Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

За все пятьдесят лет жизни он ни разу по-настоящему не болел, и теперь его разбирал ужас. «Может, это Рюдзин решил мне отомстить? Или духи хвори воспользовались тем, что ками сняли защиту, и перешли в наступление?»

Киёмори позвал слуг.

— Разошлите гонцов во все буддийские храмы, — приказал он. — Призовите священников и монахов молиться за меня, ибо я не знаю, переживу ли эту ночь!

Слуги испуганно бросились выполнять приказание и уже через час вернулись с монахами из близлежащих храмов. Те попробовали успокоить Киёмори.

— Мы часто встречаем подобный недуг в это время года. Большинство излечивается за несколько дней, хотя человеку ваших лет может потребоваться чуть больше.

Однако, по настоянию Киёмори, монахи остались сидеть в соседней комнате, мерно раскачиваясь и бормоча сутры, пока он горько страдал на своем ложе.

Никогда еще предводитель Тайра не был так слаб, так напуган. Для воина, привыкшего вести дружину в бой и громить врагов, трудно было найти худшее унижение. Добиться ранга канцлера, почти приблизить появление внука-императора и вдруг впасть в такую немощь — это разъярило бы кого угодно. Истинно перед судьбой все равны. Трясясь и пылая под одеялом в лихорадке, Киёмори завидовал монахам, сидевшим за стеной. Вот у кого жизнь проста: ни ожиданий, ни жажды почестей, ни грез о славе. Стало быть, и потери, и унижения им также чужды. Поистине умение быть выше разочарований есть проявление особой силы.

Часы текли, а он то погружался в лихорадочный сон, то выпадал из него. Киёмори перестал понимать, находится ли он на земль или уже канул в один из ста шестидесяти восьми кругов ада, где судья царства мертвых, Эмма-о, приговорил его к вечным мукам.

«Если верно все то, о чем проповедуют в храмах, — подумалось канцлеру в миг ясности рассудка, — тогда поделом мне — стольких людей сгубил, столько затеял интриг. Сжалится ли Эмма-о, узнав, что я не для себя старался, но ради сыновей и величия Тайра?»

Чувствуя, что удача его покинула, а жизнь вот-вот прервется, Киёмори расплакался от бессилия и жалости к себе.

То и дело из темноты проступали встревоженные лица родных. То Сигэмори склонялся над ним, то Мунэмори, то младшие сыновья. Иногда даже Токико приходила проведать мужа — справиться о самочувствии, узнать, не надо ли чего. Самыми жуткими посетителями были тени погубленных им Минамото, которые спрашивали, готов ли он примкнуть к ним в обители мертвых.

После долгого беспамятства Киёмори вдруг разбудил удар грома. Он лежал в своей комнате, не зная ни часа, ни времени суток, Канцлер осознавал лишь то, что монахи замолкли и никого рядом нет. Киёмори попытался пошевелиться или позвать слуг, но не сумел. Оконную бумагу освещал бледный свет, но что его давало — рассветное солнце ли, вечерняя луна или нечто потустороннее, — оставалось неясным. Вскоре по сёдзи забарабанил дождь. Когда капельки покатились вниз по бумаге, к воде будто примешалась какая-то грязь или краска, так что каждый след теперь напоминал неспешный штрих кистью. На глазах потрясенного Киёмори падающие капли чертили целые иероглифы, а те складывались в слова:

О Тайра-гордецы!
Как Минамото в бегстве
Отбросили бесценные доспехи,
Так и вы
Отринули защиту.

За сёдзи полыхнула молния, и комнату наполнил громовой раскат — столь оглушительный, будто весь мир распадался на части. Киёмори вспомнились предсмертные слова Ёсихиры о том, что он вернется демоном грома, чтобы сокрушить ненавистных Тайра.

Киёмори в ужасе закрыл глаза, стены комнаты закружились. «Неужели мой конец настает? — пронеслось у него в мозгу. — Неужели я вот-вот провалюсь в небытие, как тонущий в бурю корабль, без надежды на возвращение?» В этот миг навалилась тьма, и он лишился чувств.

Новое пробуждение потрясло его. Киёмори очнулся на своем тюфяке, взмокший от йота. Воздух потяжелел от курений, а монотонный речитатив монахов внушал спокойствие. Оглянувшись на сёдзи, он больше не увидел там никаких посланий — только мокрую бумагу.

