— Ладно. Я скажу. Поговаривали, что Ральднор — не сын Редона, а ублюдок Амнора, его советника. Но кто из нас усомнится, что Ральднор принадлежит к роду Редона? Это ты, сын мой, ничем не напоминаешь прежнего короля.

Его губы зашевелились.

— Я вас не понимаю, мадам.

— Неужели? Значит, придется объяснить понятнее. Редон боялся меня и не мог зачать ребенка, без которого я в конце концов утратила бы свое высокое положение, уступив место какой-нибудь более молодой и плодовитой девице. Ты всегда называл меня шлюхой. Можешь радоваться доказательству этого. Я делила ложе с Амнором, и, сам того не зная, он зачал со мной тебя, — ее глаза опустели при воспоминании о былой ненависти. — А потом мой царственный муженек, в чьих чреслах не горел огонь для меня, переспал с маленькой белой нетронутой сучкой с Равнин и отдал ей то, что по праву должно было принадлежать мне. Какова ирония, не правда ли, Амрек? Ты, недалекий калека, — отпрыск Амнора. Ральднор, а не ты, должен был стать моим сыном.

Она взглянула на него, и в этот миг все ее годы ясно читались на ее лице. Обманом лишенная всего, как она считала, она должна была взамен получить власть уничтожить. Но его лицо ничего не выражало. Ничего. Его глаза смотрели в одну точку, как у слепца.

С тем же успехом он мог быть мертв уже сейчас.

Медные глотки корамвисских труб взревели, исторгнув призыв к битве — нечто неслыханное в этих местах вот уже несколько столетий. Казалось, что каждый камешек в городе отзывается на него. Он вспугнул белых птиц с их насиженных мест на Аллее Рарнаммона. Лишь облака остались недвижимы — полупрозрачные, съежившиеся облака, сморщенные зародыши нерожденного дождя на небе цвета индиго, почти черном.

По полупустым улицам ряд за рядом шагали солдаты с барабанами, трубами и трещотками. Солнце горело на их чешуйчатых латах, на начищенной конской сбруе, на металлических частях колесниц; пламенели алые флаги. Катапульты и прочие машины грохотали по выщербленной брусчатке мостовой. Из окон выглядывали мужчины и женщины, которых это зрелище немало приободряло. Магу с Равнин противостояла армия, намного превосходящая его численностью и умением. Печатала шаг личная гвардия Амрека, сверкая белыми молниями на плащах, а вслед за ними в своей колеснице ехал Верховный король, Повелитель Гроз. В черных с золотом кирасах с широкими воротниками, в шипастых драконьих шлемах, они будто напоминали самим себе о Рарнаммоне и своей истории, полной победоносных войн. Некоторые женщины бросали вниз венки, уже чуть пожухлые от жары. На лице Амрека не было никакого выражения, но большинство смотрело лишь на его латы. Следом за ним шагали закорианцы, которым уже простили неосмотрительный поступок одного из них, с восьмифутовыми палицами и в черненых доспехах.

На широкой площади перед Степными вратами Корамвиса на мраморном алтаре закололи трех быков.

Катаос, закованный в тяжелую броню, стоял в своей колеснице рядом с колесницей Амрека. Лорда-советника донимало множество мыслей. Он не знал, преуспела ли Лики в своем поручении; все зависело лишь от того, как выпадут карты в этой игре, и она тоже, как все остальное, была картой в игре, картой, о потере которой он даже не станет особенно сожалеть. Его план был одобрен Советом, но не Амреком — от того скрыли все это. Если ничего не выйдет, невелика беда. Столкнувшись с настолько превосходящей армией, степнякам все равно не останется ничего, кроме гибели. Но если его план увенчался успехом, Катаос, несомненно, станет героем города. Корамвисцы до сих пор опасались нападения пиратов, но верили, что Дорфар, вступив в войну, сможет уничтожить этих разбойников; кроме того, в настоящий момент пираты были проблемой Закориса и Кармисса, которые, вполне возможно, избавят Дорфар от этих хлопот. Даже те, кто говорил о демонах из-за моря, отлично понимали, что их вызвал Ральднор, и если будет уничтожен он, то им тоже придет конец. Но все же именно Ральднора боялись больше всего, нерассуждающе: его неслыханной удачи, его репутации и его матери — всего, что превратило его в фигуру, овеянную зловещей славой.

