Никогда прежде ему не приходил в голову такой способ исцеления от его боли, но тогда, лишив жизни Йир-Дакана, он понял, как легко и благотворно для его безжизненной души проливать чужую кровь.

Но Ральднор больше не был земным человеком. Теперь он стал вместилищем воли богини, бездушным, как и сам Рас, способным умереть, но неуязвимым для палача из плоти и крови. Лишь судьбе, а не чьим-то рукам, под силу остановить сверхъестественное существо, в которое он превратился.

Рас поднялся на ноги и направился к загону с зеебами. Миновав двух часовых-степняков, он накрепко закрыл и запер на замок лихорадочный огонь, пожиравший его душу.

Перед его мысленным взором проплыли черные лебеди, на всех парусах спешащие в Закорис или ждущие у дорфарианских и оммосских берегов. В его мыслях завертелся калейдоскоп возможностей. Как когда-то тот, другой, он в последнее время прилагал все усилия, чтобы изучить дорфарианцев. Но при этом он не видел в них своих врагов. Они были для него средством достижения цели.

Он вывел зееба из загона и вспрыгнул на него.

Мускусная листва расступилась, открыв побледневшую луну. Никто не остановил его. Единство степняков было таким, что в этом не виделось смысла.

Отъехав на три мили от лагеря, он наконец вспомнил о своих волосах и коже и натянул капюшон.

Корамвис, когда он подошел к нему, показался ему сотканным из белого пламени.

Застианские месяцы уже начались. Днем стояла небывалая жара, такая оглушающая, что казалась дурным предзнаменованием, но для Раса это не значило ничего. Стражники у огромных ворот, не ожидая ничего необычного от одинокого пешего путника и одуревшие от солнца и неба, едва взглянули на него.

Через несколько миль от Хетта-Пары Рас влился в большую группу оммосцев, намеренных оставить между собой и степняками как можно больше миль. К тому времени он уже вытемнил волосы и кожу какой-то едкой краской, растворимой в воде. Делая это, он не ощущал предательской насмешки судьбы — даже когда вошел в Корамвис. Он не вспоминал прошлое Ральднора, ибо Ральднор стал для него просто мишенью — не больше и не меньше.

Краска разъела его плоть, кожа покрылась мокнущими язвами, но он едва замечал их. Оммосцы, однако, старались держаться от него подальше, считая его струпья какой-то новой разновидностью чумы.

Из-за эпидемии караван задержали на границе Дорфара. Солдаты грозили им копьями, прижимая к реке, служившей естественной границей. Они не хотели, чтобы недуг перенесся на их землю. Рас спустился по течению, под покровом ночи перешел реку вброд и продолжил путь в одиночестве.

Путешествие не отложилось в его памяти, и лишь город заставил его очнуться — не ради себя самого, но ради цели. Белоснежная голубка Корамвиса, сидящая на своем огненном гнезде, не тронула его чувств. В его сознании не было места любопытству, а наблюдательность давно увяла на бесплодной почве его души. Поэтому он не увидел ничего прекрасного, как не увидел беспокойства, подточившего эту когда-то безмятежную белизну.

Почти на каждой оживленной улице можно было увидеть солдат — в основном наемников из Иски и Корла или черных закорианцев. В других кварталах, на более узких и бедных улочках, целые семьи укладывали пожитки, готовясь к бегству. Кухонная утварь, тюки с одеждой и мебель шаткими грудами громоздились на подводах. У порога, прямо под палящим солнцем, возчик получал свою плату с похожей на корову шлюхи.

Везде чувствовалось ноющее напряжение, даже детей, обычно играющих на улицах, не было видно. Винные лавки закрыли ставни, словно поджали губы.

Рас не улавливал всего этого. Он ехал, глядя прямо перед собой, медленно и безмолвно — уродливый призрак, живое воплощение внезапного суеверного страха, охватившего Корамвис. Ибо его жители уже начали верить в колдунов.

В полдень он перебрался через Окрис и начал спрашивать дорогу. Люди смеялись и плевали на раскаленные мостовые.

— Катаос! Слыхал, Йулл, ему нужен Катаос, клянусь богами!

