— Хорошо. — Эйрианвен поднялась на ноги. — Помнишь, несколько месяцев назад я говорила тебе, что наши судьбы — твоя, моя и ее — накрепко связаны между собой? Теперь я вижу, что это действительно так. Это воля Морриган, богини темных судеб.

— Значит, ты уверена в том, что поступаешь верно? — Сорина расправила плечи, глядя снизу вверх на поднявшуюся Британику. — Ты в самом деле готова умереть ради этой спартанки?

Дакийка усилием воли добавила в голос железа, хотя на самом деле сердце в ней плакало:

— Я выиграла множество битв, малышка, побеждала врагов, которые дрались даже лучше тебя. Их души давно покинули плоть, а я, как видишь, все живу. Скоро и ты отправишься следом за ними.

Эйрианвен улыбнулась, но как-то очень уж недобро.

— Счастье переменчиво, предводительница, — сказала она, как плюнула. — Сегодня оно улыбается одному, а завтра другому. Время наших бесед истекло. Между нами все кончено навсегда!

Она повернулась и ушла, не проронив больше ни слова.

Некоторое время воительница бесцельно бродила по коридорам подземелий, где содержались девушки-гладиаторы. Слезы слепили ее. Слова Сорины, упомянувшей ненавистного Фронтина, были для нее точно меч, глубоко пронзивший нутро.

Сама того не желая, Эйрианвен принялась вспоминать, как на ее родину пришли римские легионы. Огонь, блеск мечей, кровь родного народа… Легионеры двигались по стране, точно полчища муравьев, уничтожая все и вся на своем пути. Величайшие воины Силура ничего не могли противопоставить мелковатым, но связанным железной дисциплиной римским солдатам. Сила отважных воителей разбивалась о монолитную стену, составленную из множества трусов. Мужеств гибло, повергнутое в прах бесчестной, но хорошо отлаженной военной машиной.

Эйрианвен было отлично известно, что Лисандра отправилась к Фронтину. Весь луд о том только и говорил, но британка так и не успела перемолвиться со спартанкой. Ту сразу увели, чтобы должным образом приготовить к этому посещению, и Эйрианвен осталось лишь готовиться к худшему. Тем не менее она хорошо изучила Лисандру и была уверена в том, что девушка не бросится в объятия римлянина, завизжав от восторга. Гладиатрикс Секунда понимала, что бывшая жрица, не имевшая опыта по этой части, успела ее полюбить. К тому же бесконечные рассказы Лисандры о спартанской чести были далеко не пустым звуком. Эйрианвен знала, что подруга в душе останется ей верна, даже если ее тело подвергнется поруганию и насилию. Вот только думать об этом было невыносимо тошно.

Эйрианвен много раз видела Фронтина. Неутолимая ненависть навсегда выжгла его обветренные черты в ее душе. Воительницу начинало выворачивать наизнанку, когда она представляла себе, как его руки и губы касаются тела Лисандры. Сорина ударила по больному. Эйрианвен помимо воли сомневалась, что когда-нибудь сможет воспринимать возлюбленную совершенно так же, как прежде.

«Но нет! Я нипочем не откажусь от Лисандры только потому, что так приказала Сорина. Мы со спартанкой прошли немалый путь вместе. Этого просто так из сердца не выкинешь.

Сорина. Ох, Сорина!»

Мысль о предводительнице общины причинила ей новую боль. Дакийка была ее подругой. Сестрой. Матерью. Родственницей в том великом смысле, который связывал племена, бившиеся с Римом. Когда Эйрианвен только-только угодила в луд, именно Сорина помогла ей забыть первоначальные страхи, наделила мужеством продолжать сражаться и жить. Амазонка обучила ее приемам боя на арене, позволявшим выживать, побеждая.

Но мудрой Сорине что-то застило глаза, как только речь заходила о Лисандре. Да, спартанка не была связана с их племенами узами крови, но Эйрианвен чувствовала, что за ненавистью дакийки стояло нечто более глубокое. Оно ослепляло и пожирало Сорину, а стало быть, являлось злом. Морриган продолжала свои недобрые игры, дотягиваясь даже сюда, в далекую Азию. Даже здесь она настраивала друг против друга любящих людей.

