- И всё-таки не встреча - чудо, - покачал головой Корнеев. - Мы с тобой сколько не виделись? Десять лет?

   - Семь, - поправил один из лучших военных хирургов Человечества, плотоядно принюхиваясь к запахам с кухоньки.

   - А, точно - семь. Чёрт, мне больше показалось... - Корнеев налил себе минералки из сифона, брызнул половину в молча пододвинутый другом стакан. - Я про тебя только в журналах читал. Честное слово, когда тебя премировали - я уже собрался совсем, думаю - нет, надо его найти, хотья руку потрясти! Да тут как раз все отпуска позакрывали, и вообще...

   - Ну, я про тебя тоже читал, - Пичаев покачал головой. - Да все, наверное, кто у Науманна учился, знаменитыми стали... Я лично от знаменитости просто забронзовел. Знакомого вижу - так ещё думаю, руку давать или нет... А как меня судить хотели, ты не читал? Ещё до премии и прочих почестей?

   - Читал, - вздохнул Корнеев. - За дело, между прочим. Скромняга ты наш.

   - За дело, - согласился Пичаев и отхлебнул разом полстакана. - Слушай, раз уж встреча такая чудесная - давай-ка я поем чего-нибудь, у меня... - он мельком посмотрел на тяжёлый офицерский хронометр на мощном широченном запястье, - ...через пять часов семинар... а потом наговоримся. Я тут где-то на месяц. У тебя-то как, кстати - время есть? Ты же у нас какой - ты не в кишках там возишься, в душе человеццкой, это, брат, знаешь ли... - он покрутил в воздухе рукой.

   - Есть, - кивнул Корнеев, не сводя глаз с хорошо знакомого и такого изменившегося лица и не отвечая на добродушную подколку. - Есть у меня время. Наговоримся...

   Первое, что он спросил, открыв глаза, было:

   - Где я? Что со мной?

   Военный врач, стоявший у его постели, штабс-капитан Пичаев, слышал этот вопрос уже тысячи раз. И всегда отвечал на него честно - ни к чему прятать от человека правду, лгать можно, лишь когда ложь поможет выздоровлению. А тут... какая тут помощь. И какое выздоровление?

   Но всё-таки перед ним был двенадцатилетний мальчик. И хотя врач слышал этот вопрос и от младших, чем нынешний пациент - он всё же не смог себя сдержать и, присев на край постели, не отводя взгляда, ответил... он хотел положить руку на локоть парнишке, но ответ сам по себе исключал такую возможность:

   - Саша, ты постарайся остаться мужчиной. Ты в военном госпитале. У тебя нет рук и ног.

   Он был готов к крику, к слезам, хотя и не ожидал их стопроцентно. Это поколение выросло особым. Его отцы и матери вышли в Дальний Космос, буквально рванулись к звёздам, к давней мечте Человечества - с открытой душой, с улыбкой и широко распахнутыми глазами, готовые дружить, готовые учиться... и были тяжело обижены, оскорблены, удивлены тем, как их встретили. Их дети родились и росли на войне. Они чётко понимали, что есть враг, и этот враг стоит между ними и звёздами. И не тратились на ненужные рефлексии, готовые чуть ли не с пелёнок и убить - и умереть. И это было немного страшно - но в то же время лишь в этом оставалась надежда на победу. Ну а без победы дальнейшей жизни просто не существовало ни для кого...

   ...Врач не ошибся. Мальчишка сделал судорожное телодвижение - видимо, рефлекторное, очень жуткое - всем оставшимся у него телом, тут же "перехваченное" кроватью. Быстро посмотрел вниз - на себя. И перевёл взгляд на врача:

   - Мужчиной? Без рук и ног? - между красивых тёмных бровей мальчика пролегла складочка. Его глаза смотрели внимательно и задумчиво. Он оценивал своё положение, и врачу вдруг захотелось начать биться головой о стену, пока не выбьется из неё вся эта боль, весь этот ужас, вот этот взгляд... - Послушайте, - голос мальчишки был деловитым, - а вы не можете меня убить? У меня никого нет, я могу и сам решить... кажется. Созовите Консилиум Смерти, это же можно? Укол сделайте какой-нибудь. Чтобы я уснул. И всё.

   - Саш, - врач говорил спокойно, - они ведь так сделали как раз, чтобы ты помучился и сам принял такое решение. Сам себя убил. Из чистого садизма они так сделали. Понимаешь?

