Он тоже посмотрел в сторону Томебамбы.

— Мы не понимаем, почему Инти позволяет некоторым вещам происходить. Я часто читаю газеты. Я знаю, что люди пытаются насиловать Пачамаму. Я не могу этого понять. Земля, воздух и вода, деревья, цветы и животные — это все, что у нас есть. Этим людям что, не хватает ума это понять? И почему Инти позволяет разрушению продолжаться? Я часто спрашиваю Инти. Я молюсь и медитирую. Я не получил ответа. Но я могу сказать вот что: кечуа все еще следуют завету. Мы защитники, а не разрушители. Проблема в том, что нас мало, и мы уже не те воины, какими были раньше. Как нам остановить всех остальных, тех, кто издеваются над Пачамамой?

Однажды я рассказал дону Хосе об Эль-Милагро и моих попытках организовать кредитный и сберегательный кооператив в деревне с натуральным хозяйством. Его мой рассказ очень развеселил. Отсмеявшись, он стер выступившие на глазах слезы, снял с головы шляпу, с которой никогда не расставался. Этот момент был одним из немногих, когда я видел его макушку. Индеец, живущий в Андах, и его шляпа неразлучны.

— Ты знаешь, — сказал дон Хосе, пригладив свои густые черные волосы и снова надев шляпу, — не так много времени прошло с тех пор, когда мой народ жил, не зная денег. Инки строили широкие дороги и неприступные крепости. Они превратили отвесные склоны в плодородные участки. Они были великими математиками, воинами и организаторами. И при этом у них не было денег.

Цивилизация инков не нуждалась в деньгах. Вся еда хранилась в огромных амбарах. Ее просто раздавали. Одежда и медицинская помощь предоставлялись тем, кто в этом нуждался, никто ничего не покупал. За больными, престарелыми и безумными ухаживали люди царя. Но ни у кого, даже у самого царя, не было денег. Это не было натуральное хозяйство, как в Эль-Милагро, но цивилизация не зависела от денег.

— А как насчет золота инков?

— Ну да. Золота было много. Прекрасные статуи и украшения. Но все они принадлежали Виракоче, Инти и другим богам. Золото мог носить царь, который, в конце концов, сам был отчасти богом. Он мог давать золото, серебро и драгоценные камни подданным, но лишь для того, чтобы те могли почтить богов или попросить у них помощи. Видишь ли, несмотря на то, что мои предки были прекрасными учеными, управляющими, солдатами, ремесленниками и крестьянами, больше всего они ценили духовность. Они напрямую общались с богами. Они слушали свой внутренний голос. Когда Виракоча или Инти говорил, они подчинялись. И мы продолжаем так жить.

— Ты слышал о психонавигации, дон Хосе? — спросил я.

Сначала он не понял вопроса, но я рассказал то, о чем говорили Рэй и Теофило. Он внимательно слушал. Затем я пересказал историю о ягуаре в Эль-Милагро. Он встал и выглянул через дверь во двор.

— Шуары настолько же отличаются от кечуа, насколько кечуа отличаются от твоего народа, — задумчиво сказал дон Хосе. — Но то, о чем ты рассказал, очень мне знакомо. Возможно, когда-нибудь ты сможешь, поучаствовать в обряде кечуа, где происходит то, что ты называешь «психонавигацией».

На склад, громко сигналя, въехал груженный кирпичами автомобиль. Дон Хосе достал свою учетную книгу, сказал, что ему надо работать, и поспешил к грузовику. Я последовал за ним, чтобы поздороваться с членами его семьи, которые выкопали глину, сделали из нее кирпичи, обожгли их и загрузили в кузов, а затем проделали путь от Сининкэй до Куэнки, сидя на своем драгоценном грузе.

Президентом кооператива был человек по имени Хуан Хосе Чуки. Он и его брат, Хулио Мора Чуки, привезли с собой своих жен и детей: троих девочек-подростков и двоих мальчиков. Те начали разгрузку. Трое человек остались в грузовике. Они складывали кирпичи на поддон и передавали стоящим внизу, а те несли их туда, куда указывал дон Хосе. Кирпичи обычного размера находились в одной части двора, большие кирпичи — в другой. Черепицу для крыш сложили около двери. Я помогал дону Хосе вести учет.

