— Мне стало просто незачем жить. — Лисандра содрогнулась всем телом, потянулась за чашей с вином и глотнула. — Нестасен… Я бы все вытерпела и перенесла, будь со мной Эйрианвен, чтобы держать меня за руку. Но я осталась одна, Телемах. — Она приложила руку к груди. — Здесь теперь пусто.

Жрец покачал головой.

— Лисандра, милая, ты не одна. В дни горя приходят друзья, чтобы облегчить твою ношу. А я тебе друг, спартанка. Любая рана требует времени, чтобы затянуться. Ты вольна оставаться здесь столько, сколько понадобится.

Она ответила со всей серьезностью:

— Но я должна вернуться в луд, как только смогу снова сражаться.

— Все так, но пока до этого еще очень далеко.

Телемах вновь наполнил чашу, и Лисандра осушила ее до дна, зная, что Дионис, по крайней мере в ближайшее время, не подпустит к ней злобную Никс.

Телемах внимательно наблюдал за Лисандрой, вливавшей в себя неразбавленное вино. Когда она упомянула о возвращении в луд, в ее голосе прозвучало жутковатое нетерпение. Но отослать ее туда прежде, нежели как следует затянутся душевные раны, значило отправить девочку на верную смерть. Там она быстренько дойдет до самоубийства… в том или ином виде. Однако сказать ей об этом означало нарваться на отрицание.

— Выпей еще, — посоветовал он. — Вино не панацея, но иногда оно способно помочь.

Лисандра последовала совету и вскоре откровенно опьянела. Слезы полились потоком, она что-то несла то про Эйрианвен, то про насильников в тюремной каморке. Телемах сам чуть не плакал, глядя, как она убивалась. По природе своей он был не чужд цинизма, но его глубоко трогало отчаяние в голосе девушки, рассказывавшей ему про силурийскую гладиатрикс. Что же до того ужаса, который она пережила по милости Нестасена, то Телемах искренне и жарко молился о скорейшей поимке нубийца. Пусть мерзавец встретит такой конец, от которого станет худо даже видавшей всякие виды толпе толстокожих жителей Галикарнаса.

Наконец речь Лисандры стала совершенно бессвязной, а голова поникла на грудь. Убедившись в том, что сознание покинуло ее, Телемах отнес девушку в ее комнатку, бережно уложил, а потом принялся смешивать целительную настойку, хорошо зная, что проснуться ей предстояло со страшнейшим похмельем.

Первый месяц пребывания у Телемаха тянулся для Лисандры медленно-медленно. Кошмары продолжали изводить ее по ночам, но жрец всегда был тут как тут, готовый разбудить ее и вырвать из ранящих когтей прошлого. Поначалу она неизменно приходила в ужас от мужского присутствия в темноте, но потом, когда привычка взяла свое и Лисандра даже спросонья перестала воспринимать его как угрозу, на смену ужасу пришла благодарность, хотя девушка никогда не заговаривала об этом, ибо чувствовала, что тем самым смутит их обоих.

Между тем оказалось, что Телемах не зря называл себя весьма опытным лекарем. Его мази и целебные настойки быстро возвращали Лисандре телесное здоровье, так что скоро она уже могла ходить без посторонней подмоги. Более того, искусное лечение уберегло ее лицо от сколько-нибудь видимых шрамов. Не в обычае спартанцев было лелеять физическую красоту, но в глубине души Лисандра побаивалась, что останется навек обезображенной кулаками подельников Нестасена. Как все-таки хорошо, что хоть этого не случилось!

— Не хочешь мне сегодня помочь?

Лисандра оторвалась от Фукидида и увидела жреца, как раз входившего в комнату.

— Я почти завершила «Историю Пелопоннесской войны». Заметь, я не стала ничего подправлять, хотя на самом деле Фукидид пишет очень предвзято.

— Я совсем о другом. — Телемах подсел к ней на скамью. — Я говорю о храмовой службе.

Лисандра положила стиль так осторожно, словно опасалась сломать его.

— В каком качестве, Телемах? — спросила она. — Я ведь больше не жрица.

— С какой стати?

— Меня познали мужчины. — Лисандра трудно сглотнула. — А это запрещено.

