Холмс пожал плечами:

— Ну ладно. Настал черёд мне вернуться к роли простого матроса и покинуть это место незамеченным.

Я решил не спрашивать Холмса, каковы его мотивы и дальше сохранять инкогнито. Если бы он хотел, то поделился бы со мной безо всяких расспросов.

— Здесь я вам смогу помочь, — заверил я. — Но что потом, Холмс? Куда потом? Или вы хотите раствориться во мраке ещё лет на двенадцать — или на двенадцать тысяч?

Казалось, он на глазах уменьшился в росте, вживаясь снова в образ техника.

— В этот раз я скажу, куда потом. — Его внешность и голос изменились. Лицо заметно испещрили морщины, нос повис крючком, устремившись к подбородку, а голос стал более скрипучим, высоким, раздражённым и враждебным. — На Марс, голубчик, вот куда. На Марс. — Затем он снова переключился на нормальный голос и добавил: — Вспомните присказку о горе и Магомете, мой дорогой друг, и обдумайте хорошенько с Лили возможность тоже перебраться на Марс. Там определённо нужны доктора!

— Где-то я уже это слышал! Пойдёмте. Лично вам я как доктор нужен лишь для того, чтобы покинуть незамеченным корабль.

Шерлок Холмс исчез со спутника Либрация вскоре после того, как мне удалось вывести его незаметно с «Эксетера», — исчез без предупреждения, как и появился.

Его визит меня сильно взбудоражил. Это было не просто эхо прошлой жизни, прорвавшееся через тонкую преграду лет, которые меня от неё отделяли. Задето было моё самолюбие. Я попытался объяснить свою реакцию Лили после того, как описал встречу с Холмсом:

— Я сам толком не знаю, в чём дело. Цель! У меня нет никакой цели. А Холмс всё такой же живой и энергичный, и не только потому, что физически молод. У него по-прежнему есть задача, которую он поставил перед собой ещё в девяносто первом году, — остановить Мориарти. У тебя вот есть история покорения человеком космоса. А у меня?

— Твоя работа, разумеется, — быстро сказала Лили. — Ты важный человек, которого все любят, в котором нуждаются.

— Но не для себя самого. Любой другой врач, пускай и вполовину не такой компетентный, был бы здесь не менее важен, а значит, востребован и любим. — Я поднял руку, пресекая возражения. — Однако это не настоящая проблема, не её суть. Просто в том, чем я здесь занимаюсь вот уже двенадцать лет, нет глобальной цели. Я лечу телесные раны, да, а в редких случаях — и душевные. Но то же самое мог бы делать любой другой доктор, и даже многие люди без диплома медика, а что дальше? Выздоровевшие пациенты идут зарабатывать больше денег или становятся более эффективным винтиками в общей машине спутника Либрация. Но в чём суть всего этого?

— Но ведь благодаря тебе у людей появилась тяга к космосу, а?

— Ха! И к чему же, позволь спросить, тяготеют эти самодовольные либрацианцы? Разве что друг к другу, какой уж тут космос.

— Теперь всё изменилось, — многозначительно сказала Лили.

Я проигнорировал её слова и продолжил:

— Они должны быть на передовой исследований или. по крайней мере, видеть себя именно в этом свете. Они пионеры в самом величайшем приключении, но при этом создаётся ощущение, что на Земле все они сплошь были бизнесменами и чиновниками. Какой стала бы наша родина, если бы все колонисты из Британии оказались такими?

— Но ведь на самом деле. Джон, так и было.

— Что? Чушь! Они были строителями империи, все до единого.

— Нет.

Лили встала и начала мерить шагами комнату, словно бы пыталась сформулировать мысль. Я наблюдал за ней с тем же трепетом и вниманием, как и в день нашей первой встречи. И всё же как она изменилась с тех далёких времён! Нет, она, разумеется, не постарела. Скорее меня поражали и воодушевляли её глубина, уверенность в себе, психологическая и умственная твёрдость и склонность к риску.

