Затем двери распахнулись, я увидел ее, и все переменилось, как я и надеялся.
Думаю, я никогда, приходя к ней, не заставал ее одной и той же. Всегда была незаметная перемена в ее настроении, убранстве комнаты, ее одежде. Это было ее умение, не знаю, инстинктивное или достигнутое в результате воспитания – всегда быть переменчивой и неизменной, как смена времен года в саду.
Помню, как ее тонкое белое платье из тинзенского газа, ловя красное отражение солнца на разрисованной стене, казалось, тлело на ее коже, и складчатый дым был пойман поясом рубинового шелка. Ее волосы были убраны наверх и свободно завязаны. Она иногда укладывала их таким образом, так что я легко мог их распустить. Она играла с котенком леопарда, маленьким желто-коричневым мяукающим дьяволом, который катался по мозаичному полу, вцепившись в концы ее шелкового пояса. Она повернулась ко мне, свет освещал ее сзади, и стройная темнота ее тела была оттенена светлым ободком, а я внезапно вспомнил Демиздор, хотя они ничем не были похожи.
– Я слышала любопытную новость, – сказала она. – Ты опять собираешься драться на дуэли?
Я был озадачен скоростью распространения марийских сплетен. Но я и сам собирался рассказать ей об этом.
– Да. Это то, чего не избежать.
Она развязала свой поясок и отдала его леопардику, затем подошла и положила руки мне на плечи.
– Я признаю, что ты привел моего сына к трону императора, что без тебя и твоего коварного дара он был бы холодным трупом, а я – объемом для той или иной гнусности. Я признаю все и покоряюсь тебе. Но не делай это, не делай сейчас, за два дня до коронации Сорема. Он доверяет тебе, ценит тебя. Если ты умрешь, умрет и какая-то его часть тоже. Я не говорю уже о своем горе.
Даже она ничего не знала о моем прошлом, кроме того, что было известно всем. Мы полюбили друг друга так просто и так мало лгали друг другу; она в отличие от большинства женщин, не выспрашивала у меня никаких подробностей о моем прошлом, как будто каждое освеженное в памяти событие – соединяющее двоих звено, как будто у вас не должно быть никакой другой жизни, кроме той, что вы ведете сейчас. Малмиранет из меня ничего не вытягивала, но знала меня таким, каким я был.
Увидев мое лицо, ока тихо сказала:
– Ты все же сделаешь это? Никакие мои мольбы не переубедят тебя.
– Нет. Это выше твоих слов и моих. Выше всех нас.
– Ты скажешь, что заставляет тебя идти на это?
– Сказал бы, если бы это помогло нам. Не поможет.
Она притянула меня к себе, обняла и сказала:
– Ну, хорошо. Я ни о чем больше не спрошу.
Если бы я когда-нибудь плакал с тех пор, как стал мужчиной, то я бы заплакал тогда. Я предвидел и мою смерть и ее так же ясно, как видел солнечный свет на красной стене.
В этот момент не нужны были резкие звуки, однако дверь распахнулась, и вбежала бронзовая девушка Айсеп.
– Императрица, – отрывисто заговорила она. – Ваш сын…
Она могла не продолжать За ее спиной появился Сорем.
Он был в черном, как предписывала перед коронацией традиция, и от этого гнев на его лице был еще более очевиден. Он схватил бронзовую девушку за волосы. Она вздрогнула, но не издала ни звука.
– Да, – сказал он нам.
Он посмотрел на Малмиранет, на ее тонкое платье, увидел, под ним ничего нет, и взъярился еще больше. На меня он не смотрел.
Малмиранет отошла от меня.
– Айсеп, – сказала она, – пожалуйста, возьми леопардика и накорми его, если он захочет еще чего-нибудь, после того как съел мой пояс. – Она говорила легко, как будто ничего особенного не происходило. Почти неохотно Сорем выпустил девушку, которая кинулась вперед, подхватила котенка и пояс и выбежала вон. Сорем демонстративно закрыл дверь.
Стоя к нам спиной, он сказал:
– Я вижу, что все во дворце, кроме меня, знают, что между вами происходит. Я знал, что вы похотливы, мой Вазкор, желанный гость в постелях Пальмового квартала. Но я удивлен, что своей похотью вы оказываете честь телу моей матери.
– Давайте разберемся, – сказал я. – Ваше понятие о чести допускает пробираться тайком в ее комнату, чтобы проверить, как она хранит обет безбрачия?
Он резко обернулся, выкрикнув какое-то проклятие.