— В Спарте — возможно, — отмахнулся Телемах. — Здесь же, я полагаю, тебе полезно будет оказать другим помощь в общении с нашей богиней. Истина состоит в том, что ни одному союзу смертных, женскому или мужскому, негоже изгонять жреца либо жрицу. Поступать так было бы слишком самонадеянно. Пусть Афина сама присматривает за людьми, посвятившими ей жизнь!

Сердце Лисандры учащенно забилось. Она понимала, что в полной мере уже не сможет вернуться к жреческой жизни, и тем не менее… Помочь в храмовой службе, услышать в святой тишине обращенный к ней голос богини!..

Она-то думала, что все это навсегда заказано ей.

— Почту за великую честь.

— Отлично. Я знал, что ты не откажешь мне, и заранее приготовил подарок по этому случаю.

Он протянул ей небольшой сверток.

— Ой!

Лисандра почувствовала, что краснеет, что было не вполне в рамках приличий, но жрец поистине застиг ее врасплох. Она бережно развернула полотняную упаковку и вытащила новенький, с иголочки хитон, длинный, ярко-красного цвета.

— Ну как, угадал я с оттенком? — улыбаясь, спросил Телемах. — Мне довелось встретить на рынке одного малого, который клялся, будто жил в Спарте. Он уверял меня, что ваш союз носит одежды именно такого цвета.

— Воистину так! — Лисандра попросту сияла восторгом. — Он подобран так, чтобы враги Спарты вовек не увидели, какого цвета наша кровь!

— Полагаю, кровожадные враги здесь вряд ли появятся, но я доволен, что тебе нравится.

— Еще как, Телемах! Такой роскошный подарок!

— Не такой уж роскошный, но если ты рада, то и я рад. — Жрец поднялся на ноги. — Что ж, переодевайся и приходи в храм. В кои-то веки посижу в сторонке и посмотрю, как служат другие!

Телемах был вполне удовлетворен тем, как шли дела у Лисандры. Дружеская забота и помощь все-таки помогли ей справиться с пережитым горем. Она по-прежнему часто рассказывала ему об Эйрианвен, но вместо былого надрыва ее голос звенел светлой печалью. Нестасена она предпочитала не упоминать вовсе, но Телемаху было известно, что жестокий нубиец еще посещал ее сновидения. Время от времени жрец спрашивал воинов, приписанных к городской страже, как обстояло с поимкой беглого наставника гладиаторов, но те лишь разводили руками. Не желая расстраивать Лисандру, Телемах не говорил ей об этом, но то, что она дала согласие провести службу, явно свидетельствовало о добрых и значительных сдвигах. Видно, не все россказни о стоицизме спартанцев были пустой болтовней.

Стоя у входа в храм, он приветствовал верных Афины, собиравшихся на церемонию. Может, кому и показалось несколько странным, что Телемах отступил от привычного распорядка, но вслух никто ничего не сказал. Вскоре помещение наполнилось, и жрец закрыл двери. Для собравшихся это был знак, что никто больше не войдет сюда с улицы, нарушая торжественность обряда.

В воздухе витал густой запах благовоний.

«Если спартанцы в самом деле исповедуют благородную простоту, значит, Лисандра не умеет обращаться с курильницами. А впрочем, все к лучшему. Пусть народ как следует удивится», — сказал себе Телемах.

И вот Лисандра показалась из-за статуи богини. Она несла в руках посвященное ей копье, и верные отозвались невольным ропотом удивления. Телемах же словно иными глазами посмотрел на спартанку. Теперь, когда ее раны зажили, а с лица пропали страшные синяки, она была воистину прекрасна. В храмовой полутьме, в струях душистого дыма многим наверняка показалось, будто сама Афина сошла с олимпийских высот почтить своим присутствием скромную святыню в Галикарнасе.

Лисандра уже возвысила голос, воспевая гимн в честь богини, которой здесь поклонялись:

Я славу пою Афине Палладе, хранительнице городов,

Ей, сеющей страх, что с Аресом об руку направляет храбрых дела,

Крепости осаждает и дает силу боевому кличу воинов,

Той, что хранит их в жестоком бою и в дальнем пути.

Привет тебе, о богиня! Укрепи меня и озари своим светом!