Орклос дернул уголком рта и поклонился.

— Поешь, если голоден, — Дакан махнул рукой в сторону многочисленных блюд, а сам опять склонился над письмом и перечитал его еще раз.

Яннул налил себе вина. Напряжение и усталость перебили его голод. А впереди еще была долгая ночь, в течение которой предстояло обсуждать дела с жадным оммосцем, который потребует увеличения своей доли, и обещать ему, что он никоим образом не будет замешан в операции — ибо торговец отлично понимал, что дорфарианцы презирают его расу почти столь же глубоко, как и степняков. Он не собирался надолго задерживаться в городе после того, как его заняли драконы. Однажды ночью они вполне могут поджечь и его жилище.

Вино опалило горло Яннулу. Дакан со своей скользкой увертливостью, не осознающий, что шпион за его столом просто использует его, вовлекая в мясорубку, которая должна вскоре случиться, начал забавлять ланнца.

В полночь Дакан позволил ему удалиться в отведенную для него спальню на верхнем этаже. Слуга с лампой проводил его. Яннул уже заметил в этом месте нескольких слуг с Равнин, и этот человек тоже был одним из них. Яннул вглядывался в него с беспокойным любопытством. В мечущемся свете он казался почти бесплотным, в глубоко запавших глазах плескался мрак. Слуга вошел в одну из низких дверей и поставил лампу у кровати.

— Ты ведь служишь Йир-Дакану? — спросил Яннул. Было в этом человеке нечто странное, побудившее его задать этот вопрос.

— Как видите, господин из Ланна.

— Думаешь, если о твоей шкуре заботится висский хозяин, то она будет целее? Хотя, прямо скажем, что-то я не особенно вижу эту заботу. Вас что, морят голодом в этом доме?

— Йир-Дакан добрый хозяин для всех, кто верно ему служит, — без всякого выражения ответил слуга. Лампа внезапно осветила ямы его глаз, и Яннул, к своему удивлению, заметил в них явное смятение. Мысли мелькали там, словно рыбы, — неразличимые, но выдающие свое присутствие движением. Яннул ощутил боль и глубоко скрытую, но готовую вырваться наружу ненависть.

— Как тебя зовут?

— Рас.

Глухой присвист, с которым он произнес свое имя, почему-то встревожил Яннула.

— Ладно, спасибо за лампу, Рас. Спокойной ночи.

— Не стоит благодарности, господин из Ланна. Я всего лишь раб.

Странное выражение, какая-то мертворожденная недоразвитая сестра настоящей улыбки, мелькнуло на губах слуги и исчезло, когда он скрылся в галерее.

Непроницаемая темнота посерела, превратившись в безрадостный зимний рассвет. Над городом разнесся звон дорфарианского колокола — комендантский час закончился до следующей ночи. На Равнинах не было ни колоколов, ни чего-либо иного, пригодного для этих целей. Этот медноголосый колокол привезли из Марсака. Городские стены тоже отремонтировали для своих целей, чтобы сделать из города тюрьму. По ночам звери все так же рыскали по городу, но теперь они были двуногими. День, холодный и солнечный, выгнал городских обитателей из их логовищ. Маленькие домашние змейки-альбиносы, которых дорфарианцы при каждом удобном случае старались придавить ногой, ползали по руинам, залитым бледным солнцем. Светловолосые люди жались к стенам домов, отступая в тень, когда по улицам проходили солдаты. Торговля пока еще не замерла окончательно — обмен, и только самым необходимым, — но шла совершенно безмолвно. Весь город задыхался под ватной пеленой этого безмолвия. Лишь дорфарианцы позволяли себе шуметь.

Полукровки с Равнин, в чьих жилах текла элирианская, заравийская, ланнская кровь, частично вернулись в эти страны, которые открывало для них смешанное происхождение, и жили там в хрупкой безопасности, чужие их жителям и терзаемые ночными кошмарами. Другие залегли в норы по безвестным равнинным деревушкам или сидели в глубоких подземельях города, словно крысы. Некоторых под разными надуманными предлогами убили солдаты, ибо те были знаком величайшего бесчестия и не имели права оставаться таковым. Некоторые покинули мир без посторонней помощи, как Йахейль, элирианский астролог, умерший перед распахнутыми в звездное небо окнами в насквозь промерзшей башне. Его сгубило скорее отчаяние, чем лихорадка, — но это было безличное, духовное отчаяние, ибо небеса ясно предрекали террор, устроенный Амреком, и хаос, который неизбежно наступит вслед за ним.

