Киёмори надеялся, что преподобный Мэйун освятит его новую вотчину. Как назло, Го-Сиракава, послушавшись своего инока Сайко, внезапно решил сослать настоятеля в изгнание, Отрекшийся император принародно обвинил Мэйуна в подстрекательстве монахов. Энрякудзи к бунту. Сколько Киёмори ни пытался заступиться за преподобного, Го-Сиракава на удивле-ние. упорно избегал встреч и не желал ничего слушать.

В саду завывал ветер, проносясь меж голыми ветвями — листву сгубил пожар. Звук был скорбный, словно ветер оплакивал останки лета, останки Хэйан-Кё. Киёмори вздохнул и тут же горько усмехнулся сам себе. Одно дело — вздыхать нал опавшим апельсиновым цветом, ибо, как он ни прекрасен, следующей весной все равно распустится заново. Но можно ли выразить вздохом всю боль, всю глубину тоски по увядающему Хэйан-Кё, подобного которому нет и едва ли будет?

«Похоже, я старею, — сказал себе Киёмори. — Не ровен час начну вести себя под стать этому облачению и готовиться к затворничеству… Нет, это вряд ли. Я все еще нужен семье, а вскоре у меня появится внук, будущий император. Кто сумел отказаться бы от мирского, когда столько забот впереди?»

Тут Киёмори встрепенулся, услышав за перегородкой осторожное нокашливанье.

— Да? В чем дело? — грозно спросил он.

— Господин, у ворот посетитель. Говорит, ему нужно вам кое-что передать.

— В такой час? Что передать? От кого?

— Он назвался тада-но-курандо[59] Юкицуной, и, по его словам, у него для вас важное послание.

По спине Киёмори пробежал холодок. Так звали одного из Сэтцу Минамото — приятеля Наритики, а тот, как известно, служил советником при Го-Сиракаве.

— Кажется, я о нем слышал, однако это не дает ему права являться сюда. Знать, недоброе то послание, раз его доставляют под покровом ночи. Сразу не отвечай. Пусть кто-нибудь из стражи узнает, с чем он пришел.

— Господин, он сказал, что должен передать это вам с глазу на глаз. Воирос-де сугубой важности, не терпит посредничества.

— Не нравится мне эта песня, — проворчал Киёмори. — Сюда не зови, лучше я сам выйду.

Он потуже запахнул полы одеяния и направился в открытую приподнятую галерею, что соединяла палаты Нисихатидзё. Юкицуну по его повелению доставили в сад. Глава Тайра свирепо воззрился через перила на съежившегося от страха вельможу:

— Ты припозднился. Мы не принимаем гостей в такой час. Что тебе надо?

— Оттого-то я и пришел затемно, повелитель, — произнес Юкицуна громким шепотом, — что днем слишком много любопытных. В последнее время во дворце государя-инока готовят оружие, собирают воинов-самураев… Что вы думаете об этом?

Киёмори махнул рукой:

— Слыхал я такие сказки. Будто бы отрекшийся император намерен послать их на приступ Хиэйдзана. Только глупец на такое решится.

Юкицуна, не вставая с колен, приблизился.

— Нет, не для этого там собирают войско! Я — тот, кому было поручено готовить оружие. Истинная мишень не монахи, а Тайра!

Киёмори похолодел и схватился за ограду.

— Если это еще одна сплетня…

— Нет, господин. Я принимал приказы от самого Наритики. Он все затеял. Последние пять лет мы встречались в его загородном особняке у Сиси-но-тани, в холмах близ храма Миидэ-ра. Вскоре там стали собираться недовольные, которым надо было пожаловаться на Тайра, отвести душу за выпивкой, шутками и непристойными плясками. Монах по имени Сайко отзывался о вас хуже всех. Слово за слово, люди смелели, а теперь и вовсе затеяли заговор. Я решил, вам лучше узнать заранее, прежде чем дело примет дурной оборот…

— Государю-иноку известно о заговоре? — глухо спросил Киёмори.

— А как же иначе, господин? Го-Сиракава не раз посещал наши сборища, да и Наритика говорит, что получает приказы от самого ина. Часто через монаха-советника, Сайко.

Киёмори почувствовал закипающую ярость. «Го-Сиракава дважды гостил в моем доме. Дважды я бился на его стороне. Сколько Тайра полегло в тех боях! А теперь он злоумышляет против меня!»

— Говори, кто еще замешан!

Юкицуна перечислил имена: дворцовых стражей — уроженцев севера, недовольных жрецов и монахов, и даже двух вельмож Тайра, которым Киёмори лично выхлопотал повышения.