Последний бык истек кровью.

Голубоватый дымок поднимался вверх, белый на темном небе.

«А если в предстоящем бою Амрек падет, я возьму Совет в свои руки», — подумал Катаос — и почувствовал на себе острый взгляд короля.

— Где же Крин, мой повелитель? — быстро спросил он. — Вы рассчитываете, что войска Речного гарнизона присоединятся к нам здесь?

— Я оставил Крина охранять город, — отозвался Амрек. Его голос был совершенно бесцветным, пустым.

«Он уже простился с жизнью, — решил Катаос. — Он думает, что Ральднор убьет его».

— Но, мой повелитель, Крин не свободен от подозрений. Если он откроет ворота неприятелю…

В глазах Амрека сверкнула крохотная искорка жизни.

— Ты такой же слепец, Катаос, как и я. Для меня большое утешение знать это.

Они стояли под плавящимся солнцем, образуя строй, который казался неизмеримо маленьким на почерневшей от засухи равнине.

Из ворот на холме хлынули дорфарианцы, усеяв склон своими сверкающими каре. Солдаты смеялись и злословили. Если это и была равнинная армия, как же ей удалось дойти так далеко?

— Неужели для того, чтобы прихлопнуть муху, нужен жернов? — ярились закорианцы.

Однако никаких новых команд не поступало. Бесчисленная масса солдат двинулась к равнине, а с высоты послышался голос первых дорфарианских катапульт, плюющихся огнем. Сухие деревья немедленно занялись. Долину затянул дым. С внезапным криком первые ряды дорфарианской кавалерии сломались и галопом поскакали вниз, в этот туман. Сомкнув копья, за ними устремилась пехота, а замыкали строй колесницы.

Амрек ощутил, как чудовищная судорога движения подхватывает его, увлекая за собой. Вокруг колыхалось бескрайнее море сверкающих солдат, кричащих во всю мощь своих глоток и несущих его в пылающую тьму садов.

— Хай-йя! Хай-йя! — подхлестывали скакунов возничие.

Дым плотной вуалью окружал его лицо.

Солдат слева от него, внезапно вскрикнув, рухнул замертво, хватаясь руками за стрелу, торчащую из шеи. Амрек не мог отвести от него глаз.

Воздух прорвали новые сгустки огня, освещая себе путь. Амрек увидел желтоволосого человека, несущегося из мглы навстречу ему с оскаленной маской вместо лица и занесенным мечом.

«Мой первый степняк, — подумал он. — Первый степняк, которого я вижу так близко». Но нет, это было не так. Ральднор, его брат, тоже был с Равнин. И та беловолосая девушка, погибшая в самом прямом смысле от его прикосновения, как будто он был воплощением ее смерти. Как Ральднор был олицетворением его собственной гибели. «Этот человек, летящий на меня — это он должен быть Ральднором, несущим мне гибель», — подумал он неожиданно. Но лицо было незнакомым, а занесенный меч уже стремительно опускался на него.

Кто-то из его гвардейцев сбил степняка с ног. Тот повалился прямо под колеса.

Придворные дамы Вал-Малы бестолково метались по ее покоям, собирая роскошные наряды и бесценные украшения.

Королева сидела в кресле, ломая руки от ярости и досады.

Амрек.

Ее снедала невыносимая ненависть к собственному сыну, сводила когтистая судорога ярости при воспоминании обо всем — как она носила его, мирясь с бесчисленными неудобствами и утратой красоты, ушедшей в угоду его нуждам, как в муках и унижении рожала его, как развернула пеленки и увидела непоправимую насмешку, клеймо Ашне'е.

Ей было все равно, что она окончательно растоптала его. Она никогда не видела в нем человека, это шло вразрез с ее удобствами.

Сегодня, представлялось ей, он умрет, и после его смерти перед ней разверзнется пропасть. Трон могут занять сыновья других, младших королев, а на их головы вкупе с головами их матерей она обрушивала весь свой яд, всю свою злобу — с того самого утра, как стала женой Редона. Она представляла, что они сделают с ней, как только тело Амрека ляжет в усыпальницу королей. Она уже ощущала на губах вкус яда, чувствовала удушающую бархатную подушку на своем лице. Этот город больше не был ее домом. Она должна покинуть его, как это сделала чернь.