Эйрианвен от всего сердца послала проклятие этой богине. Темная судьба сплетала и расплетала нити, смеясь над тщетными усилиями смертных.

Катувольк долго вел девушку темными улицами Галикарнаса. Шел реденький дождик, благодаря которому меньше ощущался неистребимый тухловатый запах, витавший над лабазами. На ходу галл обнял девушку за плечи, и та благодарно прижалась к нему.

— Со мной можно делать все, что тебе угодно, — сказала она. — Обычно я принимаю только одного мужчину за вечер, но мне велели соглашаться на все, чего пожелают наставники гладиаторов. Еще я умею петь и играть на лире, только это никому обычно не нужно.

— Девочка, я ничего с тобой делать не собираюсь, — буркнул Катувольк.

— Ой!.. — оробела юная потаскушка. — Значит, ты хочешь наблюдать, как я… буду с другими? Или мне раздеться и плясать перед тобой?

— Нет. — Молодого галла передернуло от отвращения. — Я просто хотел увести тебя от Нестасена. Он… становится немного странным, когда нанюхается своей конопли.

— Да, — кивнула девушка. — Таково действие дурмана. Он придает мужчине выносливости, но заставляет его вытворять странные вещи.

Она помолчала и отважилась вскинуть на Катуволька глаза.

— Спасибо тебе.

Галл заставил себя улыбнуться.

— Ну и хорошо. Ты слишком молода и не заслуживаешь подобного обращения. Никто такого не заслуживает!

— Со временем ко всему привыкаешь, — отмахнулась она. — Не то чтобы мне это нравилось, конечно, но платят нам все же неплохо. То есть деньги идут содержателю лупанария, однако и девушкам кое-что перепадает. По крайней мере, У меня есть крыша над головой, да и голодать почти не приходится.

— А сейчас ты хочешь есть? — спросил Катувольк, внезапно почувствовав, как от выпитого пива разыгрался его собственный аппетит.

— Еще как, — ответила девушка. — Я никогда не ем перед началом вечеринки. Боюсь, как бы меня не стошнило, когда кто-нибудь слишком глубоко… Ну, ты понимаешь.

Катувольк мрачно хмыкнул. Да уж, он понимал. Видел только что. Собственными глазами.

— Ну так пошли поедим.

Девчонка вдруг отстранилась, посмотрела на него снизу вверх и требовательно спросила:

— С какой стати ты это делаешь?

— А с такой, что… — начал было Катувольк, но не договорил.

До чего же все-таки она напоминала Лисандру! Хотя в этой девушке была мягкость юности, которой у спартанки не было и в помине, пусть их и разделяло всего-то несколько лет. Ясное дело, юная потаскушка уже знала, почем фунт лиха, ей было не впервой подчиняться насилию. Все же Катуволька искренне покоробили жалкие попытки изображать удовольствие от унизительной пытки, которой подверг ее Нестасен. Сердце кровью обливалось, когда у него на глазах совсем молоденькую девчонку принуждали к подобному.

Тут он сообразил, что так и не ответил на вопрос, пожал плечами, усмехнулся и честно сказал:

— На самом деле даже не знаю. Зовут-то тебя как?

— Ну… — Девушка опустила глаза и пальцем ноги стала колупать мостовую. — Тут мне велели зваться Венерой. Но по-настоящему меня зовут Дорис.

— Странное имя.

— Оно греческое. Меня назвали по матери, — ответила она, словно оправдываясь.

— Красивое имя, — соврал молодой галл. — А меня зовут Катувольк.

— Ну что ж, Катувольк, — улыбнулась она и протянула ему руку. — В самом деле, пошли поедим? Я знаю несколько местечек неподалеку.

Ее маленькая рука утонула в его просторной ладони, и ему это понравилось.

Выходя вместе с правителем из триклиния, Лисандра старательно игнорировала косые взгляды и тихие двусмысленные напутствия. Понятно, для всех существовала лишь одна причина, по которой она вместе с Фронтином уходила прочь от гостей. Все это было до крайности унизительно, однако Лисандра была так напряжена, что для ярости у нее уже не оставалось сил.

— Какая же скука эти приемы, — идя к своим покоям, пожаловался Фронтин.

Его голос порождал легкое эхо, отражаясь от мраморных стен.