— Скажи мне, почему ты такая? — спросила абуэлита, морщинки озабоченности глубже обозначились на ее лбу. Она плохо говорила по-английски, с сильным акцентом.

Мэриголд покачала головой. Последние две недели после возвращения в город она все время пребывала в мерзком настроении, чувствовала себя несчастной, срывалась по пустякам.

— Я говорю с Изабел, она говорит мне, что и ее внук, Джон, такой же, — сказала абуэлита, — несчастливый.

Не в силах ответить, Мэриголд уставилась в свою кружку. Обхватив шершавый керамический сосуд, она наслаждалась теплом, согревавшим ее ледяные пальцы.

— Я думаю себе, может, тут есть связь. Мэриголд несчастна, Джон несчастен. М-м? — Абуэлита умолкла, явно дожидаясь ответа.

Девушка посмотрела на нее сквозь слезы.

— Я никогда не была так несчастна.

Кивнув, бабушка накрыла ладонью ее руку.

— Поговори со мной, Мэри. Поговорить всегда хорошо.

Ласковый голос бабушки сломал какую-то преграду в душе Мэриголд, и она дала волю слезам.

— О, абуэлита! — всхлипнула она и уткнулась в ладони.

Горячие слезы текли нескончаемым потоком, а бабушка, обняв, нежно качала ее, как бывало в детстве. В конце концов поток слез иссяк.

— Не знаю, будет ли мне когда-нибудь хорошо, — проговорила Мэриголд, все еще прижимаясь щекой к фартуку бабушки, от которого пахло корицей.

— Тебе будет хорошо, — хмыкнула абуэлита.

Девушка судорожно вздохнула, оторвала голову от бабушкиной груди и благодарно сжала ее руки. Абуэлита нежно заправила ей волосы за уши.

— Ты плачешь из-за молодого Джона? — спросила она. Мэриголд увидела, что бабушка смотрит на нее с доброй, ласковой улыбкой, и неохотно кивнула.

— Ты не говоришь о том времени на его ферме. Тебе там понравилось?

— Да!

И не успела Мэриголд опомниться, как уже рассказывала о Джоне, о том, как он любит свою землю, ферму, какой он внимательный к своей бабушке, как поможет ей на следующей неделе перебраться в город, хотя уборка урожая сейчас в самом разгаре.

— Но ты… когда была там, не скучала по городу, магазинам, людям?

— Нет, нисколько. От фермы до города всего час езды. Но за то время, пока я там жила, я только однажды ездила в город. Больше мне и не надо было.

— Должно быть, все необходимое тебе было на ферме, — с пониманием ответила бабушка.

Мэриголд вскинула голову. Бабушка смотрела в окно, и она проследила за ее взглядом. Тополь, который рос под окнами бабушкиной квартиры, раскачивался под порывами осеннего ветра, сбрасывая золотые листья на землю. Мэриголд почувствовала родство с этими листьями, такими же бесприютными, не имеющими цели. Права ли бабушка? Может, она умиротворенно чувствовала себя на ферме Гудинга потому, что там было все необходимое?

- Ты его любишь, — серьезно произнесла абуэлита, поворачиваясь к внучке.

Мэриголд проглотила комок в горле и прошептала:

— Да.

— Он хороший человек?

— Очень хороший. — Мэриголд так же серьезно посмотрела на свою бабушку.

— Тогда в чем проблема?

— Он… уже был женат.

Она закрыла глаза, чувствуя, как застучало в висках, и, прежде чем утратила решимость, заставила себя рассказать бабушке о браке Джона, о его бывшей жене, о том, какие раны та оставила в его душе. Потом рассказала о последнем дне, когда Джон попросил ее остаться и что она ему ответила.

— Он боится, абуэлита. Боится довериться. Боится снова испытать боль.

— Теперь я могу понять проблему.

Мэриголд схватила ее за руки.

— Что мне делать?

Бабушка сидела тихо, глядя на их сплетенные пальцы.

— Ты все сделала правильно, Мэри. Джон теперь должен все решить сам.

Телефон зазвонил, когда он сидел за одиноким ужином, состоявшим из куриной лапши да сандвича с сыром и салатом. Джон сердито взглянул на аппарат, желая, чтобы тот умолк. Не потому, что хотел спокойно поесть, просто за последнее время он не чувствовал никакого стремления к общению. Возможно, это только бабушка, раздраженно сказал он себе.

Несколько дней назад Джон отвез ее на грузовике, набитом вещами, в Калгари, и она сказала, что сообщит по телефону, когда он сможет привезти оставшееся.