— Вот, значит, как? Не бывать этому! — прорычал Киёмори и выкрикнул в ночь: — Зовите моих сыновей! Скликайте дружину! Пусть каждый, кто верен Тайра, явится сюда с конем и мечом! Немедля!

В ответ послышался топот часовых, спешивших исполнить приказ.

— Я… пожалуй, пойду, господин, — пролепетал Юкицуна, расстилаясь в поклоне. — Кое-кто может заподозрить неладное, если не застанет меня в нужное время. — И, подобрав хакама, он припустил бегом к воротам, да так, словно за ним гнались призраки.

В течение следующего часа воины сотнями подтягивались в Нисихатидзё, отвечая на зов Киёмори. В управление Сыскного ведомства был послан гонец с уведомлением для Го-Сиракавы. В письме значилось, что господин Киёмори проведал о заговоре против своей семьи, подготовленном некоторыми из сподвижников государя-инока, в связи с чем намерен взять кое-кого под стражу, а отрекшегося императора просит не чинить тому препятствий. Ответ Го-Сиракавы был так расплывчат, что у Киёмори не осталось сомнений в причастности ина к мятежу.

Теперь глава Тайра с отрадой смотрел, как главный двор Нисихатидзё заполняется вооруженными всадниками с факелами в руках. «Как Го-Сиракава посмел тягаться мощью с Тайра? Должно быть, повредился в уме. Так пусть узрит глубину собственного помешательства!»

— Вот имена людей, которых надо схватить! — объявил Киёмори собравшимся воинам и зачитал данный Юкицуной перечень. После каждого имени он отряжал людей на поимку злоумышленника.

Для последнего же по списку — главного заговорщика На-ритики — Киёмори использовал иную тактику. Он попросту отправил к нему домой гонца с просьбой явиться в Нисихатидзё по срочному вопросу.

Уловка сработала. Через час, едва взошло солнце, лучшая карета Наритики подъехала к воротам усадьбы, и оттуда вышел советник, облаченный в самое изысканное из своих будничных одеяний.

— Только взгляни на него, — сказал Киёмори сыну, Мунэмори, приникнув с ним рядом к щели в бамбуковых ставнях. — Идет, точно его пригласили на утренние посиделки. Наверное, думает, что здесь вот-вот начнут потчевать завтраком, сливовым вином и танцами с музыкой. Что ж, его ждет сюрприз, хотя и не из приятных.

Попав за ворота, Наритика встревоженно огляделся — весь внутренний двор заполонили воины. Самураи Киёмори схватили советника под руки и втащили на ближайшую веранду.

— Ч-что происходит? — пролепетал Наритика. — Здесь какая-то ошибка!

В этот миг Киёмори оставил наблюдение и показался в дверях.

— Никакой ошибки нет, дайнагон.

— Господин Киёмори! Разве так положено принимать званых гостей?

— Прием самый теплый… для заговорщика.

— Заговорщика? Что за чушь! Я требую права поговорить с князем Сигэмори!

«Надеешься, что мой сын, которому ты сосватал сестру, за тебя вступится? Посмотрим».

Киёмори улыбнулся с напускной учтивостью:

— Он еще не приехал, советник. Боюсь, вам придется подождать.

— Связать его, господин? — спросил один из конвоиров.

— В этом не будет надобности, — сухо отозвался Киёмори. — А пока сделайте милость — отведите изменника в нашу новую комнату ожидания.

Воины выволокли Наритику прочь и заперли в крохотном чулане. Вскоре подоспел новый отряд.

— Повелитель, мы поймали монаха по имени Сайко.

— Превосходно. — Киёмори поднялся и вышел под широкий навес со стороны основного двора. — Ведите его сюда.

Самураи вытолкнули перед собой неказистого бритоголового коротышку, туго связанного по рукам и ногам, и бросили ниц перед господином.

— Стало быть, — произнес Киёмори, — ты и есть тот самый смутьян, что сгубил преподобного Мэйуна и собирался сделать то же со мной? Полюбуйся-ка на себя теперь! — И он с силой ударил монаха в лицо обутой в сандалию ногой[60]. — Так-то ты служишь своему господину, государю-иноку? Ты и твой сын — оба холопье отродье — получили на службе у Го-Сиракавы-ина чины и звания не по заслугам, да зазнались сверх всякой меры. Нашептывали государю, чтобы он сослал ни в чем не повинного настоятеля, затеяли смуту в государстве, а сверх того стали покушаться на весь мой род и с этой целью вступили в сговор. Признавайся во всем!