Анархизм не мог дать Гашеку должного представления об эффективных путях борьбы. Проницательная критика реформизма сопровождалась у него недоверием ко всей деятельности социал-демократической партии. Но сближение с рабочей средой, с оппозиционно настроенными политическими кругами утвердили его в понимании несправедливости существующего строя, в том, что прогнившую социальную и политическую систему невозможно улучшить никакими реформами. Мысль о том, что «нужно наконец преподать урок эксплуататорам пролетариата»[8], не раз повторяется в его статьях, фельетонах, рассказах.
С 1904 года начинается новый период и в литературной деятельности Гашека, который продлится вплоть до мировой войны. Обострялась социальная зоркость писателя, менялись характер и тональность творчества. На первый план выступает беспощадная, острая, резкая сатира, нередко проникнутая духом вызова и эпатажа. Внимание писателя привлекает теперь главным образом жизнь города, где с особой силой проявлялись классовые и политические противоречия. В поле его зрения — социальный и национальный гнет, вся система полицейско-бюрократического насилия, армия, церковь, буржуазная мораль, практика псевдонародных партий, мещанский быт и психология. Писатель демонстрирует прямую взаимозависимость богатства одних и бедности других, произведения насыщаются резко контрастными красками. В одном из таких рассказов Гашек изобразил, например, трагическую гибель рабочих-шахтеров и одновременно веселый банкет с музыкой и фейерверками, устроенный женой шахтовладельца «в пользу семей погибших». На таких же саркастических контрастах построены рассказы «История поросенка Ксавера», «Юбилей служанки Анны» и многие другие. Некоторые публицистические выступления Гашека, особенно 1904–1907 годов («О балах», «Время всеобщего подорожания», «Пражский муниципалитет», «Новый год», «Канун поста» и др.), в чем-то уже предвосхищают послевоенную публицистику Ю. Фучика, расцвет которой падает на 20–30-е годы, — настолько сильно раскрыт в них антагонизм классовых интересов народа и верхов. В отдельных рассказах («Клинопись», «Наш дом», «Удивительные приключения графа Кулдыбулдыдеса») звучат предсказания грядущей революции во имя установления социального равенства, социалистического строя.
Наверное, нет ни одной сферы государственно-бюрократической системы Австро-Венгерской империи, которая не подвергалась бы осмеянию в творчестве Гашека. Читатель встречает в его рассказах и образ слабоумного монарха, и целую вереницу образов тупоголовых и алчных министров, чиновников, судей, жандармов, сыщиков, цензоров. Бичует Гашек своекорыстие церкви, развенчивает кощунство буржуазной благотворительности, высмеивает мещанство.
Очень часто обличительные статьи, фельетоны, сатирические портреты, карикатуры, памфлеты, а иногда и рассказы Гашека рождались как отклики на конкретные факты и события, возникали в полемике, были направлены против конкретных лиц — политических деятелей, партийных лидеров, депутатов парламента, редакторов газет и т. д. Среди политиков, которых он заклеймил в своей сатире, немало крупных и влиятельных политических деятелей того времени. Некоторые из них встали позднее у кормила власти в буржуазной Чехословацкой республике (Крамарж, Клофач, Соукуп и др.).
Гашек был способен напечатать в сатирическом журнале язвительное письмо министру финансов Австро-Венгрии, изложив в нем проект введения налога со смерти и похорон, который при жизни взимался бы с каждого подданного. Он мог высмеять лидера крупнейшей буржуазной партии в Чехии Крамаржа (впоследствии он стал главой первого буржуазного правительства Чехословакии), обыграв его выступление в печати на тему «Бумажные деньги в Австрийской империи» и заявив, что деньги вообще составляют главный предмет его интересов.
Сатирические произведения Гашека впитали в себя атмосферу враждебно-насмешливого отношения народных масс, плебса, улицы ко всей социальной системе и морали господствующих классов. В одном из рассказов судебный исполнитель, явившийся отбирать у крестьянина корову и перепуганный гневом крестьян, предпочитает выдать себя за вора, чем признаться, что он официальное лицо. В рассказе «Дедушка Янчар» автор повествует о безногом нищем, который, вознамерившись совершить какой-нибудь проступок и попасть на зиму в тюрьму, чтобы не думать о куске хлеба и немного отогреться, с негодованием отвергает вариант с кражей как аморальный, но сразу принимает совет друзей: совершить публичное оскорбление имени царствующей особы.
