А если выжил Уотсон, то почему бы не выжить Холмсу? Страшно подумать, но в том матросе, которого он вырубил на космическом корабле, профессору почудилось что-то знакомое. Неужели это был Холмс? Мориарти проклинал себя, что не понял этого вовремя и не прикончил заклятого врага. Учитывая живучесть Холмса, как можно гарантировать, что гадёныш сдохнет на «Эксетере»?

— Шон Хадвелл!

В межвременье крик получился беззвучным. Чёрт возьми, как же он не понял?! И как, должно быть, потешался Холмс над тем, что Мориарти не может разглядеть его под личиной работяги. Мориарти снова и снова беззвучно верещал:

— Холмс! Холмс! ХОЛМС!

И снова сжатие, адское пекло, и снова толчок, на этот раз сильнее, чем раньше. Ещё один шанс столкнуться с врагом. Он снова почувствовал где-то за спиной, на границе сознания, вспышку, которая несла его сквозь века.

К несчастью, контракт с Либрацией, покрывавшей расходы на переезд с Земли и открытие частной практики, предписывал мне отработать пятнадцать лет на благо населения спутника. Когда мы получили приглашение перебраться на Марс, мне оставалось ещё полтора года, так что переезд пришлось отложить до 2034 года. Время, которое первые двенадцать лет на спутнике еле ползло за механической рутинной работой, теперь понеслось вперёд с бешеной скоростью. Иногда я боязливо посматривал на календарь и подсчитывал в уме, сколько дней, часов, минут и секунд осталось до отъезда, и в такие моменты, как в пословице о чайнике, который никогда не закипит, пока на него смотришь, мгновения снова тянулись одуряющее медленно.

Наконец наступил долгожданный день, и на корабле под названием «Новая надежда» (ну разумеется!) мы отправились на Марс. Без особых сожалений и слёз. На Либрации мы почти не обзавелись новыми друзьями, и вовсе не потому, что мы нелюдимые мизантропы (вообще-то наоборот), а потому что боялись близкой дружбы, которая привела бы к необходимости честно рассказать нашу историю и назвать возраст.

За пятнадцать лет на Либрации мы с головой ушли в работу, как и все остальные жители спутника. Но ни разу за всё это время мы не выбирались на природу, которая в первую очередь и привлекла нас туда. По иронии судьбы долгое путешествие к Марсу в спартанских условиях стало первыми нашими совместными каникулами за пятнадцать лет. Грубая, искусственная, неприятная окружающая обстановка мало располагала к романтике, но для нас пребывание на борту «Новой надежды» стало настоящей идиллией.

Которая резко оборвалась, когда орбитальный челнок высадил нас на Марсе. Терминал космодрома был, как ни странно, переполнен. Мы увидели множество скорбных лиц и полицейских при исполнении, но пока что не находили объяснения. Остановив кого-то из местных — их легко вычислить по чувству превосходства, отличающему марсиан от приезжих, — мы спросили, что случилось. Он не хотел говорить с нами, пока мы не объяснили, что мы эмигранты, официально получившие разрешение вступить в ряды сверхрасы. Тогда его надменность испарилась, и марсианин стал почти дружелюбным:

— Тут человека убили, прямо на космодроме. Вроде бы его звали Грачия Дашнакян.

— Армянский националист! — воскликнула Лили. После падения русско-турецкой империи Дашнакян искал возможности возродить свою древнюю культуру. — А что он здесь делал?

— Хотел договориться с колониями, чтобы его народу позволили массово эмигрировать на Марс. — Марсианин фыркнул. — Такое в любом случае невозможно. Эмигрантов надо отбирать индивидуально. Но самое ужасное, что его убили на Марсе! Пятно на нашей репутации. — Он ушёл прочь, качая головой, а через несколько шагов остановился, повернулся и воскликнул: — Ох, совсем забыл! Добро пожаловать на Марс, друзья!

Лили шепнула мне:

— Подумаешь, пятно на репутации Марса! Вот для армян это действительно трагедия. Его смерть, возможно, означает конец их националистического движения, если не всего народа в целом.

Дата, подумалось мне. Надо проверить свои подозрения, посмотрев в справочнике точное время смерти Ганди, а потом зеркально отсчитать то же количество лет от 1991 года. Но я уже заранее знал, что смерть Грачии Дашнакяна окажется очень важной и что здесь снова не обошлось без Мориарти.

