При этом эллинки были вполне дружелюбны. Эйрианвен не умела, а главное, не желала вливаться в их среду, но была им благодарна.

Она больше думала о том, насколько трудно будет ей занять место Сорины, стать предводительницей общины в случае победы в поединке. Соплеменницы будут презирать ее за то, что она приводила на свое ложе гречанку и вообще якшалась с этим племенем. По зрелом размышлении Эйрианвен пришла к выводу, что любовь к Лисандре ей, может, еще и простят, а вот дружбу с теми особами, которых ее община почитала враждебными, — ох, навряд ли.

Силурийка слишком хорошо представляла себе все последствия их с Сориной соперничества за главенство. Это будет не просто схватка двух женщин. Амазонка олицетворяла приверженность старым обычаям, она же, Эйрианвен, — перемены. При этом ярость первой воительницы успела заразить и других женщин. Сорина каждого человека считала частью чего-то целого, не более и не менее. Для нее не существовало индивидуальных различий, и Эйрианвен не могла с этим согласиться. Да, Рим был и оставался жестокой машиной войны. Но это же не делало мерзавцами всех поголовно римлян… ну, или греков, если уж на то пошло. Верно, Эйрианвен ненавидела Рим за то, что империя поработила ее народ. Но не судить же каждого римлянина за преступления его политиков и полководцев!..

Переполненные ненавистью разглагольствования Сорины рано или поздно должны были стать зародышем беспорядков в гладиаторской школе. Эйрианвен в этом нимало не сомневалась. Если какая-нибудь дикарка начнет без конца задевать жительниц побережья, те в конце концов не потерпят. Школа тут же разделится на два непримиримых враждующих лагеря, и жизнь в ней станет попросту невыносимой. В итоге кровь начнет проливаться не только на арене, причем все чаще и больше.

«И так уже смертей более чем достаточно, — думалось Эйрианвен. — На арене мы деремся по принуждению, но путь, избранный Сориной, грозит вообще потопить все в крови. Участвовать в этом я ни под каким видом не желаю.

Но стоит ли ради этого убивать Сорину?..

Как трудно принять правильное решение!»

Эйрианвен сама поддалась гневу и возвысила против нее голос. После чего они обе в запале наговорили одна другой таких слов, которые взять обратно было уже нельзя. При всем том британка не могла отыскать в себе ненависти к «старухе». Они слишком долго были подругами. Не имело значения даже то, что они вели род из разных племен. Замкнутый мирок луда давным-давно сделал их сестрами.

«Эйрианвен Убийца Родни. Вот как меня теперь назовут!»

Горькая мысль.

Гладиатрикс Секунда знала, что Сорина не даст ей ни малейшей поблажки, когда они сойдутся на песке арены. А значит, надо всемерно скрепить сердце и отставить чувства в сторонку. Иначе — неизбежное поражение и гибель. Эйрианвен и так опасалась, сможет ли она достойно противостоять дакийке. Да, она была моложе, но Сорина провела в битвах всю жизнь. Она дралась не только на арене, но и на широких равнинах своей родины. В арсенале Эйрианвен не было ни единого приема, которого не знала бы могучая амазонка. Ведь это она, предводительница, сама научила британку всем хитростям и ухваткам.

Как ни поддерживала ее Лисандра, Эйрианвен понимала, что обстоятельства складывались не в ее пользу. Силурийка пыталась прибегнуть к дару ясновидения, унаследованному от отца-друида. Увы, даже он не позволял ей предугадать судьбу поединка. Морриган покрыла будущее слишком плотными пеленами.

Эйрианвен было страшно.

— Итак, я решил поставить на силурийку.

Палка и Катувольк вновь сидели в амбаре, оборудованном для отдыха наставников. Здесь они проводили почти каждый вечер. Как всегда, в помещении было полно народа. Все, кажется, только и говорили о предстоявшем бое между Примой и Секундой.

— Ни разу еще не видал такой бучи вокруг бабского боя, — продолжал Палка. — Глазам не верю! Неслыханные деньжищи на кон ставятся! Бальб и вовсе сияет, точно сам Гелиос. Ну а ты как думаешь? Которая из них победит?

Катувольк некоторое время молча смотрел в кружку с пивом.

— Трудно сказать, — проговорил он затем. — Вроде бы все говорит в пользу Сорины, но я печенкой чувствую, что Эйрианвен так просто не скрутишь. У нее больше причин стремиться к победе.