Скоро склад окутало облако кирпичной пыли. Кирпичи были тяжелыми и шероховатыми. Эти люди работали с рассвета. Утром они достали кирпичи из печей и погрузили их. Они позавтракали хлебом, картофелем и фруктами, сидя на кирпичах в кузове старого грузовика, спускающегося по извилистой дороге. И вот они доброжелательно болтают, перенося тяжелый груз, все время смеются, шутят, нарочно подталкивают друг друга.

Этот народ веками подвергался эксплуатации. За свой труд эти люди получают очень мало. Обычно денег, которые зарабатывает кирпичник-кечуа, едва хватает, чтобы выжить, в то время как посредники, архитекторы и инженеры из числа доброго народа обогащаются. Хотя кооператив был попыткой перераспределить средства более справедливым образом, его эффективность все еще оставалась под сомнением.

Наблюдая за этими людьми, я был поражен. Было и другое чувство. Быть может, зависть? Нет смысла отрицать, что я, никогда не знавший нищеты или голода, завидовал их способности наслаждаться общением, своей работой, грубой пищей и всем, что их окружает. Я узнал, что индейцы Анд часто разговаривают с природой. Не было ничего необычного в мужчине или женщине, которые шепчут слова приветствия птице, цветку или облаку. Все это было частью их жизни и источником радости.

Я подумал о том, что только что сказал дон Хосе. Его слова о сущности природы приобретали новый смысл. Возможно, эти люди знают что-то, о чем забыли мои предки? Я чувствовал, что меня влечет нечто, еще не до конца понятное. Здесь, на складе, оно уже не так меня пугало, как в Эль-Милагро.

Слова дона Хосе о том, что я тоже мог бы своими глазами взглянуть на психонавигацию, очень меня взволновали. Мог ли я научиться у кечуа тому, чего не смогла дать моя культура?

Семья Чуки закончила работу меньше чем за два часа. Дон Хосе попросил обоих братьев расписаться в ведомости. Мы попрощались рукопожатием. Когда они уже забирались на машину, начался ливень, и я предложил всем войти в офис.

— О нет, — сказала одна из женщин на ломаном испанском, — мы любим дождь!

Она открыла рот, подняла голову и сложила руки чашечкой под подбородком. Я оглянулся и увидел, что многие делают то же самое. Две девочки танцевали.

Мальчики набросили брезент на перекладины по краям кузова. Остальные залезли под брезент. Когда грузовик выезжал из ворот на улицу Сукре, они махали нам и что-то весело кричали. Даже после того, как грузовик скрылся за глинобитной стеной, мы все еще слышали их пение.

Дождь закончился уже после полудня, как раз к тому времени, когда в Куэнке начинается сиеста.

Город в буквальном смысле закрывается примерно на два часа, чтобы люди могли отдохнуть вместе со своей семьей. Так как дон Хосе за два часа не мог успеть в Сининкэй и обратно, он обычно не закрывал склад. Во время сиесты сделки со строительными компаниями не заключались, разве что в офисе мог появиться одинокий клиент и купить маленькую партию кирпичей, а затем унести ее на спине или увезти в деревянной тележке.

— Торговли пока не будет, — сказал дон Хосе, похлопав меня по плечу. — Только не после такого дождя. Посмотри, как в небесах сияет Инти! Никто не придет сейчас. Давай пойдем к реке и поговорим о психонавигации.

Он повесил огромный замок на ворота склада, и мы направились к Томебамбе. У реки теснились облитые солнечным светом дома в колониальном стиле. Они сгрудились у каменных утесов, поднимающихся из бурлящей воды. Мы были в полумиле от них, но даже отсюда можно было рассмотреть резные деревянные балкончики, выделяющиеся на фоне белой кирпичной кладки XVI века. Дон Хосе подвел меня к каменной скамье. Мы сели. Индейские мальчики, одетые в синие пончо и маленькие панамы, играли в футбол на крутом берегу реки.

— О том, что ты называешь «психонавигацией», существует множество легенд, — сказал дон Хосе. — Одна из них связана с Тупа Инкой, царем, который правил до Уйна Капака, отца Атауальпы. Этот царь узнал, что на побережье высадились странные люди, приплывшие на лодках, похожих на пауков. Тупа Инка прибыл со своей армией и жрецами на берег моря, недалеко от города, который сегодня называется Салинас. Никто из них не видел прежде ничего подобного. Более сотни людей расположились на деревьях над пляжем. Их кожа была абсолютно черной. Пришельцы говорили на непонятном языке.