Да уж, хорошенькая встреча ждала нас в новом доме! Мы покидали космодром в состоянии глубокой депрессии.

Космодром вместе тремя крупными городами и множеством маленьких в составе колонии с гордым названием Новый Путь располагался на дне долины Маринер — очень интересной геологической структуры, напоминающей Большой каньон реки Колорадо в Северной Америке, но значительно проигрывающей по размерам. Открыта долина была беспилотным космическим модулем, который отправили на орбиту Марса в семидесятых годах прошлого столетия. Маринер растянулась более чем на три тысячи миль в длину, в ширину составляла около шестидесяти, а глубина местами достигала пяти миль. По-видимому, сформировалась долина из-за тектонической активности, когда две плиты планетарной поверхности стали медленно расходиться. Затем размеры трещины увеличились за счёт тепла, высвободившегося из-за перемещения плит: вечная мерзлота под поверхностью растаяла, и начались оползни и эрозия.

Эти процессы продолжались и в момент прибытия человека на Марс. В результате под дном Маринер скопились значительные запасы подземных вод, атмосфера стала такой плотной, что почти нельзя было дышать, и эта взвесь задерживалась стенками долины. Кропотливое озеленение, возделывание почв и бурение скважин с целью добраться до месторождений газа приблизили тот день, когда колония Нового Пути начала расползаться по всей долине, воздух в которой по плотности теперь был сравним с населёнными горными регионами Земли. Освоение равнин за пределами долины считалось делом будущего, но, судя по решимости колонистов, я ничуть не сомневался, что это неизбежно.

Пока что марсианам вполне хватало долины Маринер (вспомнив своё классическое образование, полученное двумя столетиями ранее, я любил сообщать шокированным колонистам, что с латыни название можно перевести и как Маринованная долина). Я работал окружным врачом, если можно так выразиться, и целыми днями колесил по долине вдоль и поперёк на имеющемся транспорте: иногда на своих двоих, но обычно на попутных машинах, курсировавших между городками и фермами. Разумеется, Лили нашла отличный повод сопровождать меня: мои пациенты служили ей первичным источником сведений по колониальной истории. Путешествуя со мной по долине, она могла собрать материал для пары жирных глав.

Обоим нам на Земле нравился Большой каньон. Мы даже съездили туда на каникулах, когда я получал медицинское образование второй раз. Нам очень понравился продуваемый всеми ветрами каньон с его многочисленными ответвлениями, разнообразием уникальных животных, слоями породы, по которым можно читать геологическую историю мира, сухим теплом и рекой, бурлящей посреди всего этого великолепия. За те три дня, что мы провели на Большом каньоне, весенняя буря завалила плато в миле над нами снегом, поэтому мы были отрезаны от внешнего мира и узнавали обо всех новостях только по радио. Тогда казалось, что это наш личный маленький мирок.

В долине Маринер было всё то же самое — кроме реки, — помноженное на сто крат. Жизнь, которой больше не было нигде на планете, очаровывающий пейзаж, витиеватые каньоны, уникальный климат — всё это стало нашим. Что же до враждебных зим, то они тоже наличествовали, но за границами долины, на плато. Там человеку без специального снаряжения было просто не выжить, да ещё периодически налетали ужасные песчаные бури поистине вселенского масштаба. Случалось, что и нам приходилось спать в герметичной комнате с подачей кислорода или в специальных боксах, которые очень напоминали старинные кислородные палатки, а на улице надевать респиратор. Однако меня постоянно уверяли, что вскоре всё изменится. Тектоническая активность, которая сформировала долину, означала, что магма находится недалеко от поверхности. Марсиане успешно бурили скважины вдоль долины на равных расстояниях, пробивая тонкую кору. Эти скважины поставляли колониям энергию и воду, необходимую для сельского хозяйства. Кроме того, растениям подавали двуокись углерода из газовых скважин, получая в обмен кислород. А ещё кислород получали из магмы в специальных установках, где газы расщеплялись на составляющие. С каждым годом плотность воздуха заметно менялась. Считалось, что к концу столетия на дне долины можно будет комфортно существовать без помощи оборудования, по крайней мере тем, кто родился на Марсе.