Малмиранет мягко заговорила с ним:
– Мой милый, я не давала клятву жрицы, как ты помнишь.
– Да, ты выбирала мужчин, – ответил он. – Это было твое дело. Но этот, этот пес с севера, который кропит своей спермой, как винам…
Я чувствовал себя довольно вяло и из этого состояния перешел к тупой злости. Сейчас я лишь улыбнулся бы с горечью. Опять произошла бессмысленная ссора. Что владело им?
– Месяц назад ты меня иначе называл, – сказал я.
– Я доверял тебе тогда, хотя и не должен был обманываться. Пятьсот мужчин и женщин умерли по твоей вине, Вазкор, когда горел город, а ты убеждал меня, что так и Должно быть.
– И ты опять об этом вспоминаешь.
– Я никогда не забывал об этом.
– Ты забыл только одну вещь, – сказал я, – себя.
– Во имя Масримаса, – сказал он отрывисто и шагнул ко мне. Его глаза были полубезумны. – Ты бы стал, если бы смог, королем вместо меня, – закричал он. – Заговор – твое самое верное оружие, это да еще инструмент у тебя между ног, которым ты пользуешь ее для этой же цели. Это таким образом ты собираешься взобраться на мой трон? При помощи женской страсти? – Кто сказал тебе это? – спросил я.
Он с усилием овладел собой и ответил:
– Один из капитанов Денейдса доложил мне, что тебя видели на рынке разговаривающим с симейзскими колдунами. Я знаю о твоих связях с Симой – хотя бы этот Лайо, твой бывший раб. Я не знаю, что за заговор ты плетешь, Вазкор, но предупреждаю, я защищен от него.
– Очень жаль, что вы не были защищены от дурацкой болтовни, господин, – сказал я. Я подумал, а не капитан ли рассказал ему о моей связи с Малмиранет. Кое-кто Знал некоторые факты, и едва ли было мудрым скрывать все от Сорема, раз уж так вышло. Он бранился, как ребенок или как пьяная девица.
Он побледнел, как пепел в холодном очаге. И сказал хрипло:
– Я доверял тебе. Я бы сделал тебя моим братом, другом.
Он пересек комнату и ударил меня по лицу. Я никогда никому не позволял оставлять это без ответа, если только мои руки и мозг были свободны. И будьте спокойны, я ему Ответил.
Он растянулся на мозаике, как раз в том месте, где леопард кусал красный пояс, и концы его свисали из пасти звереныша.
Красная кровь струей вытекла из углов рта Сорема.
Он медленно поднялся, прислонился к стене и посмотрел на меня. Его глаза были полны слез. Затем он крикнул, и Яшлом с шестью джердиерами вошел в комнату.
Малмиранет отодвинулась, вертя на запястье золотой браслет-змейку, и смотрела на нас, как бы не желая быть свидетельницей позора. Теперь она прошептала:
– Нет, Сорем, ради меня.
Ее голос дрожал, как тогда ночью, когда она просила меня о его безопасности. Но я понял, что она просила не ради себя и не ради меня, а ради него самого.
– Мадам, – ответил он, – я считаю ваши дела слабостью. Не вынуждайте меня подозревать ваше участие в заговоре.
Она повернулась, чтобы посмотреть ему в лицо. Однажды она посмотрела так на меня, и я хорошо запомнил этот взгляд. Сорем заморгал и отвернулся. Не глядя ни на кого из нас, он велел шести джердиерам проводить меня в отведенные мне апартаменты. Я никогда еще не слышал, чтобы приказ отправить человека в тюрьму звучал так изысканно.
Я пришел к ней невооруженным, при мне не было ни меча, ни ножа. К тому же и двигался я медленно. Испарения с болота сделали меня ленивым, и я не мог сразу отбросить эту лень, чтобы схватить какое-нибудь оружие из имеющихся под рукой – табурет или одну из охотничьих ник со стены. Мне все это казалось мелким по сравнению с моим внутренним отчаянием. А к Силе я не осмелился прибегнуть. Я отказывался от этого самого близкого и эффективного из всех видов оружия. Я подумал: «Может быть, идиотизм Сорема, и его злоба – тоже дело рук ведьмы. Она это сделала, чтобы сковать меня. Если я воспользуюсь Силой, которая во мне, она тоже сможет управлять ею, и обернет ее на мое уничтожение. Если я не буду ею пользоваться, ведьме понадобится больше времени, чтобы убить меня. Но все же она до меня доберется».
