«Приключения Алисы в Стране Чудес» примерно в два с половиной раза длиннее «Приключений Алисы в Подземелье» и вместо четырех глав содержат двенадцать. Начало книги почти одинаково в обоих вариантах. Самые заметные из ранних изменений касаются Белого Кролика, который появляется «великолепно одетый, с парой белых лайковых перчаток в одной руке и бутоньеркой в другой». В измененном варианте у Кролика — перчатки и большой веер.

Добавлением был, например, знаменитый «бег на месте» в третьей главе «Алисы в Стране Чудес». Мышь стала рассказывать совсем другую, длинную и печальную, историю, хотя, как и в рукописи, эта знакомая всем читателям история набрана постепенно уменьшающимся шрифтом и расположена так, что напоминает длинный извивающийся мышиный хвост: по-английски слова «история» и «хвост» звучат одинаково. Некоторые изменения сделаны и в стихотворении о папаше Вильяме, который «спокойно стоит вверх ногами», — пародия на стихи известного поэта Роберта Саути. Баночка с мазью, сохранившей этому замечательному старому джентльмену бодрость и ловкость, стоила «в Подземелье» пять шиллингов, а в «Стране Чудес» только шиллинг. Всего в первых пяти главах «Алисы в Стране Чудес» добавлено только несколько сотен слов по сравнению с соответствующими им тремя главами «Алисы в Подземелье». Этот кусочек почти идентичного текста составляет уже семь десятых «Алисы в Подземелье», но едва ли пятую часть «Алисы в Стране Чудес», так как дальше добавлений сделано очень много. Среди них та часть, в которой Алиса встречается с Герцогиней, Чеширским Котом, Мартовским Зайцем, Безумным Шляпником. Теперь трудно представить себе «Алису в Стране Чудес» без этого самого знаменитого в литературе чаепития, и мы можем только радоваться, что Льюис Кэрролл не побежал к издателю с первым же вариантом своего сочинения.

В «Алисе в Стране Чудес» также гораздо длиннее диалог между Черепахой и Грифоном, песня о супе состоит из двух строф вместо одной. Сцена суда занимает уже не три страницы, а почти тридцать благодаря новому появлению Мартовского Зайца, Сони и Безумного Шляпника и защитительной речи самой Алисы. Притом Бармаглота, Моржа и Плотника, Труляля и Траляля и многих других изобретений Льюиса Кэрролла нет еще ни в Стране Чудес, ни под землей. Они появляются только во второй части книги, «В Зазеркалье». Теперь обе части обычно издаются, как тому и следует быть, в одном томике.

Льюис Кэрролл сам первый признал бы, что он неважный художник, и всякий, кто хоть немного разбирается в графике, согласился бы с ним. Зато он отчетливо представлял себе то, какие картинки ему нужны. Поэтому Джон Тэннил поступил очень разумно, во всем следуя замыслу автора. Рукопись Льюиса Кэрролла изобиловала иллюстрациями — всего их было тридцать семь. Тэннил нарисовал сорок две, двадцать из которых в композиции и деталях точно повторяют рисунки автора.

Только когда «Полумесяц» достиг того места, где стоит теперь город Олбани, Генри Гудзон понял, что ошибся и что широкий и спокойный поток, по которому он плыл уже месяц, не приведет его в Китай. Разочарование было горько, но зато открывшиеся ему виды этой благодатной долины были прекрасны, и к тому же то было самое лучшее время года: конец лета — начало осени. Для современных путешественников все эти красоты безвозвратно погибли, но тогда, в 1609 году, река предстала перед Генри Гудзоном во всем блеске.

Прошло почти два века, и уже другой человек ехал вверх по Гудзону, но с гораздо более прозаической целью — в гости к замужней сестре. Ему было семнадцать лет, т. е. родился он за пять месяцев до провозглашения независимости Америки. Тогда, в только что образованных Штатах самой популярной личностью был Джордж Вашингтон, поэтому естественно, что своего одиннадцатого и последнего ребенка супруги Ирвинг назвали Вашингтоном.

