В переписке же XVII века упоминания о бабушках весьма часты. Нередко они упоминаются в связи с посылкой гостинцев и подарков внукам, свидетельствующих о том, что старые женщины хорошо знали вкусы «малых робят» («послала Андрюшеньке да Наташеньке восемь игрушечек сахарных, чтобы им тешиться на здоровье. Не покручинься, надежа моя, что немного»[285]).

Выросшие женатые внуки предпочитали по ряду обстоятельств (оброчные льготы!) проживать с матерями и бабушками по матери.[286] Еще в «Житии Михаила Клопского» (конец XV — первая треть XVI века) обрисована ситуация, в которой возмужавший герой, посадник Немир, в своих политико-административных делах полностью доверявший лишь «пратеще Евфросинье» (то есть бабушке его жены), ездил к ней советоваться в монастырь, пренебрегая при этом иронией окружающих, подсмеивавшихся над тем, что он «думает ж жонками». В письмах женщин конца XVII века упоминания о совместном житье внуков с бабушками[287] попадаются еще чаще, встречаются они и в документах.[288]

Подводя итоги описанию роли материнства и материнского воспитания в Древней Руси X–XV веков и Московии XVI–XVII веков, следует отметить, что поддержание теплых, эмоциональных отношений в русских семьях допетровского времени было значимой и важной составляющей повседневного быта и, следовательно, частной жизни женщин. Отношение самих женщин к выполнению ими их, как полагала церковь, «предназначения» — быть матерью — в разных семьях (неразделенных и малых, городских и сельских, зажиточных и бедных) в разные периоды истории было двойственным: и само вынашивание детей, и тем более рождение и воспитание их считались и благом, и тяжелой обязанностью.

Многочадие в допетровской Руси было «общественной необходимостью». Только многодетность могла обеспечить сохранение и приумножение фамильной собственности, только она гарантировала воспроизводство в то время, когда многочисленные болезни и ранние смерти уносили десятки тысяч жизней. Поэтому и православная церковь, и народный обычай на протяжении веков упорно формировали идеал женщины — многодетной матери. Это сказывалось и на формировании определенного отношения к женщине — в повседневной, частной, семейной жизни, да и вообще в обществе. Материнством и воспитанием детей ограничивалась возможная самореализация для подавляющего большинства женщин.

Буквально вся жизнь женщины была сосредоточена на детях. Но лишь аристократки, родив детей, могли отдать их в дальнейшем на руки кормилицам; на матерях же из среды «простецов» с первого дня рождения ребенка лежали обязанности по вскармливанию, выхаживанию, ограждению от заболеваний и, наконец, воспитанию. Представления о материнском воспитании, о его содержании и эмоциональной окраске менялись от столетия к столетию медленно, но неуклонно. При этом X–XV века характеризовались сочетанием, с одной стороны, некоторого «небрежения» к ребенку с предоставлением матери «свободы» в воспитательных делах, а с другой — многочисленных строгостей и ограничений. Церковь активно вмешивалась в частную жизнь женщин и материнское воспитание, настаивая на воспитании детей в рамках православной этики. В то же время и светская, и церковная традиции в равной степени возвеличивали и, можно сказать, поэтизировали воспитательные функции женщины-матери и способствовали выработке «нормы» в межличностных детско-родительских связях.

Нравственный и культурный облик женщин и вообще людей Средневековья и раннего Нового времени, как мы его представляем сейчас, складывался в сфере частной жизни. Человек мог не занимать ни постов, ни должностей, не участвовать ни в каких политических баталиях, но иметь семью, круг соседей, размышлять о приземленном или «вечном» — и все это в пределах сферы его личного обособления, быть может не всегда осознаваемой. Частная жизнь отдельного индивида, конкретной женщины могла быть и сугубо интимной, и связанной с социальными процессами и явлениями. Но в любом случае, однако, роль отношений с матерью — и в детстве, и во взрослом возрасте — была очень велика. Следует учитывать также фактор социальной среды — в семьях «простецов» воспитание детей происходило стихийно, во время труда и досуга, а в семьях аристократии этот процесс благодаря дидактической литературе направлялся православными идеологами. Имела значение и форма органической группы — семья, род, клан, к которым принадлежали мать и ее ребенок.