Демократические герои Гашека часто оказываются по-своему активными. Передана их живая готовность «насолить» властям, посодействовать любой неприятности должностного лица. На пути всех этих «отцов народа», сановных особ, продажных депутатов, блюстителей порядка, сыщиков, офицеров, церковнослужителей то и дело оказывается веселый плебей, который путает им карты и делает их посмешищем в глазах публики. В произведениях Гашека звучит вызывающий и непочтительный смех народных низов, выходящих из повиновения хозяевам жизни.
Зоркая наблюдательность позволила Гашеку в 1907–1908 годах разглядеть неэффективность и анархистского движения, которому не хватало ни ясности в способах борьбы, ни силы и последовательности, ни успехов в противодействии «государственному деспотизму». К тому же среди анархистов оказалось немало позеров и честолюбцев. В одном из лидеров чешских анархистов Гашек даже заподозрил провокатора, что впоследствии и подтвердилось.
Разочарование в анархизме и отход от этого движения не означали, однако, что писатель смирился с существующей социально-политической действительностью. Его обличение направлено теперь одновременно как против существующего социального строя, так и против соглашательских или неспособных к широким практическим действиям политических партий и течений, против подмены борьбы фразерством и корыстными устремлениями.
Собственная жизнь Гашека складывалась нелегко. Его преследовала неустроенность и вечные поиски постоянной работы, которые осложнялись его нежеланием приспосабливаться к мещанскому образу жизни. Еще с 1906 года очень близким человеком стала для Гашека начинающая писательница Ярмила Майерова, с которой его связывало большое, глубокое чувство. Однако родители Майеровой противились браку дочери с малосостоятельным литератором и беспокойным анархистом. Только в 1910 году удалось наконец получить их согласие. И все же необеспеченность Гашека и конфликт с мещанским окружением жены привели спустя два года к разрыву. После этого он жил один, сотрудничая в разных редакциях и не имея постоянного угла. Иногда он ютился даже в редакциях, в которых служил, или поселялся у кого-либо из друзей. Сын угнетенного народа и представитель социальных низов, часто чувствовавший себя отверженным, Гашек знал моменты трудных психологических состояний, иногда отмеченных даже печатью трагизма.
Вместе с тем его неизменно поддерживало уже само сознание силы смеха, а также ощущение не только несостоятельности, но и обреченности того абсурдного мира, который он порицал и бичевал. И если в некоторых произведениях писателя можно иногда почувствовать подспудную горечь, то преобладающей в его творчестве была все же веселая тональность. Смех Гашека наполнен радостным торжеством развенчания.
Гашек был художником-сатириком не только в литературе, но и в жизни. Отличаясь поразительной способностью мгновенно оценить ту или иную ситуацию и ее комические возможности, он любил вмешаться в нее, проявить и заострить смешную сторону происходящего. Бесчисленные веселые истории, связанные с именем Гашека и делающие его образ почти легендарным, нередко представляют собой, собственно говоря, не что иное, как своего рода художественные произведения, созданные, так сказать, непосредственно на жизненном материале.
Нередко такое творчество «на людях» занимало Гашека не меньше, а иногда, может быть, и больше, чем собственно литературные сочинения. И даже его постоянное участие в компаниях, в кафе и погребках, где он обычно оказывался душой общества и выступал в роли и провоцирующего слушателя, и рассказчика, и комментатора-комика, и конферансье-организатора «юмориады», вызывалось не только стремлением почувствовать себя раскованным, но было для него тоже своего рода творчеством. Образ жизни Гашека в довоенные годы был связан со средой пражской богемы, где любили всевозможные веселые затеи и импровизации, застрельщиком которых очень часто оказывался и Гашек. Благодаря этому он приобрел даже репутацию непонятного и чудаковатого человека, от которого можно ожидать всяких выходок и у которого часто не поймешь, где он ведет себя серьезно, а где шутит и разыгрывает публику. В глазах мещан его поведение действительно выглядело порой странным и эксцентричным, тем более что он не упускал случая подразнить самолюбие обывателей, не скрывая своего презрения к условностям мещанской морали. Он даже как будто поощрял распространение всевозможных слухов и рассказов о себе, в которых представал в странном виде. Надо сказать, что репутация чудака и гуляки в некоторых отношениях и устраивала Гашека, находившегося на примете у тайной полиции. Эта маска — кстати, тоже своего рода художественный образ — давала ему возможность и в устных импровизациях, и в литературном творчестве осмеивать такие стороны жизни, на которые другие не отваживались посягать. Л. Гаек отметил однажды, что любой другой поплатился бы тюрьмой за сотую долю того, что безнаказанно позволял себе Гашек. Правда, помимо мифа, созданного о себе, добрую службу Гашеку сослужило и обилие псевдонимов, которыми он подписывался. Их было у него чуть ли не сто.