Нью-Йорк, где родился Вашингтон Ирвинг, насчитывал в те времена всего двадцать три тысячи жителей. Однако дух космополитизма уже в то время царил в молодой столице, хотя был более органичен и менее назойлив, чем теперь. Вашингтон Ирвинг не получил особенно хорошего образования, но охотно черпал знания и опыт из чтения книг. В то время Европа как бы обезумела, не зная, как отнестись к Французской революции, одна половина кричала «ура», другая разражалась ругательствами — середины не было. Отдельные части Европы в ярости грызли друг другу глотки, между тем Америка преуспевала в мирных делах, и еще далеко было до той Америки, которая вызвала презрение Чарлза Диккенса. Молодые Соединенные Штаты набирали силы для роста, а Европа, казалось, искала способ покончить с собой. В такую эпоху формировался Вашингтон Ирвинг. Многое он видел и понимал, но и бессознательно он, человек гибкий и восприимчивый, носил свое время в себе.

Европу он посетил впервые в 1804 году с тем, чтобы поправить здоровье. Он сошел на берег в Бордо и узнал, что Бонапарт положил конец Республике, а Франция ждет приезда папы римского для коронации и возрождения Священной Римской империи Карла.

В начале 1806 года Ирвинг был уже опять в Нью-Йорке. Здесь он участвовал в развлекательном периодическом издании под названием «Салмагунди», выступал в суде и вообще проявлял пристальный интерес ко всему происходящему. В результате в 1809 году он закончил и издал «Историю Нью-Йорка, написанную Дидрихом Никербокером». Книга имела почти ошеломляющий успех. Среди описанных в ней семейств были, между прочим, и «Ван Винкли, из Гарлема, любители сырых яиц».

После успеха «Истории» Ирвинг не писал несколько лет. К концу войны 1812 года он стал помощником и военным секретарем губернатора Нью-Йорка и стал даже называться полковником Ирвингом, но военной службы, кажется, не нес никогда. Потом он собрался было в Вашингтон, чтобы получить направление в армию, но не успел — был заключен мир. Через несколько недель, в мае 1815 года, он отплыл в Англию. Когда он туда приехал, Ватерлоо уже состоялось и Наполеон был разбит. Следующие три года Ирвинг провел без определенных занятий, без цели, как это умел делать только он. Особое место в его жизни этого периода занимает дружба с Вальтером Скоттом. Она началась в 1817 году, когда Ирвинг с рекомендательным письмом пришел в Абботсфорд — дом в романтическом стиле, который Скотт сам для себя построил. Он явился с письмом и просьбой, если возможно, принять его. «Мистер Скотт, — вспоминал Ирвинг, — сам вышел встретить меня и с искренним радушием, напоминающим старинные времена, пригласил войти в дом. Я сразу же оказался за столом, накрытым для завтрака, и почувствовал себя как со старым другом. Вместо нескольких часов мой визит продлился несколько дней — и каких дней!»

Читатель, наверно, уже представил себе богатого и досужего джентльмена, беспечно путешествующего по свету и не думающего о завтрашнем дне, потому что думать вообще скучно, а заботы о будущем излишни. На самом же деле Ирвинг был беден и зависел от милости добрых и любящих родственников. Ему было уже тридцать четыре года, а прочного положения он не имел, и никого это так не тяготило, как его самого. К лету 1817 года у него созрело решение стать писателем. Почему бы и нет? Он уже пробовал писать.

В марте 1819 года он сообщал из Лондона своему другу Бревурту в Нью-Йорк: «Я только что отослал моему брату Эбенезеру рукопись первой части одного произведения, которое в случае успеха я надеюсь продолжить. Сначала я хотел, чтобы брат отправил это для напечатания Томасу, но теперь должен искать другого издателя. Не мог бы ты, как знаток литературы и бездельник, взять на себя заботы об этой вещи? Я хочу закрепить за собой авторское право, вещь напечатать и продать одному или сразу нескольким книготорговцам, которые взяли бы все издание на выгодных основаниях и заплатили бы наличными или надежными бумагами. Так меньше забот и больше выгод для автора, чем если продать авторское право. Я бы хотел, чтобы первому вещь предложили все-таки Томасу, так как он был мне хорошим другом, и я хочу, чтобы ему достались все выгоды, возможные от этого издания. Если вещь будет печататься в Нью-Йорке, держи, пожалуйста, корректуру, так как я боюсь, что в рукописи могут быть неясности, иногда ошибки, а ты знаком с моим почерком».