— Это общее заблуждение, — наконец сказала Лили, — которое особенно любимо нами, американцами. Вне всяких сомнений, первые исследователи и поселенцы зачастую были строителями империи и авантюристами. Но далеко не всё. А позднее, когда огромное количество английских эмигрантов отправилось на Юго-Восток и в другие колонии по всему миру, их привлекали отнюдь не трудности и приключения и не возможность посодействовать строительству империи. Нет, их манили беззаботность и комфорт, перспектива хорошей жизни — всё равно как позднее эмигранты из Восточной Европы думали, что в Америке дороги вымощены золотом. Те, кто готов был переживать трудные времена и напасти, как раз остались дома. Уехали слабаки. Разумеется, их привлекала и возможность завладеть землёй. Ты европеец, Джон. Неужели тебе никогда не приходило в голову, насколько ленивы американцы и насколько они любят лёгкие пути и объяснения, лежащие на поверхности?

Я пришёл в ужас:

— Как ты можешь говорить такие гадости о собственной стране? Тогда, по твоей теории, и бритты ничем не лучше американцев? Ведь все мы, кроме разве что эфиопов, потомки эмигрантов!

Лили улыбнулась:

— Да, верно. Разумеется, из Англии — вернее, Шотландии, если уж говорить о твоих предках, — часто выплёскивались разные волны завоевателей, поскольку они понимали, что их самих завоюют, если просто сидеть на месте. Конечно, я не говорю про таких задир, как викинги и норманны. Кстати, ты знал, что Эрику Рыжему удалось обманом заставить отважных викингов поселиться в Гренландии, лишь изрядно приукрасив достоинства этого места? Для начала он смухлевал с названием острова, а потом убедил всех, что в этом зелёном оазисе можно скрыться от зимы, есть мясо и фрукты в своё удовольствие и ничего не делать, достаточно лишь выкупить у него бесценные земли. Завоеватели! Героическое и воинственное слово. А на самом деле все они лентяи, любящие комфорт.

— Мне не нравится то, что скрывается за этой фразой.

— Ну ещё бы, — промурлыкала Лили.

— Ты не только пытаешься разрушить мои детские иллюзии о героях прошлого, но и подрываешь мою веру в собственные причины для отъезда.

— Разумеется, я не хотела этого! Хотя, если подумать, может, и хотела. Ты же помнишь, как благожелательно я относилась к местным жителям поколение назад. Теперь они стали значительно хуже. Я вот-вот завершу своё исследование, и меня тошнит от этого места. Ещё лет шестьдесят — и нам обоим в любом случае придётся умереть.

— Да, я знаю.

Разумеется, она говорила о том, чтобы имитировать смерть. С увеличением продолжительности жизни в экологически благоприятных условиях спутника, люди того возраста, какой изображали и мы с Лили, всё ещё выглядели довольно молодо. Но пройдёт пара десятков лет, и придётся наносить грим, изображая морщины. А потом и вовсе надо будет имитировать видимые признаки старения, а затем, как Лили верно подметила, «умереть».

— Ещё шестьдесят лет на Либрации, Лили! Только представь!

— Не хочу об этом думать. Думаю, мы могли бы вернуться в Англию.

— Только после того, как закончится Возрождение и страна придёт в чувство.

— Ага, и разрешат виски и табак?

— Именно. Ты знаешь, теперь, когда Моргенталер мёртв, сторонники Возрождения могут развязать войну. Я сомневаюсь, что им удастся восстановить империю, но Земля будет не самым приятным местом, пока всё это не закончится, и даже потом сложно будет назвать её раем.

— Что ж, похоже, остаётся одно-единственное место. Я как раз планировала рассмотреть его в следующем томе монографии.

Я вздохнул:

— Приятно познакомиться: Джон Хэмиш Уотсон, марсианский доктор.

Лили хихикнула:

— Спор всегда помогал тебе осознать, что ты сам давно уже принял решение.

Оказалось, что у колоний на Марсе очень профессиональная и хорошо организованная иммиграционная служба с офисами во всех крупных городах Земли и даже с небольшим представительством на спутнике Либрация. Это меня порадовало, а вот реакция марсиан на мой запрос скорее расстроила. К моему превеликому удивлению, в виде на жительство нам отказали.