«Меня пощадили, — ошеломленно подумал Киёмори. — Возможно ли?» Он медленно сел. Голова немного кружилась, но ему удалось не упасть. Еще он заметил, что проголодался. Рядом стояла чаша с рисом, и Киёмори стал есть, разжевывая каждую крупинку.

«Должно быть, я спасся монашескими молитвами. Верно, слова сутр уберегли меня от мстительных духов, как однажды спасли мой остров от гнева Рюдзина. Если я лишился его опеки, не обратиться ли за покровительством к Будде?»

Киёмори призвал монахов. Те были приятно удивлены, увидев его бодрствующим.

— Полагаю, именно вам я обязан выздоровлением, — сказал он. — Я тотчас велю, чтобы ваши обители получили щедрые дары — рис, шелк и добрых коней. Вы меня вдохновили. Теперь я осознал, что хочу принять постриг и тоже стать монахом. Прошу, пришлите ко мне наимудрейшего из наставников, который бы направлял меня в этом.

Монахи обрадовались, но вовсе не удивились, поскольку люди, столкнувшись со смертью, нередко обращались к вере. Итак, храмы получили весть, что господин канцлер ищет учителя, и, памятуя о высоком ранге будущего послушника, сам глава вероучения Тэндай, преподобный Мэйун спустился с горы Хиэй проследить за посвящением Киёмори. Князю обрили голову и выдали простое серое одеяние, под стать новому, монашескому имени — Дзёгай. Было объявлено, что Киёмори «удалился от мира», а главенство над Тайра перешло к Сигэмори, хотя оставалось неясным, какие полномочия тот получал на самом деле.

«Теперь-то Рюдзин не посмеет мне навредить, — думал Киёмори, выписывая очередную сутру или заучивая закон Будды. — А В Хэйан-Кё никто не осмелится клеветать на инока. Ха! Если все, что требуется для уважения и покровительства небес, — это состричь волосы и отказаться от изысканных платьев, значит, цена не так уж и велика».

Отражение в зеркале

— Киёмори заделался монахом? — рассмеялся отрекшийся государь, когда его советник Сайко пришел с новостями. — И я должен этому верить? Найдется ли хоть один глупец, что поверит?

Престарелый Сайко пожал плечами:

— В страхе люди часто совершают загадочные поступки. Кое-кто говорит, что господин Киёмори утратил душевный покой после болезни.

Го-Сиракава потер подбородок.

— Нет-нет, не верится мне, что простая хворь могла его так напугать. Только не Киёмори. Что-то здесь неспроста. Сдается мне, он вообще не был болен. Киёмори знает, что о нем ходит дурная слава гордеца и тирана. Быть может, это его недомогание и обращение к вере нарочно задумано, чтобы обрести в людях сочувствие?

— Но, государь, — вклинился Наритика, другой доверенный советник Го-Сиракавы, — опасно порой видеть козни там, где их нет. Так недолго прослыть недалеким и подозрительным.

Го-Сиракава нахмурился:

— Недалекие не замечают измены, когда она назревает. Я знаю Киёмори почти всю жизнь. Он никогда толком не болел и никогда не тяготел к монашеству. Родовому ками он верен лишь на словах, а большое святилище в Ицукусиме строит, чтобы всех поразить своим богатством. Не таков Киёмори, чтобы вдруг податься в буддизм, если только это не сулит еще больших благ.

Наритика словно язык проглотил, хотя потом все же выдавил:

— Владыке, конечно, виднее.

— Да, виднее, — проворчал Го-Сиракава. — С моей стороны, может, и глупо было наделять Тайра такой властью, но, раз уж так вышло, теперь нужно следить за ними, не спуская глаз. С той самой ночи, проведенной в Рокухаре, я убедился, что нас ждет явление второго Нобуёри, для которого власть — лишь орудие для исполнения собственных корыстных целей. Так не лучше ли проявить бдительность?

— Разумеется, владыка, — поддакнул Сайко, многозначительно глянув на Наритику. — Это, несомненно, наимудрейшее решение.

Наритика отважился на новую попытку.

51
{"b":"173865","o":1}