Женщина, сидевшая на ступенях храма, откуда в небо поднимались сладковатые дымки, в ответ на его невыразительный вопрос вскинула глаза и махнула рукой. Чуть позже какой-то мальчишка проводил его к стене роскошной виллы, попутно обчистив его карманы от завалявшейся там мелочи.

Над воротами распростерся бронзовый дракон Элисаара. Два стражника лениво обшаривали улицу щелочками глаз.

Рас заколебался. Его разум видел лишь необходимость проникнуть туда во что бы то ни стало. Он вернулся на улочку, где недавно заметил колодец.

Через несколько минут два часовых эм Катаоса с бранью очнулись от своей ленивой полудремы, ибо на мостовой перед ними стоял желтоволосый выродок с Равнин, глядя на них студенистыми глазами.

Лики разогнулась и принялась лениво покачивать колыбельку, в которой лежал ребенок. Ее ребенок, сын Ральднора. Его няньки взяли привычку называть его Рарнаммоном, и она подозревала, что они делают это из желания досадить ей. Его головку покрывали завитки темных кудрей, похожие на цветочные бутоны. У него были необыкновенные глаза — не темные и не золотые, но какая-то странная смесь того и другого, а маленькое сердитое личико то и дело багровело, точно помятый плод, когда он заливался плачем.

Лики бесстрастно качала колыбель, и дитя смотрело на нее с отчужденным недоверием под стать ее собственному.

На ее пальцах сверкало несколько драгоценных камней. Платье ее было из редкостного узорного шелка. Ее положение с тех пор, как исчезла Астарис эм Кармисс, значительно улучшилось. Она пользовалась личным покровительством лорда Катаоса, как уже заметил весь Корамвис. Немногим из камеристок Астарис повезло так же.

Сама Лики была не слишком уверена в своем положении. Пока она носила дитя, Катаос не делал ей никаких предложений, за исключением предложения остаться в его доме. Она чувствовала, что обязана этой галантностью не его участию или своему состоянию, но просто тому, что в данный момент он не нуждался в ней, однако предвидел, что в будущем она может зачем-либо ему понадобиться. Она знала, что он использует ее так, как сочтет нужным, и это знание лишало ее присутствия духа, хотя никакой альтернативы она не видела. Как только ребенок появился на свет и Катаос все как следует обдумал, он принялся добиваться ее со сладострастной настойчивостью влюбленного. И снова она отчетливо поняла, что в его действиях нет искренности, и он делает это лишь ради забавы. Действительно, как только он достиг своей цели, его любовный интерес тут же угас.

Она убрала руку с колыбели. Ребенок брыкался в пеленках. Каждый раз, глядя на него, она со странной и горькой радостью отмечала, что он не унаследовал красоты Ральднора.

Внезапно во внутреннем дворике поднялся какой-то шум. Лики услышала топот бегущих ног и голоса, зовущие Катаоса. В приступе мгновенного ужаса она вообразила вражескую армию, стоящую у ворот, но спокойствие Корамвиса подсказало ей, что происходящее, что бы это ни было, касается лишь этого дома.

Она подошла к длинному окну и выглянула вниз. Центр вымощенного белыми и черными плитами четырехугольного двора занимал необычный фонтан. Вода и брызги были выточены из ограненного хрусталя, в который были вставлены лилии из слоновой кости. Вне всякого сомнения, подобный обман был совершенно в духе Катаоса. Иногда птицы подлетали к поверхности и пытались пить, щелкая когтями по мертвым цветам.

У фонтана стояли два стража в желтой форме Катаоса, а между ними жался тощий скелетообразный человечек с лицом и шеей, покрытыми язвами. У него были желтые волосы степняка.

У Лики все поплыло перед глазами, и она ухватилась за подоконник, чтобы не упасть. Такое воздействие на нее оказал не человечек внизу, а образ другого человека, внезапно возникший у нее в мозгу.

Через секунду на пороге двери, ведущей во двор, появился Катаос. Он был абсолютно спокоен, и происходящее не слишком его интересовало. Она и не ожидала ничего другого.