— Вот как. — Палка отставил опустевшую кружку и пододвинул к себе полную. — И что это за причины?

— Сорина будет отстаивать то, что и так ей принадлежит. Эйрианвен станет биться за любовь. По мне, это всем причинам причина.

Палка в ответ рассмеялся, вернее, заржал.

— А ты, парень, стал мягкотелым. — В выпуклых глазах парфянина плескалось веселье. — Ишь заговорил, аж прямо как поэт какой! Только не рассказывай мне, будто у Эйрианвен с Лисандрой такая-растакая любовь, если они облизывают одна другую по темным углам! Брось, Катувольк!.. — И Палка хлопнул себя по бедру.

— Тошнит меня от тебя! — буркнул молодой галл.

— Вот уж спасибо, — фыркнул парфянин.

— Кстати, я не шутил, — продолжал Катувольк. — Я очень пристально наблюдаю за ними обеими с тех самых пор, как впервые заговорили про бой. Трудно поверить, но спартанка так ее опекает!.. Я сам думал, что она бревно бесчувственное, а на деле… Эйрианвен же, как я посмотрю, просто удержаться не может, чтобы лишний раз ее не коснуться. Да, Палка, все это мелочи, но весьма много говорящие. Даже когда они просто беседуют, обязательно одна другой на плечо руку положит. Они в самом деле близки. Во всех смыслах.

— Мне бы к ним третьим. В серединку. — Палка мечтательно облизнул губы. — В луде я и в самом деле удерживаю свой меч в ножнах, но мужчиной-то быть не перестаю! Как подумаю, что Эйрианвен… эти ее пухлые титьки!.. Ясно же, чего девка хочет, так при чем тут Лисандра? Ей мужика надо, и говорю тебе, Катувольк, что этим мужиком стану я!

Галл невольно расхохотался.

— Палка, да она тебя на завтрак проглотит! И выше на целую голову, и дерется получше твоего…

— А я любовных сражений никогда не боялся, — расплылся маленький парфянин. — Представь только, как мы с ней сойдемся. Беленькая и черный, мягкое с твердым!..

— Нет, я точно сейчас блевану, — согнулся от хохота Катувольк.

Ничего более непристойного, нежели Палка, бьющийся в судороге страсти, вообразить было невозможно.

— Нанял бы ты себе шлюху, — посоветовал он парфянину. — Опустошись как следует и не изводи нас больше такими вот умствованиями.

Идея Палке понравилась. Он немедленно обвел заведение взглядом.

— Хочешь, вместе повеселимся?

Катувольк покачал головой.

— Нет. Я, пожалуй, лучше пройдусь.

— Опять в тот лупанарий потащишься? Искать ту… ну, как там ее звали-то?

— Дорис.

— А, ну да. — Палка так и лучился, готовя подначку. — Дорис. Милая Дорис… Ты, небось, уже целое состояние туда перетаскал! Вот что такое спятивший галл. Ты не забыл, что шлюхи здесь дармовые? За все платит ланиста.

— А я подожду, пока она кончит работу, — сказал Катувольк. — Я просто… быть с ней люблю.

Он и сам услышал, насколько глупо прозвучали эти слова.

— Так ты что же, и подол ей не задираешь? — Палка даже не заржал, а просто взревел от веселья. — И это Катувольк, наша гордость! Наш галльский петух!.. С ума сойти! Сперва Лисандра, а теперь еще эта…

Катувольк сдвинул брови, наливаясь краской гнева и смущения, но Палка вдруг притих, на его лице нарисовалась улыбка.

— Повезло тебе, парень. Завидую, — проговорил он в кои-то веки без насмешки. — Нам так редко удается забыть о том, куда мы попали и в кого превратились. И как же это здорово, если Дорис вправду делает тебя немножко счастливей!

— Ты в самом деле так думаешь?

— Ну, по крайней мере, она вылечила тебя от Лисандры, — заметил наблюдательный Палка.

— Это верно, — кивнул Катувольк. — Честно тебе скажу, с тех пор как встретил Дорис, я больше не могу сердиться на Лисандру. Я с ней вел себя глупо. — Он махнул девушке-рабыне, требуя еще пива. — Она не могла бы стать женой мне и никакому другому мужчине. Об этом говорит все ее воспитание и то, как переменила ее жизнь в луде, которая хоть кого переменит, — добавил он тихо. — Для нее каждая победа — глоток свободы, лишнее подтверждение ее веры в собственное величие.