перевозу и зайду к Матео Лучику, коли там отец, мы с тобой у Матео встретимся.

Матеша отвязала лодку, закрепила на носу фонарь, заплескали по воде весла, и поплыла лодка по Муре, честь ей и хвала, как сказала Матеша, потому что не приведи господи прогневать реку…

Матеша плыла в темноте, которую лишь на несколько метров разгонял свет от фонаря. Лучи света и плеск весел пробуждали от сна ласточек-береговушек, которые попискивали в ночной тиши и испуганно вылетали из своих гнезд в высоких берегах.

Вдоль самого берега ведет лодку Матеша, и что же видит она за излучиной реки?

Видит фонарь на другой лодке и слышит плеск весел.

Может, кто-то из Дольного Домброва рыбу ловит?

Подплывает ближе и различает лодку, а в лодке кто-то сидит, вздыхает.

Вот лодки почти поравнялись, и тут в тишине реки и берегов с другой лодки раздается:

— Здравствуй, Матеша!

И Матеша отвечает:

— Здравствуй, Сочибабик!

Так это Сочибабик, оказывается, вздыхал в лодке, Власи Сочибабик, славный парень, сын Филипа.

— Куда ты так поздно, Матеша?

— Да вот папаша ушел вечером к Матео Лучику, а мне тревожно за него, дома сидеть невмоготу. Растик пошел ему навстречу через поле, а я вдоль берега к перевозу плыву.

И поплыли две лодки рядышком.

— А ты, Сочибабик, куда на ночь глядя собрался, не иначе как рыбу ловить, только что же я сети не вижу?

— Ах, разнесчастная моя жизнь, — вздохнул Сочибабик, — не спалось мне дома, все думал-думал, а потом вышел вон, отвязал лодку и поплыл, куда вода понесет. Горемычный я человек, Матеша. Отец твой Миха, по деревне говорят, вроде вчера у Матео обещал тебя в жены отдать, а кому — не знает, и что вроде как поклялся он.

Лодка Сочибабика обогнала Матешу.

— Подожди, — зовет Матеша, — не шуми веслами, я тебя не слышу.

И снова поплыли лодки бок о бок.

— В чем же твое несчастье, Сочибабик?

Вздохнул Сочибабик и, подумав, сказал:

— Много девушек кругом, есть среди них и красивые, но ты, Матеша, краше всех. И, выходит, лучше мне утопиться.

— Опять ты меня обогнал… Так почему тебе лучше утопиться?

— Посулил тебя отец кому-то в корчме…

Сочибабик так заработал веслами, что Матеша еле его, беднягу, догнала.

— Не печалься ты, да подожди грести, не думай про это, да говорю же тебе: не греби, это ведь просто так болтали. Ну что, теперь ты доволен, Сочибабик?

Сочибабик со вздохом тихонько спросил:

— А ты бы пошла за меня?..

И снова оказался далеко впереди.

— Да подождешь ты меня или нет, Сочибабик? — кричит Матеша. — Подыми весла, послушай, что я тебе скажу.

И снова лодки плывут вместе, Сочибабик сидит бледный и тихо ждет ответа.

— Ну что, Матеша, пойдешь за меня?

— Пошла бы с божьей помощью, Сочибабик… Тихо, а то лодку перевернешь. Ты нагнись немножно, и я тоже, поцелуй меня, если хочешь, Власи!

Тихо плещут весла, и плывут в лодках два счастливых человека — Матеша и Власи. Несет их вода, и говорят они друг другу о любви… Но что это послышалось вдали на берегу? Веселый крик и топот «эй, гой-гой-гой-гоп», будто кто чардаш пляшет.

Все ближе горланят.

— Папаша идет, — восклицает Матеша, — храни его господь и святой угодник Михаил.

— Эй-гой-гой-гой-гоп!

И тут вдруг рухнул край берега и что-то тяжелое плюхнулось в воду.

А лодки уже спешат, несутся к тому месту. Глядите, вот он, Миха Гамо, мечется в воде, будто душу самоубийцы проглотил. Крутит его на том месте, где корчатся в воде души грешных утопленников, кружится с ним водоворот, но вот крепкая рука Сочибабика поднимает Миху над водой. И что же видит Матеша, когда подплывает к лодке Сочибабика? Папаша Миха лежит в лодке весь мокрый, а Власи старается из него воду выкачать.

Тихо подплыли лодки к переправе… Кликнули Матео, он прибежал, и недвижного Миху вынесли из лодки на берег, а потом отнесли в дом. Позади них бредет Матеша, руки заламывает и причитает. В доме уложили Миху на пол, на грудь крест положили, потом достали свяченой воды, смочили ему виски и ложку водки в рот влили. И глядь — ожил Миха, медленно открыл глаза. Подвинули ему крест поближе к горлу, и Миха произнес:

— Где я?

После этого крест положили уже на лицо, чтобы и мысли пришли в порядок… Миха приподнялся, огляделся вокруг, увидел Матео, Матешу, Сочибабика да как разрыдается:

— Да что ж я за человек такой, будь я проклят, пьяница несчастный, Матешу чуть без отца не оставил, Сочибабика без тестя.

Матеша руку Сочибабика сжала и шепчет:

— Слышишь, Власи!

Миха заплакал и стал допытываться, не видал ли кто на реке голубого света — чертова знака, и не слыхал ли кто непонятные голоса: мачада, мачада, мачада!

Никто ничего не слышал.

— Слава тебе, святой Михаил, — обрадовался Миха, — ушел я от нечистой силы…

Тут и Растик появился из темноты. Услыхав про случившееся, он даже прослезился и рассказал, что, пока он шел полем, ветра не было, а фонарь вдруг погас и высоко над головой услыхал он звуки: джву, джву.