Ворча, он взял трубку и рявкнул:

— Да?

Ответом была тишина, и сердце у него вдруг застучало быстрее. Смеет ли он надеяться…

— Джон? — Задиристый голос бабушки рассеял его несбыточные мечты.

— Привет, бабуля.

— По-прежнему дуешься?

— Я не дуюсь.

— А мне по голосу кажется, что дуешься. Или злишься.

Бабушка никогда не умеет вовремя остановиться.

— Я не злюсь, я устал.

Последнее было правдой, устал он здорово. Несколько недель он работал в поле на уборке зерна, стараясь управиться до смены погоды. Снег в сентябре был делом обычным и отнюдь не неожиданным. Просто нежеланным.

— Конечно, ты занят, но когда у тебя выдастся свободный денек, не привезешь ли остатки моих вещей? Ты обещал, — вкрадчиво проворковала бабушка.

— Ты же знаешь, что привезу, — ответил Джон, чувствуя, что невольно смягчается. Он не мог долго обижаться на свою бабулю.

— Я тебе это возмещу.

— Тебе не надо этого делать, — улыбнулся он.

Наступило молчание. Джон услышал на том конце провода какие-то голоса, женский смех, и у него свело желудок. Смех был похож на смех Мэриголд.

— Это… — Он вовремя прикусил язык.

— Что ты сказал? — крикнула бабушка. — Плохо слышно. У нас тут собралась компания.

Джону безумно хотелось узнать, кто к ней пришел, но он скорее бы умер, чем признался в этом бабуле.

— Я приеду во вторник, хорошо?

— Хорошо, Джон. И… спасибо.

Он повесил трубку, долго смотрел на телефонный аппарат, затем вернулся к ужину, но аппетит у него пропал. А может, он вообще и не был голоден. Джон вылил остатки супа в раковину и выбросил недоеденный сандвич в помойное ведро.

На следующий день он решил поужинать в городе. Ему нужно купить продукты, да и мысль об ужине в одиночестве на пустой кухне вызывала у него отвращение.

Джон вошел в «Ройял» и помедлил в дверях, пока глаза не привыкли к темноте.

Заведение было заполнено лишь на треть, но, с другой стороны, он пришел сюда до обычного столпотворения, наступавшего в часы ужина. Джон пробрался между столиками, остановившись по пути, чтобы перекинуться парой слов со знакомыми, и сел за стойку бара. Сняв кепку и пригладив волосы, он улыбнулся Ширли, приветливой, пухлой официантке, напоминавшей ему его мать — и внешностью, и темпераментом.

— Сию минутку, сейчас подойду, — сказала она, пробегая мимо с тарелками, наполненными едой.

Из усилителей долетала незатейливая музыка, и Джон принялся барабанить по стойке, пока читал список блюд, обозначенных на белой доске, висевшей на стене. Он замер и прекратил стук, когда узнал песню. Ее распевала Мэриголд в первое утро, когда он, войдя на кухню, обнаружил ее там. Он вспомнил, как вспыхнуло ее красивое лицо, как она смутилась и стояла, держа в одной руке деревянную ложку, а другой стягивая полы белого халатика. И ее тапочки в виде поросят!

Вспомнил, как они загоняли помперовских свиней. Мэриголд верхом на свиноматке, намертво вцепившаяся в нее. Этого зрелища он никогда не забудет.

— Пенни за твои мысли.

Джон поднял глаза и увидел прищуренные добрые глаза официантки.

— Что?

— Ты улыбался так, словно на ухо тебе нашептывал ангел.

— Улыбался? — переспросил Джон, чувствуя себя круглым дураком.

— Угу. — Ширли смотрела на него, приподняв брови и подбоченясь.

Он покраснел, а она широко улыбнулась.

Совсем растерявшись, Джон заказал первое из блюд, указанных на доске, благодарный Ширли за то, что она ушла и не стала развивать тему. Он повертел в руках кепку, разглядывая эмблему трактора, и сразу вспомнил, как Мэриголд вела трактор. Проклятие! Он когда-нибудь избавится от мыслей о ней?

Джон поерзал на табурете и оглядел кафе в надежде, что его мысли примут другое направление. Взгляд задержался на молодой паре, любезничавшей в кабинке в дальнем конце зала. Юноша, которому было не больше восемнадцати, обнимал за плечи девушку. Оба так молоды, так явно влюблены! У них с Фрэнсис было то же самое, они так же никого не замечали. И были счастливы. Какое-то время.