Позитивная динамика развития частной сферы жизни древних русов и московитов, если судить по истории материнства, была связана с особенностями русской семейной организации, характеризовавшейся устойчивостью межпоколенных связей, значительной ролью старших женщин в доме, уважительным и внимательным к ним отношением со стороны детей и внуков, что особенно хорошо прослеживается на поздних, относящихся к XVII веку материалах. В педагогике матерей и бабушек сочетались постулаты православия и народные традиции, и таким образом — опять-таки в частной сфере — церковный идеал превращался в народно-религиозный. Постепенно, но не ранее конца XVII века на передний план в материнском воспитании, в отношениях матери и ребенка и, следовательно, в частной жизни всех женщин выдвинулись факторы личностно-эмоциональные, которые как «ростки» существовали и ранее, когда материнская любовь была, можно сказать, делом индивидуального усмотрения и социально вероятным, хотя, возможно, и не слишком распространенным явлением (X–XV века).

И в Древней Руси, и в Московии XVI–XVII веков определенную индивидуально-личную остроту отношения матерей и детей приобретали в конфликтных ситуациях, которые могли быть вызваны нарушением общепринятых норм (прежде всего детьми) или неординарностью обстоятельств (например, в случае редкого, но все же случавшегося в XVII веке развода родителей). «Нормой» же — по крайней мере в Московии XVII века — считались внимательные, доверительные и уважительные отношения между родительницами и их «чадами».

Роль женщины в древнерусской семье и семье раннего Нового времени (XVI–XVII века) не исчерпывалась только ролью домохозяйки и матери. Немалое значение в ее частной жизни имело само супружество и, следовательно, выполнение женщиной функций жены, стремление ее быть «женой доброй». Противопоставление «злой» и «доброй» жены прошло буквально «красной нитью» через все Средневековье и сохранилось в Новое время в неисчислимом количестве всевозможных «слов», «бесед», «поучений» и проповедей. Казалось бы, подобный сюжет — это не более чем общехристианский мотив, к тому же хорошо изученный! Однако и в дидактических текстах православных компиляторов можно разглядеть детали жизни реальных женщин.

Разумеется, православные проповедники были прежде всего обличителями пороков и не стремились анализировать действительную ситуацию и уж тем более реальные человеческие (женские) эмоции. Но пристальный анализ церковных текстов, касающихся описаний «добрых» и «злых» жен, позволяет заметить постепенные изменения, обусловленные динамикой формирования и, можно сказать, «усложнения идеалов». Рассмотрение литературной эволюции образов «доброй» и «злой» жен проливает свет на изменения в умонастроениях людей, живших несколько веков назад, а значит, и на перемены в частной жизни женщин Древней Руси и Московии.

Известно, что православная концепция характеризовала «добрую жену» прежде всего как женщину работящую, «страдолюбивую», что означало — как хорошую хозяйку. Идеал супруги был ориентирован на женщину профессионально не занятую, которая усердно работает «по дому», «чада и челядь питает», «чинит медоточное житие» и дает «много користи дому». Даже в чистой стилизации литературных эпизодов, повествующих о работящих «добрых женах» чувствовалось значение и ценность в семейной жизни того времени женщины житейски умудренной, умеющей «вести дом». В то же время, ориентируя на поиски «доброй жены», учительная литература XII–XVII веков на первое место ставила, конечно, не материальный фактор (семейное благополучие, достигнутое благодаря трудолюбию женщины), а факторы нравственно-идеологические. В первом ряду здесь была религиозность («добрая жена» должна была быть богобоязненной), далее следовал факторы социальный (от «доброй жены» требовалось добровольное отречение от любых дел вне семьи) и моральный: под «доброй женой» разумелась жена покорная («покоривая», «смиренная», «тихая»), безоговорочно согласная на признание своей второстепенности по сравнению с мужем, а потому верная, преданная ему при любых обстоятельствах. «Добрая жена» рисовалась авторам церковных поучений «светом ума и тихости».[289]