   - Я понимаю, - кивнул мальчик. - Но выхода всё равно нет. Мне не надо было им попадаться живым. А так жить дальше... - он улыбнулся. - Ну это же глупость, разве нет? Только чужой хлеб прожирать. Вы ведь не можете мне вырастить новые руки и ноги?

   - Нет. Не могу, - сказал врач и... и решился. Решился потому, что всё в нём вдруг взбунтовалось против этой жестокости - слепой жестокости войны, трусливой жестокости врага, даже правильной и расчётливой жестокости мальчика к самому себе.

   - Послушай, Саша, - сказал он спокойно. - Если вопрос стоит так, то я хочу тебе предложить одну вещь. Участие в эксперименте. Я много лет работал над этой технологией. Технологией биопротезирования. Она... она мной разработана полностью, но чисто теоретически. Практики не было. Не было уже полгода, с тех пор, как я закончил расчёты и внепрактические эксперименты. Я просто опасаюсь - процесс долгий, мучительный и даже по расчётам далеко не стопроцентный, вдобавок - могущий закончиться гибелью участника. Я даже заявку на разрешение не стал подавать. Но... надо же когда-то начинать.

   Он умолчал о том, почему решил начать именно с Саши. Умолчал о своём желании разбить себе голову о стену. И пояснил деловито и тоже правдиво, вот только это был лишь второй слой правды:

   - Ты ещё не взрослый, ты бурно растёшь, у тебя вовсю работает весь организм, понимаешь? - мальчик медленно кивнул, не сводя с врача пристального взгляда. - Ты сможешь выдержать то, от чего взрослый умрёт. Подумай сегодня... и скажи. Тогда я вызову главврача и военного коменданта, мы составим заявку и начнём работать. Но учти, что это... я повторяю... это будет больно. Ужасно больно. И долго. Очень.

   В этот самый миг, совершенно неподходящий для такой реакции миг, лицо мальчика стало лицом двенадцатилетнего ребёнка, поверившего в сказку.

   - У меня будут... руки и ноги?! - выдохнул он. - Я смогу...

   - Может быть - и нет, - покачал головой врач. - Шансов на успех не очень много. Но они есть. И в любом случае это будут всё-таки не твои руки и ноги. Протезы. Но - живые. И, если у нас получится, то мы сможем так лечить и других. Ты не один такой, Саша.

   Мальчишка на секунду прикрыл глаза. И, не открывая их, тоненько сказал - почти пискнул:

   - Я согласен.

   А потом - открыл их.

   В глазах был бездонный океан - полный звёздного света океан веры и надежды...

   ...В 20-м году Первой Галактической Войны двенадцатилетний Саша Вакулич стал первым человеком, получившим биопротезы рук и ног. На двух из них он сплясал вприсядку на заседании следственной комиссии, после чего неожиданно очень по-детски начал умолять ошарашеных военных врачей не наказывать человека, который вернул ему жизнь...

   Нет, всё-таки во многом Пичаев не изменился. Корнеев почти с умилением смотрел, как старый друг с каким-то даже тихим похрюкиваньем поглощает двойную порцию гречки с тушёным мясом (гуся он презрел, обозвав все экзотичные блюда вообще непечатными ретро-словами)

   - Ты себя ведёшь, как свинья, - дружелюбно заметил он наконец. Пичаев хрюкнул, запил последнюю порцию гречки минералкой, уже самочинно налитой из графина, возразил:

   - Я себя веду, как голодный человек. Ты знаешь, чем в перелёте кормили?! Во, - он показал между двух пальцев что-то неощутимо крохотное, - во сэндвичи, затхлые, как мозги джаго, и энергетик в банках. Я им там говорю, у вас же у всех гастрит будет, язва будет, я хирург, я уже по вашим лицам знаю вашу страшную судьбу... дайте мне колбаски хоть... а экипаж, матеворит им в анус, весь сплошь финский. Специально подобрали гады, для нечувствительной перевозки пассажиров! Смотрят прозрачными глазами и коффоррятт, что расион утферштённ оффисиально и соттершитт фсё неопкотиммоййе, а такше песфреттен и фесьма полессен... Но зато там одна бортушка была... - Пичаев закатил глаза. - Ох, небеса и звёзды, такая была бортушка... - он поводил по воздуху руками, покрутил головой и звонко крякнул.