С наступлением дня у старых колодцев потихоньку начали собираться женщины с кувшинами, привнеся в утро некоторый оттенок нормальной жизни.

Столпившись на ступенях у колодца в северной части города, они расступились, пропуская старую женщину. Они всегда позволяли ей набрать воды первой из уважения к ее возрасту и ее горю, ибо Тира пережила дочь и внучку — последняя погибла совершенно мистическим образом, — а также потеряла всех своих товарищей-ровесников, угасших от болезней жарких месяцев и недугов, причиной которых был страх. Ее двор, заросший сорной травой, больше не шелестел под их пугливыми шагами, похожими на трепет крыльев мотылька; сухие, надтреснутые голоса старух больше не оглашали его. Да и самого двора больше не существовало, поскольку драконы давным-давно спалили его.

Казалось, что тот пожар дотла выжег и ее душу, но этим утром Тира как-то неуловимо изменилась. Она двигалась по-другому, а ее разум испускал волны незнакомой и странной силы. Добравшись до колодца, она отвела готовые помочь ей руки более молодых женщин и набрала воды самостоятельно. Потом обернулась, придерживая на бедре вот-вот готовый пролиться кувшин исхудавшими до костей руками. Она обвела женщин взглядом, и внезапно сознание каждой оросила одна-единственная сияющая капля, точно слеза из жидкого золота, упавшая в темную воду колодца.

Послышался скрип колес. По узкой улочке промчалась легкая колесница с двумя дорфарианцами и остановилась у колодца. Солдаты набросились на женщин с грубой бранью, и те мгновенно разбежались врассыпную, словно все еще длилась ночь. Лишь старуха с полным до краев кувшином осталась стоять у колодца.

— Дай нам напиться, старая сука!

Солдат ухмыльнулся, когда она, спустившись по ступеням, протянула ему кувшин. Он небрежно схватил его, притворившись, что не может удержать, и уронил на дорогу, где тот разлетелся вдребезги. Вода вылилась на землю. Солдаты залились грубым хохотом. Щелкнул бронзовый хлыст, и колесница умчалась прочь.

Тира не двинулась с места. Они не заметили ее странной улыбки. Когда-то в прошлом она отлично разбиралась в символах, и теперь, измененная этим вынырнувшим из ночи человеком, видела вовсе не воду, а дорфарианскую кровь, ручейком бегущую по улице.

Четыре ветра, словно демоны, завывали на улицах Сара.

Чтобы умилостивить их, на вершине холма закололи черного быка. Жрицу из храма, пойманную на воровстве пожертвований, притащили на уходящую в небо вершину и выпороли. Ее кровь смешалась с кровью убитого быка, но ветры продолжали буйствовать. Так прошел день.

На закате правитель города отправился поклониться Повелителю Гроз в зал, где тот сидел — сидел с тех самых пор, как приехал сюда. Стены были задрапированы толстым тускло-малиновым бархатом. Ставни на окнах были закрыты, но ветер все равно проникал внутрь, и огоньки мраморных свечей пугливо трепетали. Глаза правителя робко оглядели царственного гостя. Лицо Амрека казалось восковым, застывшим в своей бледности, а во всем его облике сквозила пугающая, болезненная худоба. Он горбился в своем кресле, как сломанная кукла, но в глазах у него горел тот огонек, который теплится в глазах хищника, глядящего из своей клетки. Правитель в тысячный раз проклял судьбу, которая поразила Верховного короля недугом в Саре, разом положив конец такой мирной и спокойной жизни.

— Мой лорд, — отважился наконец правитель, — осмелюсь скромно спросить, как вы себя чувствуете? Мой лекарь говорит, что…

— Мозги твоего лекаря скисли, как молоко на солнце! — отрезал Амрек. — Хочешь поскорее выставить меня из этой помойки, которую вам нравится именовать Сэром, не так ли? В жизни не видел такой дрянной погоды, как здесь. Вой ваших мерзких ветров не дает мне спать.